Он рассказал про террор, который Сталин устроил в Прибалтике после присоединения балтийских стран, и завершил речь резюме:
— Поэтому, мой фюрер, было бы логично воспользоваться этими противоречиями. Я называю это планом декомпозиции, суть которого такова: мы расчленим Россию, предоставляя упомянутым народам четко ограниченную независимость. Это позволит нам окружить Россию враждебными ей государствами, после чего со стороны востока больше никто и никогда не будет угрожать Германии…
До этого момента Гитлер слушал спокойно, какое-то время даже с закрытыми глазами, что для него означало максимальную сосредоточенность, но при последних предложениях взволновался, стал стучать костяшками пальцев по столу и в конце концов решительным жестом прервал монолог Розенберга.
— Нет-нет, мой милый Розенберг, не ходите ко мне с разговорами про независимость! Это решено, я никогда не дам оружие в руки народам восточнее Германии.
— Но почему, мой фюрер? — Розенберг старался сохранять спокойствие. — Если они будут из этого оружия стрелять по большевикам…
— Сегодня по большевикам, а завтра?
— Вот потому я и говорю о «четко ограниченной независимости». Вначале это не должно обязательно означать, что у них будет собственная армия, достаточно некоторого рода самоуправления. Можно передать им часть полицейских функций, их организации самообороны уже сейчас оказывают нам немалую помощь, ловя евреев и коммунистов…
Но Гитлер его не слушал.
— Нет, нет и еще раз нет! — сказал он резко. — Повторяю: мы не можем себе этого позволить, так как это не отвечает нашим целям. Нам нужно жизненное пространство для самих немцев, а как вы представляете себе их переселение на эти земли, если аборигены будут вооружены? Подумайте немного, и вы поймете, что это невозможно. Мы хотим построить на Украине асфальтированные дороги вместо грязных ям, в которых сейчас застревают даже наши танки, мы хотим построить в Крыму санатории, куда немецкий слесарь сможет поехать на своем авто в отпуск, мы хотим заполнить города немцами, оставив славянам труд сельскохозяйственных рабочих, — как этого достичь, если у украинского полицейского будет висеть на шее автомат? Как я буду добывать в Кривом Роге и Запорожье марганец и прочие ископаемые, если шахты окажутся на территории чужого государства? Мне придется платить за это. Но что тогда скажет немецкий солдат? Он скажет: мой фюрер, а во имя чего я воевал?
Розенберг попытался пойти другим путем.
— Мы могли бы начать с балтийских земель, тамошние масштабы поменьше, конечно, и помощь, которую они могут оказать, не столь велика, но если эксперимент себя оправдает, мы можем расширить его на Украину и другие оккупированные территории.
— Балтийские земли? Разве вы сами, Розенберг, не говорили мне когда-то, что эстонцы и латыши ненавидят немцев?
— Видите ли, мой фюрер, в начале двадцатых годов они действительно ненавидели балтийских немцев, поскольку считали нас виновными в том, что им в свое время не удалось создать собственного государства и населенная ими земля попала в руки тевтонского ордена. Но теперь ситуация изменилась, большевистский террор породил в них смертельную ненависть к русским, к нам же они относятся как к спасителям, вам наверняка рассказывали, как они встречают наших солдат с цветами…
Ноздри Гитлера зашевелились, что означало, что он польщен.
— Сколько их?
— Латышей примерно два миллиона, эстонцев — один.
— А германизировать их представляется возможным?
Розенберг немного подумал.
— Всех вряд ли, но какой-то процент — да. Латышей, наверное, около половины, а эстонцев и на все три четверти. В них немало немецкой крови, сами знаете, право первой ночи…
— А они арийцы?
Это был неприятный вопрос.
— Латыши — да, эстонцы — нет, они финно-угры.
— Жаль.
Гитлер еще некоторое время постукивал костяшками пальцев по столу.
— Нет, Розенберг, все-таки нет. Гиммлер собирается переселить в Эстляндию голландских немцев, а что будет, если мы до того создадим там, как вы предлагаете, образование, напоминающее национальное государство? Нет, сперва германизация, потом независимость.
Зачем уж тогда независимость, подумал Розенберг с грустью, но промолчал — его аргументы были исчерпаны.
Но именно в тот момент, когда ему показалось, что все кончено, Гитлер вдруг сказал:
— Хотя, кто знает, возможно, вы в чем-то правы. Думаю, может, действительно имеет смысл сохранить для этих народов некоторые реквизиты суверенитета. Что вы предложили бы в первую очередь?
Розенберг оживился и стал с энтузиазмом рассказывать про параллельные органы самоуправления, приготовления к основанию которых уже велись. Гитлер одобрил эту идею, так же как и ограниченное использование национальной символики, после чего Розенберг осторожно вернулся к украинской проблеме.
