Но Герман возразил, что дело не в корпорациях, просто в Эстонии мало строят.
— Наверное, надо эмигрировать, — сказал он.
— Куда? — заинтересовался отец.
— Туда, где архитекторы больше нужны.
— И где же это? — спросила София.
— Сейчас в Европе только одна страна, где много строят, — Советский Союз.
Мать, вставившая в ухо аппарат, чтобы слышать разговор, очень испугалась этой идеи и спросила, неужели Герман говорит всерьез.
— Ты же читаешь газеты, должен знать, что там происходит, — добавила она осторожно.
— Мало ли что пишут газеты, — возразил Герман. — А вот Джордж Бернард Шоу съездил в Москву и расхвалил СССР до небес. Да и американцы недавно установили с Советским Союзом дипломатические отношения. Все не такое черно-белое, как пытается показать пропаганда.
Но он тут же добавил, что это не более чем мечта, потому что один он ехать не хочет, Беттина же не соглашается составить ему компанию, потому что, как и многие, боится коммунистов.
— А об Америке вы не думали? — полюбопытствовала мать, успокоившись.
Да, думали, ответил Герман, но, увы, вынуждены были отказаться от этой мысли, потому что Америка далеко и Беттина не хочет оставлять отца.
— И что же вы собираетесь делать? — продолжала мать расспросы.
Но на это Герман ничего определенного сказать не мог, только буркнул, что сюда позвать Беттину он никак не может, потому что для этого «нет условий». София, желая его утешить, вставила, что, возможно, все еще изменится, Гитлера свергнут, и он тогда вернется в Германию, но брат скептически покачал головой:
— Ты же врач, ты должна знать, как трудно остановить эпидемию.
Атмосфера сделалась грустной, и мать попросила, чтобы Герман еще что-то сыграл. София думала, что брат откажется, но нет, он послушно сел за рояль.
— В «угадайку» хотите? — спросил он.
Все радостно согласились, и Герман стал играть разные мелодии — каждую до тех пор, пока кто-нибудь не угадывал, из какой это оперы. В основном отличалась, конечно, мама, но раза за два даже она не смогла найти ответа, сын в Германии слышал и такие оперы, которые она знала лишь по названиям.
Было уже довольно поздно, когда Герман посмотрел на часы и стал собираться. Мама уговаривала его остаться ночевать, на улице был жуткий холод, но Герман сказал, что это пустяки по сравнению с Лапландией, где яичницу, перед тем как снять с плиты, обливают спиртом и поджигают, иначе она немедленно заледенеет — он это знает совершенно точно, с ним на курсе учился один финн.
Когда Герман ушел, отец стал зевать, а потом отправился наверх, София тоже уединилась в своей комнате, чтобы немного почитать перед сном, только мать осталась дожидаться Лидию, она никогда не ложилась, если кого-то еще нет дома.
Книга, которую София читала, была интересной — французский роман про двух братьев, чьи жизненные пути расходятся, хотя они и очень любят друг друга. Старший брат становится врачом, младший же идет в революционеры. Хотя оба одинаково привлекали своей честностью и порядочностью, Софии ее коллега все-таки был ближе, понятнее.
Глаза уже слипались, но она никак не могла оторваться от чтения. Наконец она сказала себе: «Хватит!», закрыла книгу и принялась заводить будильник, и именно в этот момент пришла Лидия. София слышала, как они с мамой разговаривают, мать, кажется, сердилась на Лидию, затем послышались шаги по лестнице, мать отправилась спать, а через несколько секунд приоткрылась дверь, и Лидия просунула в нее голову:
— Ты не спишь?
Она была заметно взволнована, София подумала, что это из-за ссоры с матерью, но когда Лидия вошла, закрыла дверь и завернула рукав платья, София увидела огромный синяк над локтем.
— Кто это тебя? — испугалась она.
У Лидии недавно был один поклонник, женатый мужчина, который ее буквально преследовал, Лидия утверждала, что он ей совсем не нравится, просто ей его жалко, он грозился покончить с собой, если Лидия его бросит. В конце концов Лидия все же прервала с ним отношения — неужели теперь опять?..
Но Лидия покачала головой.
— У нас было собрание, и явились вапсы. Они стали нам угрожать, орали, что, когда придут к власти, нас всех посадят. Ребята хотели их выкинуть — устройте свое собрание, если есть охота, зачем нашему мешать — но вапсы стали сопротивляться, и началась драка. Я хотела помочь нашим, сорвала у одного прыщавого голиафа берет с головы и выбросила в дверь, он посмотрел на меня таким взглядом, что я подумала — будь у него сейчас револьвер, он бы меня убил без колебаний. Пока все ограничилось тем, что он схватил меня за руку словно щипцами. Я пыталась освободиться, но не могла, он был ужасно сильный, я долго терпела, но потом боль стала такой, что я не выдержала и закричала. Ребята пришли на помощь, оттолкнули его — но если бы ты видела, как он усмехнулся в мою сторону! В дверях кричал: «Ну как, понравилось, коммунистка? Подожди, мы тебя еще пожмем!» София, скажи, это люди или звери?
— Может, ты ему понравилась? — предположила София.
Лидия обиделась.
