он и представить себе прежде не мог, что та такая большая. И насколько высоки ступеньки на Форуме — судя по ним, римляне были крупными сильными мужиками, такими, как Марк Аврелий.
Он нервно стряхивал пепел в псевдопепельницу. То, что он увидел сегодня, поставило под сомнение все его прежние профессиональные взгляды. Раньше ему казалось, что архитектура, как и цивилизация вообще, развивается, теперь он был уверен, что дело обстоит ровно наоборот. Какими жалкими, примитивными казались современные здания в сравнении с римскими! Нет, архитектура деградировала, в ней не осталось мощи, величия, динамики. Какой смысл в потугах Гроппиуса и Ле Корбюзье? Упрощение никуда не ведет, с помощью одних лишь горизонтальных и вертикальных линий можно спроектировать только конуру для пса. Арка и колонна — вот два необходимых элемента, чтобы избежать монотонности. Конечно, можно было украсить здание еще больше, сложнее, как это делали мастера югенда, но там появлялась опасность застрять в деталях, стать чересчур орнаментальным, женственным. Прочность, целесообразность, красота — вот правильная формула, и придумал ее не кто другой, как римлянин.
Фантазия заиграла, он стал представлять, как бы он обустроил Тарту, — но с этим сразу возникли трудности, Тарту был слишком маленьким, для него не годились сильные энергичные линии, чтобы их применить, надо было сначала расширить город, например, построить на другом берегу Эмайыги зеркальное отражение Ратушной площади. Или в восточном конце Тоомемяги высокую доломитовую лестницу, а от нее — прямой проспект к вокзалу. Но что делать с самим зданием вокзала, самым что ни есть деревянным?
Таллин предлагал воображению более широкие перспективы. Брат Эрвин как-то ребенком сказал, что Эстония — это страна возможностей, потому что там ничего еще нет, все придется создавать самим. С Таллином дело обстояло не совсем так, этот город имел довольно привлекательный средневековый центр, но то, что эту сердцевину окружало, можно было с легкой совестью сравнять с землей, ценного там было крайне мало, в основном, только жалкие деревяшки, вместо которых можно было построить современный город, в духе османского Парижа. Следовало только сохранить стилистическое единство, например, вокруг нового города тоже построить стену, естественно, не совсем настоящую, на дворе все-таки двадцатый век, разбойников бояться не надо, а в виде жилых домов, из ряда которых время от времени выдвигаются некоторые повыше — вроде крепостных башен. Осталось решить, какую планировку использовать, Гипподама или…
Он и не заметил, как задремал, и проснулся от жгучей боли — горящая сигарета выскользнула из пальцев прямо на грудь. Завопив, он вскочил и стал панически искать сигарету в постели — в итоге она оказалась и вовсе на полу, наверное, он смахнул ее туда первым резким движением. Дрожащими пальцами он сунул окурок в пустую пачку и смял ее, чтобы ни одна искра не выбралась. Сердце колотилось — так и сгореть заживо недолго.
Его вопли тем временем были услышаны, по коридору приближались торопливые шаги, затем постучали в дверь.
— Синьоре Буридано!
Итальянцы, прямо как латыши, коверкали фамилии, вот и он был вписан в полиции в регистрационный лист как Эрманно Буридано.
Герман подошел к двери и приоткрыл ее. В коридоре стоял портье и подозрительно глядел на него — с чего это чужестранец орет посреди ночи? Эстонский паспорт Германа не нравился итальянцам, все рассматривали этот документ с недоверием и более-менее успокаивались только после того, как он тыкал пальцем в штамп, свидетельствующий о немецком виде на жительство.
По-немецки портье не говорил, но по-французски немного понимал, так что Герман извинился и соврал, что видел дурной сон.
Когда портье ушел, он запер дверь, забрался обратно в постель и заснул, даже не пытаясь вспомнить, над чем давеча размышлял.
Глава третья. QUO VADIS?
Едва Герман успел извлечь из кармана блокнот, чтобы набросать в нем контуры терм Каракаллы, как из кустов вылез какой-то человек в лохмотьях и с длинной бородой, торопливо приблизился и протянул руку, добавив к этому и так понятному жесту несколько слов на итальянском. Беттина реагировала отчужденно, но Герману стало мужика жалко, он вытащил кошелек и высыпал на его ладонь несколько монет. Тот поклонился, поблагодарил возвышенно: «Grazie, Signore! Mille grazie!» — и исчез так же внезапно, как и появился.
— Уйдем отсюда! — потребовала Беттина. — Я боюсь! Меня предупредили, что тут можно напороться на грабителей.
— Средь бела дня? — буркнул Герман саркастически.
Беттина умолкла, но, пока Герман рисовал, все время испуганно озиралась кругом. Настоящая же ссора возникла, когда оказалось, что Герман не собирается ограничиться рассмотрением стен извне, а хочет пройти дальше, туда, где когда-то находились калдарии и фригидарии.
— У нас и так мало времени, неужели ты собираешься тратить полдня на развалины какой-то бани?
— В эту баню, между прочим, вмещалось одновременно шестнадцать тысяч человек, — прорычал Герман уже весьма злобно. — А облицована она была мрамором. Ты знаешь ныне хоть одного государственного мужа, который так заботится о своем народе?
