Высушив руки, она села за стол и взяла ручку. Недавно заполненная, она еще немножко мазала, и София почистила ее промокашкой. Со стороны стола для инструментов слышалось потрескивание — сестра стерилизировала шприц. Потом скрипнула кушетка — встал пациент. Это был еще совсем молодой человек, один из тех «вечных студентов», кого тянет к образованию, но чьи возможности учебы ограничены — как материальные, так и личностно-психологические, то есть способности и характер. Юноша бросил университет, поработал, потом один семестр ходил на лекции, опять бросил… В последний раз он уже работу не нашел — да, печально, однако благодаря именно этому он сейчас был тут и получал лечение, потому что тех, у кого работа была, диспансер лечить не имел права, а зарплаты юноши, если бы он ее получал, наверняка не хватило бы на частного врача.
— Я дам вам направление, завтра-послезавтра сходите сделайте снимок. Посмотрим, как там ваша каверна.
В Германии, в санатории, где София проработала два года, пациенты, которым делали пневмоторакс, каждый день ходили на просвечивание, но тут такой возможности не было, в диспансере отсутствовал рентгеновский аппарат, и больным приходилось тащиться в клинику на окраине. Рентгеноскопия стоила немало, снимок еще больше, лишь самым бедным пациентам диспансер имел право оплатить половину суммы.
Закончив одеваться, пациент поблагодарил, распрощался и ушел, и София сразу же велела Линде пригласить следующего. Сестра вышла, но через несколько секунд вернулась.
— Заведующая попросила, чтобы вы пошли и навели в коридоре порядок. Там опять чужие больные.
Задание не понравилось Софии, но делать было нечего, заведующая отдавала такие приказы тоже неохотно. Их диспансер был на хорошем счету («Слишком хорошем», говорила заведующая), и поэтому к ним на прием пытались попасть не только с туберкулезом, но и с другими болезнями легких, например, бронхитом — однако лечение таких больных Общество борьбы с туберкулезом, на чьи деньги существовал диспансер, строго запретило. Сестру «чужие» больные не слушали (хотя может ли больной вообще быть «чужим», подумала София сконфуженно), заведующая тоже не справлялась с ними, вот поэтому и приходилось Софии иногда брать на себя обязанности Цербера — словно у нее в груди камень, а не сердце!
Пройдя через первую комнату, где два врача, заведующая и та девица, с которой они делили должность, занимались больными, София вышла в коридор. Там сидело и стояло, прислонившись к стене, несколько десятков пациентов — и это несмотря на то, что уже стольких сегодня приняли. Одеты были они плохо, ведь хотя туберкулез и не щадил никого, в Германии София видела даже миллионеров, которым не помогало ни одно лекарство, все-таки это была, как правило, болезнь бедняков — плохое питание и неотапливаемое жилье способствовали ее распространению. В Эстонии к этому добавлялся еще и влажный климат — но климат все же не мог быть главной причиной того, что их страна по заболеваемости туберкулезом находилась на первом месте в Европе.
— Тут все с подозрением на туберкулез? — спросила она громко.
Настала тишина, никто не хотел высовываться. София окинула взглядом больных, некоторых она знала, они ходили на пневмоторакс, остальных видела впервые. Их лица выражали горе и страх — туберкулезный диагноз практически означал смертный приговор, и только если обнаружить болезнь на ранней стадии, можно было надеяться на спасение. А для этого требовались и профилактика, и разъяснительная работа, и систематический осмотр населения, и много чего еще…
— Я предупреждаю: мы лечим только туберкулез. Если кто-то пришел с другой болезнью, прошу не тратить свое время и время других больных.
Никто не шевельнулся, но больше София не настаивала, она знала, что когда она вернется в кабинет, несколько человек из этой очереди уйдут, кто тихо, стесняясь, а кто громогласно ругая правительство. Она знала также, что те, кто ругается, правы, но ничем не могла им помочь — от нее тут ничего не зависело.
— Кто следующий на пневмоторакс? — спросила она и повернулась, предоставляя Линде провести пациента в кабинет.
Домой София вернулась в три, усталая, но в хорошем настроении — последним пришел пациент, у которого только что закончился курс лечения, и показал снимок, сделанный в клинике, — его каверна зарубцевалась. Как можно было не обрадоваться этому? Каждая отвоеванная жизнь была шагом к победе в битве человечества с туберкулезом. Да, но если бы только все это понимали! Софию каждый раз охватывало возмущение, когда она думала о глупых министрах и прочих чиновниках, которым было наплевать на здоровье народа. Они хвастались тем, что у эстонцев теперь, видите ли, свое государство, но не догадывались задать себе наипростейший вопрос — а какой толк от этого государства, если оно не заботится о здоровье людей? Сколько можно было бы сделать полезного, если бы Обществу борьбы с туберкулезом выделяли больше средств…
Нет, мир был устроен неправильно — множество врачей, в том числе десяток ее однокурсников, голодали, потому что не имели работы, а сотни туберкулезных больных умирали, потому что не имели возможности лечиться, государство же выбрасывало деньги на что угодно, но только не на медицину.
