— Хорошо, я пришлю за посылкой адъютанта.
Ну и дела, подумал Пятс, когда из трубки послышались гудки, — двое заслуженных государственных мужей, а разговаривают на тайном языке, словно мальчишки. Но что им оставалось? Откуда мог Пятс знать, кто прослушивает его телефон? Вапсы пролезли везде, и в армию, и в полицию, и где гарантия, что в канцелярии никто за ним не шпионит?
Он положил трубку и почувствовал, что нервозность как рукой сняло. Такое с ним в сложных ситуациях случалось часто — как только решение было принято, он успокаивался и настроение поднималось. Военное положение так военное положение — он сделал все, чтобы этого избежать. Если бы Тыниссон осенью повел себя как мужчина, все могло бы пойти иначе — но Тыниссон оставил указ о запрещении вапсов на бумаге, а вместо этого предложил их главарю должность премьера. К счастью, тот или струсил, или рассчитал неправильно, надеялся, что никому не удастся создать правительство и они получат весь куш целиком, — и так бы и вышло, если бы не он, Пятс. Десять лет старый боевой конь скучал в конюшне, и когда никого другого не нашлось, вывели его — пускай тянет, пока не свалится; но этого им не видать.
Спина от долгого сидения застыла, он встал, потянулся и подошел к окну. Приотодвинув занавеску, осторожно выглянул — да, они стояли там, на паперти русской церкви, двое в черных беретах, и переминались с ноги на ногу, чтоб не замерзнуть. Ну и наглость — выставить патруль у правительственного здания! Как только он утром это увидел, то сразу подумал — за это следует наказать. А когда еще прочел их газетенку…
«Борьба», сейчас валявшаяся в мусорной корзине, вопила от радости — смотри, эстонский народ, сколько у нашего кандидата в президенты собрано подписей и как мало у других! Ну и что ж, что мало? Кампания только началась, все еще могло измениться, вплоть до дня выборов — правда, при условии, что народу дадут спокойно выбирать. Но о каком спокойствии и о какой свободе выбора может идти речь, если парни в сапогах и галифе следят за каждым твоим шагом? Это был, конечно, психический террор, как и все остальное, что вапсы в последнее время говорили и делали, — террор, очень похожий на тот, каким пользовался их духовный отец в Германии до прихода к власти. А во что перешло это после прихода к власти? У Гитлера психический террор сменился на реальный, и не стоит надеяться, что тут все пойдет иначе. Да, вапсы были трусливы и нерешительны — но именно это делало их особенно опасными. Сильная личность может себе позволить великодушие, мелкота же начинает при первой помехе суетиться — ну, а раз так, то может начаться такое кровопролитие, какого тут не видали со времен Северной войны.
В дверь кабинета постучали. Пришел госсекретарь с какими-то бумагами, Пятс подписал их почти машинально, углубляться в такой день в детали конкурса на поставку канцелярских товаров казалось смешным — эти товары понадобятся, только если уцелеет сама канцелярия.
Приняв подписанные бумаги, госсекретарь не торопился уйти.
— Все еще стоят, — сказал он озабоченно, указывая в сторону окна.
— Пускай стоят, получат воспаление легких, пожалеют…
— Вечером на Мерепуйестее должен состояться большой митинг…
Эта новость могла Пятсу и пригодиться, но выказывать интереса он не стал — зачем госсекретарю знать его планы?
— Митинг так митинг, — пожал он плечами. — Не придут же они силой брать власть.
— Пока, может, и не придут… — пробормотал госсекретарь.
Боится, подумал Пятс. Всю жизнь на этой должности, с первых же дней республики, но боится. Впрочем, кому же еще бояться, если не таким, как он, — ведь разве оставят вапсы его на месте? Вряд ли. И куда он тогда пойдет, квартира, и та государственная… Кому он нужен, он же ничего не умеет, кроме как устраивать конкурсы…
Когда дверь за госсекретарем закрылась, Пятс встал и снова подошел к окну. Уже четверть, скоро Лайдонер должен был пройти по площади. А если не пройдет? Что, если полька уговорила его не участвовать в сомнительной авантюре? Но тут товарищи в беретах стали подталкивать друг друга и показывать в сторону двух башен церкви Карли. Пятс долго не мог увидеть, что их взволновало, стена сада Датского короля мешала, но, когда наконец увидел, хмыкнул от удовольствия — Лайдонер в целях маскировки взял с собой не только жену, но и собаку. Шли втроем спокойно и достойно, пока не исчезли за домами — семья на послеобеденной прогулке.
Теперь было важно, как поступит патруль, пойдет ли один из парней за Лайдонером или нет? Если пойдет, то, сукин сын, увидит, как у Домского собора полька с собакой свернет в сторону Пикк ялг, а генерал прошагает дальше и позвонит на улице Кохту в дверь его, Пятса, квартиры. К счастью, никто не двинулся с места, наверное, товарищи в беретах не имели соответствующих указаний.
