Гитлер еще некоторое время говорил про концлагери, газ и эвтаназию, но столь запутанно, что Розенберг никак не мог понять, что он имеет в виду. Может, в конце концов что-то и прояснилось бы, но прежде раздался негромкий стук в дверь, и тихо, как тень, появился Борман.
— Пора ужинать, мой фюрер.
Розенберг бросил удивленный взгляд на часы — пять часов пролетело незаметно.
Дождь стал сильнее, это был уже не такой приятный грибной дождичек, как в Берлине, а холодный ливень.
Если так пойдет дальше, то скоро выпадет снег, подумал он, идя рядом с Гитлером в сторону барака.
Гитлер снова словно читал его мысли, он стал вдруг лиричным, начал восхвалять храбрых немецких солдат, которые сейчас где-то в брянских лесах, невзирая на мерзкую погоду, бьют врага, но потом неожиданно сменил тему.
— А знаете ли, Розенберг, что у русских неподалеку от границы оказалось намного больше солдат и военной техники, чем мы предполагали? Объяснение, будто решение напасть на Россию мы приняли по соображениям превентивности, Геббельс придумал для остального мира, но теперь я стал думать, а что если Сталин действительно намеревался атаковать нас?
— Это не исключено, я вам всегда говорил, что цель большевиков — завое-вать весь мир.
— Да-да, я знаю, милый Розенберг, в том, что касается евреев, у вас больше опыта. Я видел только то, что коммунисты натворили в Мюнхене, и по сравнению с Россией это, конечно, мелочь. Но теперь с этим покончено. Военная техника, которую русские сосредоточили на границе, уничтожена, армия беспорядочно отступает. Путь на Москву открыт.
Дай Зевс, подумал Розенберг мрачно — у него опять заболела нога.
ЭПИЛОГ
ПИРРОВА ПОБЕДА. 1945 г.
Начиная с той минуты, когда на горизонте показались снежные вершины Крымского полуострова, и вплоть до отлета, все десять дней, Черчилля не покидало чувство, что он совершенно лишний. Он вообще был против того, чтобы ехать в Россию, дважды он там уже гостил, достаточно, пусть на сей раз Дядюшка Джо вылезет из своей норы, почтит своим присутствием Шотландию или Кипр, но Сталин опять увильнул, здоровье, видите ли, не позволяет. Ложь! Сталин просто знал, что дома и стены помогают, в том числе и в самом прямом смысле, то бишь честно служа интересам разведки. Рузвельта он заманивал мягким климатом, Черчилля возможностью сходить на могилу того герцога Мальборо, чьи кости лежали здесь с Крымской войны, — никогда бы Черчилль не проглотил такой примитивной наживки, но президент, несчастный осел, быстро уступил, словно не он стар и болен.
И результат? Сразу все пошло не так. Черчилля поселили на вилле Воронцова, где его в первую же ночь атаковала целая армия клопов. Ох, с каким аппетитом они его грызли, наверное, еще помнили вкус голубой крови. На помощь звать было некого, офицеры разведки спали непробудным сном после утомительного вечера, который они провели, охотясь на «жучков», нашедших убежище в стенах не без помощи людей, так что ему пришлось вступить в бой самому, и он сражался героически, но спать в таких условиях, конечно, не получилось.
Впрочем, это все Черчилль пережил бы, в конце концов у него был немалый опыт, в окопах Фландрии он имел дело с блохами, а в Индии и вовсе со змеями, говорить шепотом он тоже не считал ниже своего достоинства — опасность подстерегала с другой стороны, оттуда, где два вождя плебейских народов без всяких затруднений находили общий язык и топтались на нем, как на мешке картофеля. Уже в Тегеране Рузвельт и Сталин вместе издевались над его пристрастием к сигарам и прочими аристократическими замашками, теперь они еще более сблизились, буквально подружились. Черчилль долго и мужественно терпел изоляцию, в которой нежданно-негаданно оказался, но когда во второй день конференции стали обсуждать будущий мировой порядок и госсекретарь Стеттиниус вдруг бесстыдно заявил, что новой международной организации, долженствующей заменить Лигу Наций, следует взять под свою опеку колонизированные народы, он не выдержал. Дядюшка Джо и президент Рузвельт решили разорвать на куски Британскую империю, так это надо понимать?!
Это были уже не клопы — это были шакалы.
