Алекс кивнул, верю, мол, и они пошли в обеденный зал, где был накрыт длинный стол. Родня в полном составе стояла у стены и ждала. Переступив порог, Алекс снова почувствовал на себе взгляды всех присутствующих. Старый Беккер медленно прошел в конец зала, сел во главе стола и задумчиво погладил свою эспаньолку. Все остальные тоже принялись отодвигать стулья. Алекс нерешительно огляделся, не зная, где сесть, — Марты все еще не было, наверное, занималась Германом, но тут к нему подошла двоюродная сестра рыжая Сильвия и пригласила занять место рядом с собой.
Глава четвертая. Простосердечный сын свободы
Послеобеденное время выдалось горячим. Сначала в магазин гурьбой ввалились старочеркасские казаки, бравые, с густыми усами, в тулупах, папахах и высоких сапогах. Они дымили своими папиросами, пока в помещении не стало нечем дышать, сомневались и колебались, что купить, чего не купить, никак не приходя к решению. Добрый десяток раз Алексу пришлось объяснять, почему иностранное семенное зерно такое дорогое и почему он все-таки рекомендует именно его, — казаки не верили, посмеивались с хитрецой, перемигивались, мол, нас даже еврей не надует, о тебе и речи нет. Не помогли и длинные красочные описания, как в Европе выводят новые сорта, и даже вырезанная из «Приазовского края» статья, автором которой был сам Алекс. В конце концов его терпенье лопнуло.
— Господа! Как бы вам понравилось, если бы ваш сын женился на собственной сестре, то бишь на вашей же дочери?
Казаки были потрясены.
— Пшенице тоже нужна свежая кровь, как и людям.
Едва успели казаки загрузить мешки в свои сани и уехать, как перед магазином остановились новые, из которых вылез, на четверть часа раньше условленного времени, родственник градоначальника фон Пиллау в собольей шубе, донельзя сердитый на государственный банк и коренное население.
— Когда бунтовщики месяц назад разбили у меня окна, бросили в подвал бомбу и ни с того ни с сего застрелили швейцара, государство для моей защиты ничего не сделало, ни одного полицейского не было на расстоянии версты, а теперь, когда я иду просить кредит на льготных условиях, мне заявляют: ваша просьба не отвечает интересам государства.
Только потихоньку Алекс понял, как много на самом деле в этом городе немцев и какие они влиятельные. Лояльные в официальном обиходе, за спиной они с удовольствием злословили о русской лени и, где возможно, старались вести дела со своими, в узком кругу, куда после женитьбы был принят и Алекс. Фон Пиллау, главным интересом которого был пивзавод, недавно прикупил земли близ города, и теперь ему понадобились машины, чтобы ее возделывать. Алекс посоветовал ему не скупердяйничать, скупой платит дважды, и обзавестись самой современной немецкой сеялкой, рассчитанной на двух лошадей.
— Скоро на полях лошадей заменят автомобили, тогда вы просто запряжете в нее автомобиль, и она будет работать дальше, — пошутил он.
Оба посмеялись над этим полетом фантазии, но сеялку фон Пиллау действительно купил, вдобавок приобрел еще два плуга «Реформ», «Летучего голландца», на пробу, как он сказал, и культиватор.
— Один «Триумф Джонсона» осенью мне бы тоже не помешал, — сказал он.
Алекс обещал ему выписать все известные ему «триумфы», начиная с полтавского и кончая плевенским.
— Да, в последнее время нас больше настигают крахи, — посмеялся фон Пиллау кисло.
Они какое-то время обсуждали несчастливую японскую войну и пришли к общему мнению, что если бы Николай не влез в эту авантюру, никакой революции не было бы.
— Я за год до того ездил в Германию, хвастался, как у нас все идет в гору, — посетовал Алекс, — вернулся, и месяца не прошло, как Витте выставили, а потом и в сторону Маньчжурии поехали эшелоны. Родственники теперь считают меня полным болваном.
— Откуда вам было знать, что взбредет в голову императору! Выберем Думу, может, и от нас будет что-то зависеть, — утешил его фон Пиллау.
— Может, сначала выберем ресторан, чтобы обмыть покупку? — предложил Алекс, но фон Пиллау извинился и отказался.
— У меня в пять часов Дворянское собрание, будем обсуждать вопросы безопасности. Социалисты — народ коварный.
Алекс кивнул: да, бунт подавлен, но он может и повториться.
— Ваш свояк тоже как будто связан с революционерами? — поднимая воротник шубы, поинтересовался фон Пиллау осторожно.
— Да, и я удивляюсь: что у него за тяга к этим мазурикам? Тесть у меня такой спокойный человек, — ответил Алекс сдержанно.
Он не хотел говорить, что Хуго пропал и вся семья обеспокоена его судьбой: последнее письмо пришло из Москвы как раз перед боями на Пресне.
— О да, Беккер — честный человек, — согласился фон Пиллау. — Для делового человека даже слишком честный. В России так нельзя. Вы знаете историю, как его корабль с семенами льна застрял на мели?
Алекс опять кивнул: Беккер ему рассказал, как за одну ночь потерял состояние. Уровень воды в устье Дона менялся резко, сейчас об этом сообщали по радио, но десять лет назад ничего такого не было, и весь груз Беккера утонул.
