— Именно о будущем я и хотел с вами поговорить, — сказал он, но вмешался Борман.
— Мой фюрер, два часа.
— И что из того? — спросил Гитлер капризно.
— Вам пора обедать.
Гитлер театрально вздохнул.
— Они меня совершенно измучили своим режимом, — обратился он к Розенбергу. — Хотел бы я видеть: что бы они делали, если бы им пришлось сидеть в окопе и отражать танковый удар русских? Тоже потребовали бы в два часа супу и жаркого? Возможно, и салфетку?
— А что, русские бросают на нас танки? — поинтересовался Розенберг озабоченно. — Я так понял, что они отступают.
— Да, отступают. Но иногда отвечают ударом на удар. Что поделаешь, Розенберг, такова война.
Гитлер вздохнул еще раз.
— Пообедаем вместе, наверняка вы голодны после перелета.
Сопротивляться Розенберг не стал — каждому обеду с фюрером уже заранее была уготована судьба попасть в историю.
Меню состояло из горохового супа и котлет, так что Розенберг понял, почему Геринг отказался от выделенного ему бункера и устроил командный пункт люфтваффе подальше, в спецпоезде. Генералы, однако, ели с аппетитом, выбора не было, а к грубой пище военные привыкли. Розенбергу есть не хотелось, он еще не не пришел в себя после посадки, перевернувшей кишки вверх дном, но, поскольку сидел за столом, все-таки проглотил оба блюда, оставив нетронутым только сервированный на десерт манный пудинг.
Гитлер в лукулловом пире подчиненных не участвовал, он, как положено козлу, кормился цветной капустой — деликатес, который в окопах Первой мировой вряд ли подавали. Вид у фюрера был по-прежнему философский, казалось, он находится где-то далеко-далеко, возможно в Линце, на открытии моста по его проекту, или в пылающей Москве, или вовсе в Валгалле.
Столовая располагалась в одном из бараков, помещение было узким, стулья стояли впритык друг к другу, и к концу трапезы у Розенберга действительно разболелась нога. Только этого не хватало, подумал он с тревогой, с Гитлером и так было трудно спорить, живой ум в нем сочетался с редкостным упрямством, нужно было прилагать массу усилий, чтобы ему что-то доказать, а уехать, не добившись своего, он не мог, это было бы катастрофой, на летнем совещании его противники в нескольких важных вопросах взяли верх, сегодня была последняя возможность повернуть ситуацию в благоприятном направлении.
Он стиснул зубы и решил, что, несмотря на боль, будет бороться до конца, подаст даже прошение об отставке, но не отступит. Я что, настолько слабее Гитлера, подумал он. Сидевший слева от него Кепфен, его связной при фюрере, рассказал ему, что Гитлера все начало августа мучил страшный понос, но, невзирая на это, он ежедневно проводил многочасовые оперативные совещания.
Волей и энергией фюрера Розенберг, конечно, не обладал — но этого не было ни у кого, в течение многих лет Розенберг наблюдал за тем, как Гитлер последовательно движется в сторону намеченной цели без единого дня отдыха. Это было титаническое сражение, поскольку, логически рассуждая, Гитлер не имел никаких шансов достичь вершин власти, это был одинокий, чужой в Германии человек, по сути, эмигрант, без денег, без связей и — что, возможно, главное — без поддержки товарищей по университету, на которую обычно надеются те, кто идет в политику. Гитлер в университете не учился, а если бы даже и учился, то в Венском, от которого в Германии не было бы никакой пользы. Все, чего Гитлер достиг, он достиг только благодаря личным качествам; ну и благодаря тому, что родился вовремя, еще полвека назад он на большее, чем стать владельцем пивного ресторана, не мог рассчитывать — это была другая страна, другая эпоха, другие нравы. Республика все изменила, вдруг выяснилось, что наследник юнкерской мызы и сын таможенного чиновника имеют больше общего, чем различий, они оба граждане и могут быть избраны. Старые авторитеты пали, новых не возникло. На это Гитлер и рассчитывал — на отсутствие почтения. Не существовало такого человека, которого нельзя было критиковать, будь то дюссельдорфский стальной магнат или католический священник.
Но это отнюдь не означало, что народ не тосковал по иерархии как таковой, по иерархии an sich. Вот это хитрец Гитлер понял и предложил взамен новую табель о рангах, основанную на расовых признаках. Идея на самом деле принадлежала Розенбергу, но он не обижался, что фюрер как ни в чем не бывало ею воспользовался, скорее, наоборот, был ему признателен, поскольку в другом случае его бессмертная теория вряд ли нашла бы путь в массы. Он был только наблюдателем, холодным философом, в дни своей юности в Москве он увидел, на что способны евреи, если их подпустить к власти, и поэтому старался предупредить мир об этой чуме. Гитлер, разделяя его мировоззрение, вдохнул в теорию жизнь, и делал он это иногда с такой решительностью, что по коже Розенберга аж мурашки бегали — успокаивало только то, что от него ничего не зависит.Теперь зависело.