Она немного отдохнула, потом пообедала вместе с отцом и матерью — Лидия пошла к подруге, — выпила чашку кофе и снова оделась. Рабочий день еще не закончился, в ее обязанности входило ознакомление с жилищными условиями больных и контроль за тем, чтобы они выполняли требования гигиены. Конечно, удобнее было бы ходить по городу летом, но теплое время года отводилось для другой работы — для объездов сельской местности. Это было приятное занятие, Софии нравилась природа, да и люди в деревне были здоровее. Ох, сколько километров она проехала на велосипеде из одного хутора в другой!.. Впрочем, она могла бы совершенно точно сказать, сколько именно, потому что вела счет — за каждый километр ей платили десять центов. Лишь на холмистых ландшафтах южных волостей она нанимала коляску с кучером, очень похожую на ту, на которой отец когда-то объезжал станицы.
На улице было холодно, минус десять, сильный ветер бил в лицо и пытался забраться под одежду. София подняла свой кроличий воротник и плотнее укуталась в шарф. К счастью, идти было недалеко, на улицу Йыэ.
Больной жил в старом двухэтажном деревянном доходном доме на втором этаже — ему еще повезло, многие пациенты теряли остатки здоровья в холодных сырых подвалах. Ступеньки кряхтели под ногами Софии, когда она поднималась по крутой лестнице. Наверху она увидела коридор с четырьмя-пятью дверьми по обеим сторонам, общий клозет тоже был в коридоре, на что указывал неприятный запах из-за одной из дверей. Прямо напротив нее находилась квартира, которую она искала. София уже бывала в такого рода домах и поэтому, когда она вошла, не удивилась зрелищу, открывшемуся ей: всей семье пришлось уместиться в одной комнате примерно в двадцать квадратных метров, разделенной ширмой на две части. Перед ширмой была кухня, где сейчас хозяйка жарила картошку. Больной хозяин лежал в постели, а рядом с ним возились дети, увлеченные какой-то игрой, — и это называлось гигиена!
— Постарайтесь как-то отделить больного от других членов семьи, туберкулез очень заразен, — стала объяснять София.
Ее слушали, кивали, обещали что-то придумать, но она знала, что наверняка все останется как есть. Такие люди давно махнули рукой на все, верующие доверили будущее Господу Богу, атеисты — судьбе. Купить еще одну ширму, поделить и без того маленькое жилье еще раз — зачем? Дети, они дети и есть, забегут за любую ширму, как им запретить.
На самом деле такого больного надо было увезти из дому — но куда? Он еще работал, если поместить его в больницу или в санаторий, кто будет кормить семью? Да и не взяли бы его нигде, для больницы он был еще слишком крепок, для санатория — беден.
Больной вел себя как-то странно, когда София о чем-то его спросила, повернулся лицом к стене и пробормотал что-то невнятно. София сперва подумала, что он боится ее заразить, но потом почувствовала сильный запах водки.
— Разве я не говорила, что с этой болезнью нельзя пить? Вы сами себе подписываете смертный приговор!
— А, все равно сдохну.
— А жена, дети? Что с ними будет?
— Может, им будет легче без меня. В последнее время я больше трачу, чем зарабатываю. Сами знаете, сколько стоит лечение. А работы почти нет, клиенты пронюхали, что у меня туберкулез, и сторонятся.
Мужчина был сапожником, и София пообещала, что принесет ему чинить свои демисезонные туфли и вообще порекомендует его всем знакомым.
— А где ваша чашка для мокроты? — спросила она строго.
Каждому больному выдали в диспансере специальную чашку собирать мокроту, но многим было лень с ней возиться, вот и тут пришлось подождать, пока хозяйка отыщет ее в ящике комода. София пожурила ее и еще раз объяснила, почему надо мокроту собирать отдельно и как ее потом уничтожать. Хозяйка слушала и кивала, но, уходя, София отнюдь не была уверена, что ее указания выполнят.
Лидии еще не было, зато пришел Герман и занял место за роялем. Брат играл не очень чисто, время от времени он ошибался, останавливался и поправлял себя, но зато музыка, рождавшаяся под его пальцами, была очень эмоциональной, намного эмоциональнее, чем та, которую могла извлечь из инструмента София.
Заметив сестру, Герман прервал игру, несмотря на ее протесты. Из кухни появилась мама — чайник закипел. София сбегала наверх и позвала из кабинета отца, они поужинали, сперва София рассказала про свой рабочий день, затем настал черед Германа, но тот только махнул рукой — говорить не о чем, он уже третий месяц сидел без заказов.
— Тебе бы надо вступить в какую-нибудь корпорацию, — сказал отец. — В Эстонии корпоративные связи важнее родственных, когда где-то освобождается должность, ее в первую очередь предлагают товарищу по корпорации.
— Эрвин вступил — и что он выиграл? А Виктор с Лидией?
— Они выбрали не ту корпорацию, — объяснил отец. — «Ухендус» — это корпорация левых, у нее нет влияния.