— Насколько человеческая жизнь зависит от случайностей, а? Изобрел бы Попов радио чуть-чуть раньше, был бы мой тесть и по сей день негоциантом.
Попов сам ездил в Ростов и наладил радиосвязь с устьем Дона.
— Дело не в Попове, — сказал фон Пиллау уже в дверях. — Дело в Парамонове! Потопил конкурента.
Это тоже не исключалось, конкуренция в экспортных делах была острой и иногда грубой. Сам Алекс старался держаться от этой сферы подальше, лишь иногда отправляя за рубеж небольшие партии с помощью Арутюнова.
Проводив фон Пиллау, Алекс подождал, пока его сани растворились в сумерках, вернулся в магазин и прошел в кабинет за торговым залом. До сих пор он сдерживался, но теперь уже не мог обуздать порыв радости и хотел быстро сообщить Конраду об успешной сделке. Он нацарапал текст телеграммы на бумаге и поднял телефонную трубку, но чудо техники молчало. Алекс несколько раз без толку покрутил рычажок: фон Пиллау был прав, с безопасностью дела обстояли плоховато. Хотя кто знает, возможно, никто и не перерезал провода, может, просто дежурный телефонной станции в очередной раз напился. Таскаться до телеграфа он все-таки не стал, а снова сел за стол и написал в Германию короткое письмо, в котором, помимо прочего, просил Конрада отправить ему парочку «Триумфов Джонсона». Он уже заканчивал послание, когда зазвонил колокольчик: с товарной станции вернулся Август Септембер с сообщением, что семена банатки, добиравшиеся через Киев, прибыли, надо выгрузить их и отвезти на склад.
— Ну так выгрузи и отвези, — сказал Алекс, не поднимая головы от письма, осталось еще передать привет Сильвии и всем прочим Беккерам.
Однако Август выполнять распоряжение не спешил. Он сел напротив Алекса в кресло, предназначенное для самых важных клиентов, и закурил папиросу.
— Может, позвонишь на всякий случай Арутюнову?
Алекс понял, в чем дело, — Август боялся. Осенью во время забастовки ему крепко досталось: отдавал швартовы константинопольский пароход, на который десяток бродяг, с которыми Алекс договорился, должны были под прикрытием темноты погрузить его мешки, но портовые рабочие прознали, явились в полночь на причал и поколотили штрейкбрехеров; Августу разбили бровь, и он громко жалел, что сменил безопасную работу кассира речного вокзала на беспокойные обязанности помощника Алекса. Из беды помог выбраться Арутюнов, который вызвал из Нахичевани родственников и знакомых — их было много, и они были вооружены ножами. Бастующие струсили, армяне втащили мешки на пароход и не взяли с Алекса ни копейки.
— Телефон не работает, — бросил Алекс лаконично. У него и в мыслях не было во второй раз беспокоить Арутюнова, уже не декабрь, подстрекатели были или повешены или сбежали, рабочие опять стояли за станками, а грузчики таскали мешки с зерном.
«Кавалер двух месяцев» еще некоторое время ерзал в кресле, пару раз демонстративно и душераздирающе вздохнул, но когда понял, что ничто не поможет, встал и потушил окурок.
— Подожди! Закинь-ка это по дороге в почтовый ящик.
Август сунул конверт с письмом Конраду в карман и поплелся вон из магазина, Алекс же вынул гроссбух и внес в него сегодняшние сделки. Когда он с этим покончил, было уже почти восемь. Он встал, надел зимнее пальто, потушил свет как в кабинете, так и торговом зале, запер дверь и вышел на резкий, ледяной, словно явившийся из Мурмана ветер. Было непостижимо, каким образом северные ветры не застревали в средне-российских лесах, а добирались до донской степи, однако они были здесь и гуляли хозяйски по городу.
Улица была пуста и темна, большинство фонарей бунтовщики поразбивали камнями, и когда их заменят на новые, не знал, наверное, даже Святейший синод. Идти было трудно, ветер дул навстречу, с размаху бил снегом в лицо, настоящая метель, странно, что так далеко на юге зима могла быть столь свирепой. Издали неровным шагом, словно пошатываясь, приближался человек. Пьяница, подумал Алекс, но потом понял, что идущий навстречу сражается с дующим в спину шквальным ветром, который стремится его приподнять и нести дальше по воздуху. Тут вечерний гуляка дошел до уцелевшего фонаря на углу у гимназии, и Алекс вздрогнул — он узнал Марту, жена напомнила ему колосок на поле, который сгибается на штормовом ветру, но не ломается. Встревожившись, не случилось ли чего дома, Алекс вступил в тяжкую борьбу с метелью и не умерял усилий до тех пор, пока жена с холодным носом, но сияющими от счастья глазами не оказалась в его объятьях.
— Сумасшедшая, кто тебе позволил? Вечером, в темноте?
— Я хотела позвонить, но телефон не работал. Это как черная магия: всякий раз, как ты мне нужен, линия не в порядке.
— А если бы на тебя напал грабитель?
— Две конфеты у меня в кармане найдутся, но больше ему поживиться было бы нечем.
Весело рассмеявшись, Марта высвободилась из объятий мужа, Алекс обнял ее за плечи, и они стали вместе, одолевая продуваемую насквозь улицу, продвигаться в сторону Большого бульвара.