— Ты говоришь точно как Герман, он тоже дразнит меня, что я хожу по собраниям якобы потому, что ищу мужчину. Но это не так, мне просто кажется, что сейчас ни один человек не должен оставаться в стороне от борьбы, иначе у нас случится то же самое, что и в Германии.
— Если все будут бороться, кто тогда работать будет? — возразила София, категоричность сестры ее задела, ей показалось, что упрек относится и к ней.
— Но если нацисты придут к власти, какая уж там работа? Тогда ведь начнется диктатура!
— Но ведь они еще не пришли, — пыталась София вразумить сестру.
Но Лидия была настроена агрессивно, наверное, пережитая боль и унижение вывели ее из себя.
— Придут, вот увидишь! Смотри, сколько они набрали голосов на местных выборах! Как только их человек станет президентом, он немедленно разгонит парламент, и тогда все кончено…
Они еще немного поспорили, потом София на полуслове прервала разговор и сказала, что пора ложиться, у нее завтра рабочий день. Лидия бросила взгляд на часы, ахнула и вскочила. Обняв Софию и поцеловав ее в лоб, она быстро вышла и стала шуметь в ванной, недавно на улицу Променаади было проведено водоснабжение и исполнилась мечта мамы — теперь у них опять была ванна, как когда-то много лет назад в Москве.
София выключила свет и повернулась на правый бок. Она боялась, что волнение, вызванное спором, не даст ей заснуть, но как только она это подумала, голова сразу стала приятно тяжелой и сознание исчезло.
Глава четвертая. Больной народ
Баста, подумал Пятс, комкая субботний номер вапсовской газеты. Я вам покажу, как морочить народу голову! Больше всего его почему-то бесило то, что вапсы печатали свою пропаганду на самом современном, подаренном Гитлером станке, в то время как остальные газеты вынуждены быди довольствоваться архаичным готическим шрифтом. Вообще у вапсов все было самое современное — вместо шляпы берет, вместо приветствия жест в сторону неба. И еще — длинные истерические речи, целование флага и оркестровая музыка, словно не политику делают, а выполняют религиозный ритуал.
Он посмотрел, куда бросить газету, на пол неприлично, придет уборщица и скажет, ох уж этот наш премьер-министр, никакой культуры, немцы себя так не вели, поэтому он наклонился, сунул комок в мусорную корзину и выпрямился. Понедельник был самым неподходящим днем для важных решений, но ему не нравилось откладывать сегодняшние заботы на завтра, и к тому же завтра тринадцатое. Дотянуть до послезавтрашнего? Опасно, с каждым днем прибавлялось новых больных — потому что это действительно была болезнь, постигшая его народ.
Придвинув телефон поближе, он поднял серебристую трубку. Как поступит врач в такой ситуации? Объявит карантин. А что должен предпринять глава государства, чей народ психически болен? Ответ он знал, но знать — это одно, а делать — совсем другое; кому охота войти в историю диктатором? Однако выбора не было, безумие зашло слишком далеко, ему дали развиться, — и теперь он должен был расхлебывать кашу, которую заварили до него. И зачем? Чтобы потом его опять вышвырнули, как десять лет назад? А чего еще ждать, он ведь был всего лишь исполняющим обязанности президента премьер-министром — вот-вот, обязанности президента без президентских прав.
Пальцы дрожали, когда он набирал номер, который знал наизусть, но не от страха, а от гнева. Разве для того он так строго обошелся с коммунистами, чтобы теперь без сопротивления отдать власть нацистам? Нет, господа, я вам не Гинденбург!
Трубку взяла, разумеется, полька — и счастье, и несчастье Лайдонера. Красивая жена, умница-жена, но сохранил ли генерал способность после стольких лет брака различать эстонские и польские интересы? На должность главнокомандующего он, естественно, годился и сейчас, однако Лайдонер был тщеславен и очень не прочь стать президентом; к счастью, вапсы отвергли его кандидатуру.
Пани Крушевска была истинная пани, даже премьер-министру полагалось сперва выяснить, как у нее дела и здоровье, и только потом попросить к телефону мужа. Ускорило дело то, что Пятс знал несколько слов по-польски, в плену выучил — «дзень добры, пани» и «пшепрашам».
Пока звали генерала, Пятс еще раз подумал о своей распроклятой судьбе. Однажды он уже пошел против народа, когда пришлось подавлять сааремаский мятеж. Тогда тоже был март, и лилась кровь под первым холодным весенним солнцем, как пойдет сейчас, удастся ли справиться без жертв?
— Лайдонер слушает.
— Йоханнес, тебе пришла посылка из Варшавы, зайди, пожалуйста, за ней.
Наступившая тишина была такой долгой, что Пятс понял — у генерала задрожали колени. Конечно, строить планы у камина — это совсем не то, что реально действовать. Но когда Лайдонер наконец ответил, голос его был тверд — военный есть военный.
— Сколько килограммов веса?
Пятс бросил взгляд на настенные часы.
— Два с половиной.
Лайдонеру придется изрядно подождать, сам Пятс до конца рабочего дня выйти не сможет, но ничего, невестку он уже предупредил, та впустит генерала, предложит чашку кофе, возможно, и другая невестка, жена сына, дома, побеседуют, все-таки образованная женщина. Конспирация — вещь необходимая, потому что если бы Лайдонер явился сюда, в его кабинет, вапсы сразу бы все поняли.