— Но ты не отчаивайся, я прочел в газете, что скоро будет конкурс на должность тартуского городского архитектора, ты это наверняка выиграешь, — утешил Эрвин. Герман не стал ему говорить, что для такого теплого местечка нужны знакомства покрупнее, чем те два или три, что были в его арсенале, — зачем огорчать брата?
Проводив Германа на вокзал, Эрвин заторопился, сказав, что у него свидание.
— С кем? — спросил Герман, но Эрвин уклонился от ответа.
Герман не стал его донимать, обнял младшего братишку, который был на голову его выше, поднялся в вагон, сел на скамейку и вспомнил, как всего лишь несколько месяцев назад он ехал в мягком купе из Лейпцига в Рим и его рука лежала на плече Беттины. Ему стало жалко себя, и, чтобы перебороть дурное настроение, он стал воображать, куда они с Беттиной могли бы вместе эмигрировать — то ли в Америку, то ли в Австралию. Так прошла вся дорога из Таллина в Тарту, с многочисленными остановками и попутчиками — деревенскими бабами, возвращавшимися с рынка с порожними корзинами для яиц, да шумно опустошавшими пивные бутылки студентами.
Дома его ожидала новость от отца — Август Септембер задумал построить себе в Тарту дом и хотел, чтобы Герман начертил ему проект.
Глава вторая. Лишний человек
В дверь позвонили, когда Алекс прикончил последний бутерброд и налил себе вторую чашку кофе. Лидия вскочила и с криком: «Я открою!» помчалась в прихожую, Марта же стала поспешно собирать посуду со стола. Втроем они и завтракали, София уже ушла в диспансер, ее рабочий день начинался в восемь, а Герман недавно снял поблизости маленькое бюро и спал там, приходя домой только пообедать или вечером немного поиграть на рояле и послушать радио.
— Папа, к тебе гость!
Кто это может быть, подумал Алекс, вставая: лет двадцать назад было обычным делом, что зайдет Менг, Верц, Арутюнов или кто-то из соседей, чаще всего Богданов, или хотя бы Август Септембер, чтобы принести хозяину только что полученную важную телеграмму, — но старые друзья были или в земле, или за границей, а что касалось Августа, то они с ним поменялись ролями, теперь уже Алекс ходил к нему как к начальнику отдела центрального кооператива узнать, нет ли работы, — так что звонок в дверь давно стал означать приход подруги если не Софии, то Лидии (чаще все-таки Лидии, она была очень общительна).
На скамейке в прихожей сидел знакомый мужик с обвисшими щеками, красноватым носом и ясно обозначившейся плешью — сводный брат Адо. Младший или старший сводный брат, определить было трудно, если сравнить с Алексом, то младший, а если с другим сводным братом, Тыну, то старший, — сидел и стаскивал высокие сапоги: когда Адо был пьян или просто настроен на ссору, он вваливался в комнату в сапогах, а когда ему что-то от Алекса было нужно (это «что-то» спокойно можно было заменить словом «деньги»), — тогда он старался вести себя «культурно».
Плащ и берет Адо уже повесил на вешалку, оставшись в форменной рубашке цвета хаки и галифе, при виде которых Герман всегда бледнел. Для Алекса тоже стало полной неожиданностью, когда сводный брат впервые пришел к нему в униформе.
— Ты что, достиг возраста, когда хочется делиться военными воспоминаниями? — поддразнивал он Адо. — Да и какие у тебя воспоминания, ты же служил интендантом. Сколько ты был на фронте?
Алекс, конечно, знал, что «Союз бойцов за свободу» не просто общество ветеранов, а политическая организация, но тем более странным ему казалось новое увлечение сводного брата — единственным общественным явлением, которое Адо волновало, был рост цены на водку. Но если немного подумать, то решение выглядело вполне логичным — ведь кто собрался в этом союзе? В первую очередь, недовольные жизнью — и Адо точно был таким.
— Тапочки под скамейкой, — показал Алекс.
— Да ну их, я в шерстяных носках, — буркнул Адо, встал, поправил ремень и торжественно протянул руку для приветствия, что было редкостью и явно указывало на наличие больших проблем. Неужто его хутор обанкрочен, подумал Алекс с тревогой. Адо после окончания гражданской войны (которую тут называли войной за освобождение) бесплатно получил от государства изрядный кусок земли, но не смог создать цветущее хозяйство — не потому, что знаний не хватало, он все же десять лет проработал в России управляющим в поместье, а потому, что, став хозяином, он сделался ленив и при этом все больше любил кутнуть, обвиняя в своих неудачах всех, кроме самого себя. «Женись, что за хутор без хозяйки!» — советовал ему Алекс, но вот именно с женитьбой у Адо ничего не получалось, ни одна служанка долго не задерживалась у него, и Адо часто приходилось доить коров самому, — а корова ведь не народ, который позволяет доить себя каждому, корова начинает бастовать, так что в конце концов Адо просто ликвидировал стадо и сосредоточился на выращивании картофеля, что, учитывая его главную слабость, тоже имело логику.