— Гитлер обещал, что он будет.
— Гитлер? Пока что, вместо того, чтобы строить, он разрушает.
Старый Видлинг был убежден, что Рейхстаг велел поджечь сам Гитлер, и Герман разделял его точку зрения. Вообще было противно думать, что человечек, которого он, Герман, по сей день считал душевнобольным, стал канцлером, — но так оно было, и с этим фактом пришлось примириться. Больше мне Майеру замечания делать не стоит, подумал Герман горько. Майер, один из его каменщиков, состоял в национал-социалистической партии и для пролетария вел себя весьма нагло. Он не был плохим работником, но не выносил, когда кто-то делал ему замечание. Однажды, во время последней предвыборной кампании, они с Германом сильно поссорились, Майер обклеил забор вокруг стройплощадки картинками с рожей Гитлера, и Герман велел их сорвать. «Чем?» — спросил Майер. «Да ногтями», — посоветовал Герман вежливо.
Беттина снова умолкла, на этот раз довольная — невеста тоже терпеть не могла Гитлера. Как всякий богатый человек, она боялась, что новая и непонятная власть может разрушить ее благополучие.
Нарисовав еще несколько деталей, Герман с сожалением закрыл блокнот — это сооружение, по его мнению, стоило больше, чем вся современная архитектура.
— Где-то тут должна быть гробница Сципиона, — сказала Беттина, когда они снова вышли на ведущую к термам аллею пиний.
Гробница так гробница, подумал Герман умиротворенно. Погода была еще теплее, чем вчера, и он похвалил себя за то, что осмелился оставить пальто в гостинице, правда, утром, когда они вышли, в пиджаке было прохладно, зато сейчас — в самый раз.
Гробницу Сципиона они так и не нашли, она затерялась где-то между резиденциями посольств, и ни один указатель ее существования не подтверждал. Пройдя немалое расстояние вдоль стены Аврелия, они вышли к арке Друза.
— Не упал бы Друз с коня и не погиб, возможно, Римская империя держалась бы по сей день, — стал Герман фантазировать.
Беттина опять уткнулась в путеводитель.
— Где-то здесь должна начинаться виа Аппиа, — сказала она.
— Наверное, это она и есть, — заметил Герман, указывая на узкую улицу, выходящую за пределы города. Она была вымощена гладкими камнями, отшлифованными за века ногами пешеходов и копытами коней.
— Правильно, — кивнула Беттина. — Пойдем по ней?
— Куда? В Капую? — сыронизировал Герман.
— Почему в Капую? Я хочу посмотреть катакомбы.
Герман заколебался — катакомбы его напрочь не интересовали, но он не хотел постоянно противоречить невесте.
— А мавзолей Цецилии Метеллы находится тоже где-то там? — спросил он.
Беттина полистала путеводитель.
— Да, как раз рядом с катакомбами святого Себастиана.
Путь был длинным и скучным, с обеих сторон вид закрывала высокая каменная стена, за которой прятались виллы богатых владельцев латифундий. Скоро выяснилось, что автор путеводителя весьма вольно обращался с расстояниями — по карте они давно должны были дойти, а впереди все еще не виднелось ничего, похожего на мавзолей или на катакомбы.
— Может, повернем обратно? — предложил Герман.
Беттина взорвалась:
— Конечно, по своим римским развалинам ты готов бродить часами, а когда я один-единственный раз хочу посмотреть что-то, что меня интересует, ты сразу начинаешь брыкаться.
Герман смутился — до сих пор нога в теплом климате вела себя очень даже прилично, но этот марш-бросок для нее был чересчур. Однако делать было нечего, если он приведет этот аргумент, он даст в руки Беттины сильный козырь на всю оставшуюся жизнь — видишь, какая я великодушная, вышла замуж за инвалида.
Беттине и самой приходилось нелегко, высокие каблуки, без которых подобные дамочки из дому носа не высовывают, на каждом шагу застревали в промежутках между камнями. К тому же и пальто она оставить дома не решилась и хотя и расстегнула его и распахнула, все равно раскраснелась, как гранат.
— Тебе же самой трудно, — сказал Герман сочувственно.
Беттина гордо подняла голову.
— И что с того? Разве Иисусу Христу было легко, когда его вели на Голгофу? Да и Петру было непросто, он ведь знал, что если не сбежит из Рима, его убьют, и все же остался. Возможно, где-то примерно здесь они и встретились.
— Кто?
— Как кто? Иисус и Петр, естественно. Ты не помнишь, как Петр, уходя по виа Аппиа из Рима, увидел Иисуса, и тот у него спросил: «Камо грядеши?»
— Насколько мне известно, Иисус к тому времени был давно мертв.
— Ну как ты не понимешь! Это же было чудо!
— Ах чудо…
Некоторое время они молча брели по дороге, затем Герман сказал:
— Все равно я не могу понять, как это ты и с тобой вместе полмира никак не может жить без этих двух евреев.
— Каких двух евреев?
— Да Иисуса и Петра! Они ведь оба евреи, как и остальные апостолы. Почему вы не хотите жить своей жизнью, почему все киваете на них?