— На Украине мы тоже можем создать самоуправления, но со всем остальным там трудности, видите ли, в отличие от балтийских стран украинцы никогда не имели государственности, у них нет традиций, их надо еще сформировать. Нам нужно развивать их язык, чтобы они с большей уверенностью могли бы противопоставить себя русским…
С самоуправлением Гитлер опять-таки согласился, был даже готов освободить попавших в плен красноармейцев украинского происхождения, но что касается языка и культуры — Розенбергу был дан решительный отпор.
— Сначала выиграем войну, там будет видно.
Мнение Розенберга было кардинально другим — он полагал, что для победы в войне необходима помощь украинцев.
— Из Эстонии и Латвии нам много солдат не набрать, но украинцы — крупный народ, их больше тридцати миллионов…
В конце концов Гитлер сдался.
— Хорошо, Розенберг, мы дадим им независимость, но не сейчас, а лет через двадцать пять. До этого нам надо сохранить на Украине протекторат.
Это была небольшая, но все-таки победа. Остался еще вопрос Коха, но тут Гитлер оказался непреклонен, и Розенберг перестал спорить.
— Это все, что вы хотели со мной обсудить? — спросил Гитлер.
Розенберг ответил утвердительно, поблагодарил за доверие и попросил разрешения удалиться.
— Погодите. Выпьем кофе и продолжим. У меня к вам тоже есть дело.
Гитлер подал знак Ламмерсу, тот позвонил, и сразу в зал совещаний влетела целая стая девушек.
— Это мои секретарши, Розенберг, им здесь ужасно скучно, вот я и пользуюсь любой возможностью их немного развлечь.
Секретарши подали кофе, Гитлер подставил свою чашку и угостил всех, галантно передав по кругу блюдо с пирожными, которое притащил Борман.
Примерно через полчаса он отправил девушек восвояси.
— Продолжим, мой милый Розенберг.
И Гитлер стал говорить о том, как Сталин вскоре после начала войны отдал приказ депортировать всех поволжских немцев в Сибирь.
— Это развязывает нам руки, Розенберг. Теперь мы можем поступить с евреями таким же образом.
— Мы же не контролируем море…
Это именно он, Розенберг, некоторое время назад высказал мысль переселить евреев на Мадагаскар (правда, потом Риббентроп нагло присвоил эту идею). План, по его мнению, был наиэлегантнейший, все предыдущие депортации евреев, из Испании, Англии и других мест, остались в итоге безрезультатными, поскольку евреи просто переселялись в какую-то другую европейскую страну и начинали все с начала, обустраивались там, принимались давать деньги в рост, богатели и достигали все большего влияния… Какова их дальняя цель, Розенберг понял в Москве, во время кровавой вакханалии, которую евреи там устроили (русских среди организаторов революции было кот наплакал). Если раньше евреи были сосредоточены на деньгах, которых они добивались, не выбирая средств, то теперь они разоблачили себя, показав, что на самом деле им нужна власть — власть над всем миром.
На Мадагаскаре они были бы как следует изолированы, и заниматься только ростовщичеством им там никак не удалось бы, волей-неволей пришлось бы научиться и другим работам или, по крайней мере, их части, ибо убирать сортиры евреи все равно не будут, это они оставят аборигенам.
Но выяснилось, что у Гитлера совсем другие планы.
— На Мадагаскар мы их действительно отправить не можем. И к островам Северного Ледовитого океана у нас пока тоже нет доступа. — Эта идея тоже обсуждалась. — Но у нас теперь есть оккупированные восточные земли! Мы освободимся от евреев, переселив их в Прибалтику и на Украину.
— Война же, — сказал Розенберг скептически.
Работы и без того было выше головы, если еще начать возиться с евреями, то сколько на это надо потратить времени и людей? Придется строить новые гетто, концентрационные лагеря…
Он перечислил свои аргументы и заметил, что Гитлер занервничал.
— Так или иначе, но еврейский вопрос должен быть решен окончательно. В связи с этим я дал приказ собрать девятого декабря в Ванзее специальную конференцию.
С этим можно было согласиться. Соберутся, сделают вид, что обсуждают важный вопрос, и разойдутся, ничего не решив.
Он подумал, что теперь разговор уж точно окончен, но у Гитлера, кажется, было еще что-то на сердце.
— Это, конечно, страшно, Розенберг, но мы не можем остановиться на полпути. Сталин объявил партизанскую войну, это дает и нам карты в руки, мы можем в ближнем тылу обращаться с евреями посуровее. При малейшем подозрении — экзекуция. Но видите ли, в чем дело…
Они уже стояли, Ламмерс закончил вести протокол, Гитлер отпустил его, сам подошел совсем близко к Розенбергу, чего он обычно из-за своего маленького роста избегал, и стал приглушенно говорить что-то о Гиммлере, который недавно принял участие в одной из таких экзекуций и почти получил шок.
— Понимаете, Розенберг, слишком много крови…
Розенберг промолчал, не зная, что сказать: он был теоретиком, практическую сторону жизни знал плохо и вообще старался держаться подальше от всего «такого».
— Вы помните Брака?
Нет, Розенберг его не помнил.
— Это бывший шофер Гиммлера. Знаете, он проделал некоторые опыты с газом…