Он вошел в кабинет, сел, открыл папиросницу и стал набивать трубку, вживаясь в начинающийся рабочий день. Газеты и доклады он просмотрел уже на даче, теперь предстояли совещания. Их было назначено несколько, одно важнее другого — первыми должны были прийти Жуков и Тимошенко, потом Молотов и Микоян, далее люди из оборонной промышленности и в конце, как всегда, Берия. Нагрузка после того, как он принял на себя и должность Председателя Совнаркома, стала почти неподъемной, но делать было нечего, положение требовало, поскольку, хотя формально было еще мирное время, на самом деле уже шла война. Когда-то в молодости он удивлялся чересчур нервной реакции Вильгельма на мобилизационный приказ Николая, только теперь, сидя в кремлевском кабинете, он понял: война отнюдь не дело одного дня, для того чтобы отдать армии приказ наступать, надо сначала собрать миллионы резервистов, вооружить их, перевезти из тыловых областей в приграничные и расставить в боевом порядке. Эшелон за эшелоном уже несколько месяцев тянулись с востока на запад, но сколько еще пройдет времени, пока все будет готово!.. Он знал сколько, все было вычислено, но громко он этого никому не сказал бы. Не сказал бы и шепотом, поскольку даже у кушетки были уши. Стоило ему послать к черту какую-нибудь любовницу, как и об этом на следующий день узнавали в Лондоне, а если в Лондоне, значит, и в Берлине. Вот он и собирал всю информацию о предстоящем в одном месте, под сводом собственного черепа. Другие ничего не должны были знать, даже генералы. Кое о чем те, конечно, догадывались, иначе было невозможно, но полной картины его планов не имели даже Жуков с Тимошенко.
Трубка зажглась с первой спички, Сталин пару раз затянулся и взялся за телефон — пора было заняться делом.
Был уже поздний вечер, когда последний посетитель, Лавров, закрыл за собой дверь, и Сталин снова остался один. Он не спешил уходить, а спокойно докурил трубку, размышляя о проведенных совещаниях и особенно о докладе Лаврова. Лавров был руководителем его личной разведки, эту службу он создал специально, чтобы иметь возможность сравнивать информацию: одно дело, что тебе говорят люди из военной разведки, и совсем другое, когда это подтверждается и независимым источником.
Рассказанное Лавровым не обрадовало, это в общих чертах совпадало с тем, что утверждал Голиков и старался доказать паникер Берия: Германия готовится напасть на Советский Союз. Все они приводили свои аргументы: военная разведка опиралась на оперативные данные, согласно которым немцы сосредоточивали войска в Польше, Берия бомбил докладами о положении в пограничных районах, от Румынии до Восточной Пруссии, где якобы происходит то же самое, и к тому же пытался потрясти его воображение цифрами о нарушениях границы, которые росли и росли, как по разведывательным самолетам, так и пойманным шпионам, Лавров же располагал внешнеполитическими новостями. Риббентроп на встрече с японцами обещал, что скоро начнется война с Советским Союзом, и подстрекал макак принять в ней участие. В том, что японцы подхватят призыв, Лавров сомневался, по его мнению, интересы тех были связаны в первую очередь со странами Юго-Восточной Азии, но полностью исключить возможность возникновения на Дальнем Востоке второго фронта было нельзя. И что говорить только о втором, таких фронтов могла появиться целая куча; кроме румын, чье выступление на стороне немцев было бесспорным, принципиальное согласие, по данным Лаврова, дали и финны, да и турки, заключившие только что пакт с Германией, могли улучить благоприятный момент и напасть на Кавказ.
Но неужели Гитлер действительно осмелится начать войну? Ведь у него тоже уже есть один фронт, на Западе. Он что, сошел с ума? После знакомства с “Майн Кампф” у Сталина создалось впечатление о Гитлере как о маньяке, — но именно как о маньяке, а не как о безумце. Сталин тоже не любил евреев — да и кто их любил? — однако антисемитизм Гитлера носил характер клинического. И однако это была только одна сторона личности Гитлера, в вопросах политики и войны он выказывал временами прямо-таки удивительный ум. Уже несколько лет назад Сталин по достоинству оценил то, как решительно Гитлер свел счеты со своими старыми товарищами, ставшими для него обузой. Послужил ли ему Гитлер в сходной ситуции примером? Это, возможно, слишком сильно сказано, в конце концов у него тоже была голова на плечах, и неплохая, но некий импульс к устранению всех этих Зиновьевых и Каменевых “ночь длинных ножей” ему действительно дала. Нельзя было недооценивать и военные способности Гитлера, и не только потому, что в молодости он отважно сражался против англичан и французов и выслужил целых два Железных креста, ведь личная храбрость и стратегический талант — вещи разные; но Гитлер был силен и в стратегии или, по крайней мере, умел выдвигать на руководящие должности в армии людей, которые такой талант имели, и слушаться их рекомендаций — ибо разве французская кампания не была проведена просто гениально? Огромная страна сдалась почти без сопротивления, и только одного Сталин не мог понять: почему Гитлер не стер отступающие английские войска в порошок, почему дал им эвакуироваться из Дюнкерка? Неужели для того, чтобы не сжечь мосты, оставив возможность заключить с британцами перемирие? Вот это последнее было единственным, чего Сталин боялся, и только после авантюры Гесса его страх немного улегся — было в этом полете что-то агональное, так политику не делают. Знал Гитлер о намерениях Гесса или нет, не представлялось столь уж важным, вывод все равно был один: Англия не желает с Германией даже разговаривать. А это означало, что, напав на Советский Союз, Гитлер оставит у себя за спиной врага, всегда готового нанести удар. Сейчас этот враг, правда, вел себя не слишком агрессивно, бои шли только в Африке, но общую оценку это не меняло: война на два фронта для Германии очень опасна.