Когда Гитлер в апреле пригласил его к себе и сообщил, что собирается через месяц напасть на Россию, Розенберг, разумеется, был польщен доверием, но не более того, ему и в голову не приходило, что он может послужить фюреру и в условиях войны, разве что тогда, когда возникнет надобность перевоспитать подчиненные народы в духе национал-социализма. Но Гитлер имел к нему предложение намного серьезнее — пусть Розенберг встанет во главе министерства оккупированных (тогда еще только гипотетически) восточных земель. От этой новости Розенберг онемел. Он не считал себя администратором, скорее — художником, который только по необходимости, дабы заработать на кусок хлеба, подвизается то в сфере журналистики, то в качестве чиновника, с намного большим удовольствием он бы рисовал акварели или чертил проекты, как Шпеер, и если он с полной ответственностью относился к задачам, стоявшим перед ним, как уполномоченным по делам мировоззрения и руководителем оперативного штаба, носившего его собственное имя, то только в силу своего характера — он был человеком от природы добросовестным. Даже в министры по иностранным делам при Гитлере он не очень стремился, хотя и боялся, что на эту должность назначат какого-то совершенно некомпетентного типа, как и случилось.
А теперь ему предложили больше, чем министерство, — ему предложили целую провинцию, по масштабам в несколько раз превышающую территорию Галлии и Британии.
Это была огромная ответственность, и все же он не колебался, давая согласие, — не колебался, поскольку был уверен, что лучше него никто с этой работой не справится. Он был единственным из руководства НСДАП, кто знал эти территории, тогда оккупированные только гипотетически, а сейчас уже в реальности. Ревель был не только городом, где Розенберг родился, там он ходил в школу, а потом учился в других городах России, в Риге и в Москве. Раньше происхождение было ему помехой, его поддразнивали из-за его балтийского акцента, искали в родословной неарийскую ветвь — должность министра вознаградила его за пережитые унижения. Своих ближайших сотрудников он выбрал тоже из людей, для которых Россия не была terra incognita, его заместитель Лейбрандт родился неподалеку от Одессы, Бройтигам же, который сейчас справа от него ел манный пудинг, работал послом в России до Шуленбурга.
Правда, скоро выяснилось, что его полномочия отнюдь не столь широки, как можно было предполагать, восточные земли оказались слишком сладкой добычей, на них сразу объявилось множество претендентов, в первую очередь, конечно, Геринг, который, опираясь на свою новую должность главы экономики рейха, требовал привилегий при разграблении завоеванных территорий; ну и, разумеется, Гиммлер. Так создалось странное положение, когда Розенберг вроде и был министром, и не был им — ибо если отнять у правителя экономику и полицию, чем ему править? Лени Рифеншталь, возможно, довольствовалась бы культурой, но интеллект Розенберга требовал большего.
Короче говоря, дальше так продолжаться не могло.
После обеда возникла неожиданная осечка, в промежутке пошел дождь, зонтики же остались в бункере. Пока за ними ходили, Гитлер и Розенберг стояли на крытом крыльце барака, слушали шелест дождя и смотрели, как земля в лесу потихоньку становится все черней. В разговорах не было нужды, для этого они были слишком давними товарищами, да и стояли они вот так, рядом, неоднократно, стояли или маршировали, как тогда, 9 ноября, в Мюнхене. Знал ли Гитлер, что их ожидает у Фельдхернхалле? Наверное. Но фюрер не принадлежал к числу трусливых людей, позднее он еще неоднократно ввязывался в безнадежный бой, хотя бы тогда, когда решил баллотироваться в президенты наряду с Гинденбургом, — проиграл он по-крупному, но в итоге этот шаг приблизил его к власти.
Что ожидало их теперь? Розенберг бросил взгляд на современного Капанея, который снова находился где-то далеко. Напасть на Россию — это решение, наверное, далось фюреру непросто; но были ли в этом мире вообще легкие решения? Розенберг таких не знал, единственные, которые он принял без особых колебаний, были два сделанных им, разумеется, не одновременно, предложения руки и сердца.
Потом принесли зонтики, и они опять-таки рядом зашагали к бункеру.
Розенберг надеялся, что Бройтигам сможет участвовать в совещании, но Гитлеру захотелось поговорить с глазу на глаз, только в присутствии Ламмерса, который вел протокол.
— Слушаю вас, мой милый Розенберг, — сказал Гитлер, когда они сели за длинный стол друг против друга.
— Мой фюрер, я пришел к вам с просьбой еще раз пересмотреть политику управления восточными землями…
Розенберг говорил долго, сперва он объяснял, как ему трудно работать, поскольку власть его урезана в пользу Гиммлера и Геринга, описывал трудности, возникшие в связи с тем, что рейхскомиссаром Украины стал Кох, и, наконец, дошел до главного.
— Но, мой фюрер, я думаю, что все эти проблемы можно разрешить, если наша восточная политика будет цельной и построенной на правильном фундаменте. Хочу еще раз обратить ваше внимание на обстоятельство, что Россия и Советский Союз — это не синонимы. Советский Союз состоит не только из русских, там живет множество наций, и, как всегда в империях, отношения между этими нациями отнюдь не безоблачны. Например, украинцы всегда терпеть не могли русских, они зовут их москалями, а в последнее время эта вражда стала еще сильнее из-за суровых методов, которыми Сталин пользовался при коллективизации украинских крестьян. Балтийские народы тоже пылают желанием отомстить Кремлю…