Носки Адо зияли дырками, но Алекс не стал дразнить несчастного холостяка, а молча провел его в комнату. Лидии тут уже не было, она, как и Герман, при появлении Адо всегда исчезала с горизонта. Зато Марта осталась — пьяного Адо она терпеть не могла, но к трезвому относилась вполне лояльно, как вообще к родственникам Алекса, хоть особо сердечных отношений у нее с ними и не возникло, только с Эльзой она болтала, когда та попадала в Тарту, раньше это случалось часто, у бездетной сестры Алекса было много свободного времени, но потом она взяла приемного сына, и теперь ее видели раза два в год. Униформа Адо, впрочем, раздражала и Марту, после высылки Германа она относилась к нацистам так же враждебно, как и к коммунистам, но, как она любила говорить, «родственник есть родственник», — в конце концов, разве ее братья были лучше? От Альфреда недавно пришло письмо, владелец пивного зала сделал карьеру и трудился теперь в мюнхенской ратуше, борясь за расовую чистоту в своем городе, про Хуго, правда, давно ничего не было слышно, хотя чем же еще он мог быть занят, если не преследованием контрреволюционеров?
На вопрос, голоден ли гость, Адо ответил отрицательно, но чашку кофе Марта ему все равно налила и поставила на стол печенье, после чего удалилась в кухню варить суп. Рюмочку брату в такое время дня предлагать было не обязательно, поэтому Алекс подвинул к нему поближе сахарницу и полюбопытствовал, такой ли хороший у брата урожай картофеля в этом году, как у него самого?
Однако Адо успехи сельского хозяйства волновали мало.
— Да про какой картофель ты говоришь, у меня нет времени, даже чтоб съездить посмотреть, не сгорел ли хутор! — похвастался он, и когда Алекс поинтересовался, чем же таким важным братец занят, выпрямил спину:
— Черт, ты что, не знаешь, что приняли наш проект конституции? Я отвечал за два района, самолично объездил все хутора, объяснил народу, почему на этот раз обязательно надо пойти голосовать и сказать «да».
Да, бойцы за свободу стали за короткое время могущественной политической организацией, после референдума их главарю даже предложили место премьера, но тот пока отказался, мотивируя это тем, что не желает работать совместно с «морально разложенным парламентом». На самом деле причина была в том, что бойцов за свободу не интересовала власть наполовину, они шли ва-банк.
— Скоро, Алекс, начнется совсем другая жизнь! — продолжал Адо хвастаться. — С коррупцией покончим, партии обуздаем.
— Запретите их, что ли, как Гитлер? — полюбопытствовал Алекс.
— Это еще не решено, — увильнул Адо. — Но прежней власти у них точно не будет. По нашей конституции страной будет править один человек, президент. Его будет выбирать народ, и подчиняться он будет только народу. Но ты не бойся, сажать мы никого не будем. У нас тут не Германия, коммунисты уже за решеткой, с остальными справимся. Мы хотим только одного — чтобы народ зажил хорошо…
— Народ не будет жить хорошо до тех пор, пока эстонскую картошку не начнут вновь продавать на петербургском рынке, — перебил Алекс.
— Петербургский рынок я тебе обещать не могу, но что Германия отменит таможенные сборы, это гарантирую, — разоткровенничался Адо. — Ведь сейчас совершенно ненормальное положение, мы не можем политически ориентироваться на Англию, это нам экономически невыгодно. Черт побери, со времени выкупа хуторов эстонец никогда так плохо не жил, как сейчас. Я вот тоже, сам видишь, хожу в дырявых носках, хотя я далеко не последний человек в нашем союзе, можешь поверить. Теперь вот должен перебраться в Таллин, меня пригласили работать в наш штаб, но денег не хватает даже комнатушку снять. В столице все в десять раз дороже…
Итак, Алекс оказался прав — сводный брат пришел отнюдь не для того, чтобы обсудить результаты референдума.
— Может, поможешь немного, временно, пока стану на ноги. Я понимаю, тебе тоже непросто, дети еще мало зарабатывают, но хутор же приносит тебе неплохой барыш…
Хутор — это был всегда последний аргумент, который Адо, приходя одалживать деньги, бросал на кон — потому что хутор достался после смерти мамы Алексу. Конечно, раньше, когда у Алекса водились деньги, он вкладывал туда немало, но сводные братья были все равно на него обижены и при каждой возможности царапали его совесть.
Кончилось тем, чем должно было кончиться, Адо получил деньги, не так много, как просил, но все же, и попрощался, весьма довольный — наверное, боялся, что уйдет ни с чем.
— Когда меня выберут в парламент или поставят на должность министра, возьму Эрвина в советники, — пообещал он в дверях.
Алекс не стал говорить, что сын вряд ли захочет якшаться с нацистами, — мало ли что в жизни может случиться, разве он сам в свои лучшие дни мог подумать, что будет трудиться на большевиков?
Оставшись один, он снова сел за стол и раскрыл газету, но тут же отбросил — ну, не мог он после завтрака сидеть дома сложа руки, не привык, раньше он в это время давно бы уже вышел из дому, в контору — но где была его контора сейчас?
— Марта, пойду, посмотрю, как там на рынке. Что-нибудь нужно?