Он вернулся к столу и сел — спектакль закончился. Вернее, только начинался — и то, что будет дальше, было у Пятса давно и основательно продумано. На убеждение Лайдонера хватит получаса, генерал обиделся на вапсов, что те его презрели. Конечно, в душе он мог лелеять надежду, что Пятс предложит ему стать президентом, но если нет, сам требовать не будет. Генерал на самом деле был человеком бесхарактерным, как большинство военных, он умел командовать только в заданных кем-то пределах, а еще охотней выполнял приказы других. Его мечта о президентстве была галлюцинацией тщеславного мужчины, гораздо больше подогреваемого желанием нравиться польской леди Макбет, нежели собственной волей. Когда они сядут напротив друг друга, Лайдонер скоро подчинится его авторитету и примет почетную должность главнокомандующего.
Следующий этап — аресты. Пятс открыл ящик стола и вытащил папку со скромным названием «Счета за воду». В папке лежало множество скрепленных листков папиросной бумаги, на каждом — ряды фамилий с точными рабочими и домашними адресами. Главари, члены центрального штаба, районные активисты — итого шестьсот шестьдесять персон. Да, начальникам тюрем предстоят нелегкие дни…
Еще раз удовлетворенно хмыкнув — остались люди, кому можно доверять, — он сунул список, полученный несколько дней назад, во внутренний карман пиджака. Всю эту команду надо элиминировать, и притом молниеносно, не за день, а за час. Даже охранка не справилась бы с такой масштабной задачей, поэтому надо придать в помощь политической полиции курсантов военного училища. На самом деле только для этого ему и понадобился Лайдонер…
Все остальное для человека, прошедшего две революции, было элементарно — почта, телеграф, вокзалы. Захватывать их, к счастью, не нужно, достаточно подчинить. В прессу пойдет сперва лаконичное сообщение, вечером — короткая пресс-конференция.
Ах да, кабинету надо сообщить. Правда, это было самое скучное правительство, которое он в своей жизни видел, но если они наутро во время завтрака прочтут в газетах, что введено военное положение, кто-то может подавиться и задохнуться — и иди потом, мерзни на похоронах.
Он позвонил. Госсекретаря пришлось ждать некоторое время, оказалось, ходил проверять, надежные ли люди стоят в охране.
— Собери-ка заседание правительства… — Пятс посмотрел на часы и немного посчитал, — к пяти. Я хочу им рассказать про этот патруль на паперти.
Он произнес это совершенно обыденно, но госсекретарь вздрогнул — он все же был не настолько глуп, чтоб не понять — что-то затевается. Ладно, пускай догадывается, предупреждать вапсов он не станет.
Когда госсекретарь ушел, Пятс встал и подошел к вешалке. Предстоял самый неприятный отрезок дня — выход на улицу при сильном ветре и слякоти. Путь был коротким, всего пять минут, но удобнее было бы все же жить и работать в одних стенах. Когда в стране будет спокойно, перееду в Кадриоргский замок, подумал он.
Глава пятая. Ревность
Если в восемь его не будет дома, я его убью, решила Виктория.
Но Арнольд не пришел ни в восемь, ни в полдевятого. Стенные часы все били и били каждые четверть часа, но звонок молчал, замок не скрежетал, и из подъезда послышалось только цок-цок-цок высоких каблучков, когда наглая официантка с верхнего этажа вернулась домой, но кафе закрываются позже, чем налоговый департамент…
Она в последний раз накормила Вальдека, перепеленала его, уложила в постель и пошла в свой салонкабинетгостинуюстоловую — ее поклон эстонскому языку, обожающему слитные слова. Лампа с зеленым абажуром зажглась, осветив страницы «Пособия консула». Можно ли найти еще более скучную книгу? Автор этого опуса точно не был Бальзаком. Возможно, объем его талии и соответствовал бальзаковскому, но Виктория сомневалась даже в этом; сухощавый, с землистым цветом лица и дергающимся глазом — вот каким представляла она себе анонимного творца сего величественного бреда. Почему вместо этого нельзя было перевести «Человеческую комедию»? Не потому ли, что консулы могли себя узнать в каком-нибудь жалком персонаже?
Но делать было нечего, местом ее работы было министерство иностранных дел, а для этого учреждения «Пособие консула» было важнее «Блеска и нищеты куртизанок». Можно, конечно, поменять работу, но где ей еще столько заплатят? А деньги были нужны, потому что оклад Арнольда уходил на аренду квартиры, еду и одежду, на книги его не хватало, а книги были необходимым условием ее существования, она глотала их десятками — впрочем, иногда и жевала, как, например, сейчас, читая этот новый роман — не больше десяти страниц в день. «Новый» было, разумеется, неправильным определением, автор-то умер уже лет десять назад, но, видимо, и Франция должна была сперва издать пособия для консулов и проконсулов, атташе и асессоров, и только потом дошел черед до страданий бедного Марселя. Ох, как эта хитрая Альбертина дразнила и обманывала своего слабодушного поклонника — и, что хуже всего, Марселю не хватало мужества послать ее к черту — словно в Париже мало было подобных вертихвосток! Хотя, кто знает, может, Марсель как раз таки жаждал, чтобы с ним обходились подобным образом, может, ему нравилось мучиться от ревности — Марселю, но не Виктории. В девять она лишь злобно глянула в сторону бьющих часов, но в полдесятого не выдержала, швырнула ручку на стол, вскочила и стала ходить из угла в угол, как гетера, которую бросили все любовники, машинально общипывая взлохмаченные края розовых обоев — какой ужас зависеть от вкуса хозяйки недвижимости!