Почему же в таком случае Гитлер сосредоточивал войска в Польше? Сталин встал и принялся расхаживать по кабинету, пытаясь найти ответ на этот воспрос. Гитлер мог таким образом пытаться замаскировать десант в Англию, но эта версия представлялась Сталину сомнительной. Вероятнее все же, что Гитлер узнал о его намерениях и теперь старается помешать их осуществлению. Ибо если советские разведчики сообщали в Кремль о том, что предпринимает Гитлер, то очевидно, что немецкие шпионы ведут себя аналогичным образом. Всего Сталин держать в голове никак не мог, что-то все равно просачивалось. Например, пришлось разработать план наступления, и, хотя он был совершенно секретным, нельзя было исключить, что в данную минуту он лежит у Гитлера на столе точно так же, как на его столе лежал план под названием “Барбаросса”, подлинный или дезинформация, так сразу не скажешь. Людей, которые ненавидели его, Сталина, вернулся он к этой мысли уже во второй раз за этот день, в его окружении было сколько угодно, и кое-кого эта ненависть могла ослепить настолько, чтобы заставить предать родину. И даже без того Гитлер мог угадать его намерения, поскольку, несмотря на все меры предосторожности, сосредоточение войск никак нельзя было скрыть полностью: пешие их перемещения еще можно было осуществлять только в ночные часы, но как ограничить рамками ночи движение эшелонов? Сколько лет тогда заняла бы подготовка к наступлению? О подобных вещах шпионы наверняка докладывали в Берлин, всех не переловишь, если уж в его ближайшем окружении имелись люди, которые его ненавидели, то сколько их было в народе? Кулаки и попы, монархисты и троцкисты, да и просто немцы и прочие враждебные нации, живущие на его территории, все они с удовольствием увидели бы его на виселице.
Эта последняя мысль напомнила ему об одной проблеме, и он протянул руку к телефону.
— Поскребышев? Берию сюда!
Итак, продолжал он размышлять, что может предпринять Гитлер, получив сведения, что в Советском Союзе проведена тайная мобилизация и все больше войск придвигается к немецкой границе? Что-то он предпринять должен, и именно этим можно объяснить оживление немцев в Польше и других местах. Вопрос в другом: что стоит за этим оживлением? Возможностей было три — Сталин стал загибать пальцы. Во-первых, Гитлер мог спешно укреплять границу, но о каких-либо строительных работах в пограничной зоне разведданные как будто не говорили. Во-вторых, он мог планировать превентивный удар, чтобы разбить соредоточенные на границе советские войска и затем отойти. Это правдоподобно, он на месте Гитлера, вероятно, так бы и поступил. И, в-третьих, что наименее вероятно, но чем пренебречь нельзя: Гитлер против всякой логики решил все же начать с Советским Союзом большую войну. В любом из этих трех вариантов Гитлеру пришлось бы подвезти войска в Польшу, как оно и делается. Только какую из трех возможностей он выбрал?
Сталин подошел к окну и глянул на освещенную огнями Красную площадь. В сущности, какая разница, подумал он. По большому счету, что именно Гитлер намерен делать, особого значения не имело — ибо у Сталина не было выбора. Приказ о выдвижении войск к границе был отдан, он не мог его отменить. Если бы он отдал новый приказ — остановиться и окопаться для защиты от возможной атаки противника, это было бы равнозначно капитуляции. Миллионы солдат, околачивающихся в окопах в ожидании вражеского наступления, которое, возможно, и не последует, что за идиотизм! И кто их, спрашивается, будет кормить? Не исключено, что Гитлер рассчитывал именно на такую его реакцию. Кукиш! Он, Сталин, не буриданов осел, чтобы каждые пять минут менять свои планы.
Единственное, что он мог сделать, это усыпить бдительность Гитлера, чтобы тот не очень спешил, подождал бы еще немного. Ибо разве Гитлер пойдет в рискованную атаку, если не будет твердо убежден, что в противном случае Сталин нападет на него немедленно? Какую бы там информацию не доставляли его шпионы, полной уверенности в готовящемся нападении у Гитлера быть никак не могло — точно так же, как и он, Сталин, не был полностью уверен, что знает планы Гитлера.
Позвонил Поскребышев, доложил, что явился Берия, но Сталин уже увлекся новой идеей.