Он подпрыгнул и завопил:
— Никогда я не отдам ни пяди нашей территории, никогда!
Конечно, выходить из себя было нельзя, Черчилль понял это тут же, когда увидел, что вся мелкая сошка трех делегаций, советники и переводчики, навострили уши — сенсация, видите ли, о которой позднее можно будет рассказать в воспоминаниях, надо же, сам старик Черчилль потерял самообладание, но повести себя иначе он тоже не мог. Правда, Рузвельт сразу велел Стеттиниусу уточнить, что британских колоний тот в виду не имел, но Черчилль не мальчишка, чтобы не понимать — именно этим все и закончится. Да, он посадил господ Ганди и Неру за решетку, но что с того, когда война закончится, их все равно придется выпустить, и тогда, обнаружив, что их поддерживают такие великие державы, как США и СССР, они совершат давно запланированное преступление и провозгласят независимость Индии. Это было приметой эпохи — Англия потеряла свое значение, ее армия по сравнению с Красной или пентагоновской была ничтожна, они уступали американцам даже на море!
И все же со стороны Рузвельта это было ударом в его, Черчилля, широкую спину — предпочесть плебейскую солидарность англосаксонскому кровному родству. Конечно, все дело в том, что Рузвельт дрожал за каждого убитого американского солдата и был готов хлебать кислые щи, лишь бы угодить Сталину — а вдруг удастся вовлечь того в японскую войну. Черчиллю это было знакомо — разве сам он раньше не лебезил перед президентом, чтобы тот объявил войну Германии? Да, но где-то должна была пролегать черта, переступать которую Рузвельт поостерегся бы.
Оказалось, что этой черты нет.
Так намерение выступить по вопросу Польши единым фронтом, о чем они с Рузвельтом раньше как будто договорились, таковым и осталось, Сталин только зевал на протесты Черчилля, почему эмигрантов не допускают к выборам. Наконец Черчилль выложил свой последний козырь.
— Польша для меня — дело чести, мы начали эту войну из-за Польши.
Но наглый горец парировал его ход аргументом:
— На Россию дважды за этот век нападали с территории Польши, так что для нас это вопрос безопасности.
На прочую Восточную Европу Черчилль махнул рукой уже давно, в конце концов он ведь сам предложил осенью в Кремле поделить сферы влияния. Тогда они легко нашли общий язык, он получил Грецию и частично Югославию, Сталин остальное. И, надо признать, договоренность соблюдалась, когда коммунисты в Афинах подняли мятеж и Черчилль послал войска его подавить, Сталин повел себя как джентльмен, не вмешавшись в ход событий.
Что касалось балтийских стран, тут вообще не о чем было говорить, особенно после того, как те дискредитировали себя, вступив в войну на стороне Германии.
Но Польшу, Польшу он должен был получить! Если не целиком, то хотя бы в виде представительства в парламенте. Он попросил одну-единственную фракцию, разве этого много?
Оказалось — да, много.
И как Черчиллю теперь смотреть в лицо соотечественникам, когда те спросят: господин премьер, во имя чего же мы воевали?
Ответить — во имя демократии? Ну, массам заморочить голову этим аргументом можно, но в Великобритании осталось и какое-то количество думающих людей.
Войну начали, чтобы Германия не приобрела чрезмерного влияния на континенте — эта цель была достигнута, но какой ценой? Там, где раньше висел флаг со свастикой, теперь подняли красное знамя. В Польше в том числе.
Рузвельт этого не понимал — а может быть, понимал и посмеивался. Ибо в отличие от Великобритании США действительно вышли из войны победителями, их значение в мире неимоверно возросло, и вскоре они могли начать собирать дивиденды с этого капитала.
Черчиллю же пришлось строить хорошую мину при плохой игре. Да, конечно, когда война закончится, он выйдет на улицы Лондона, поднимет руку и сделает пальцами знак V — но что он при этом будет чувствовать? Наверное, то же самое, что сейчас, — отвращение.
Потому он вздохнул с облегчением, когда эта идиотская конференция наконец закончилась, съездил вместе с Сарой в Севастополь, возложил цветы на могилу предка (если, конечно, это была та могила, большевики могли вполне выкопать ее месяц назад) и улетел домой.
Победа была близка, бои шли уже на территории Германии — но для него это была пиррова победа.
Перевод с эстонского Гоар Маркосян-Каспер и Калле Каспера