Когда Генка выбрался на перрон, он увидел Пашку в руках здоровенного хохочущего парня. Парень так орал радостные слова, что на него оглядывались.
Генка постоял немного, соображая. А когда сообразил, скрипнул зубами, скверно выругался и отвернулся.
— За ним ведь… за ним, — прошептал он. — Обалдеть! У-у, гады. — И Генка зашагал прочь.
А Володька тем временем слушал Пашку. И был он суровый и серьёзный, странно непохожий на привычно легкомысленного Володьку.
— Всё? — спросил он, когда Пашка умолк, выложив все свои беды и приключения.
— Всё, — кивнул Пашка.
— Та-ак. Ну, Лисиковым мы потом займемся, никуда не денется. А теперь…
— Слушай, Володька, а что Лисиков про меня говорил?
— Лисиков-то? Да то же примерно, что предсказал этот твой подонок Генка. Даже удивительно. Одинаково мыслят, голубчики. Спелись бы. Но об этом потом. Лисиков своё получит. А теперь пошли.
— Куда?
— Туда. Куда же ещё. Тоже мне, партизан. Взрослым, говорит, себя почувствовал! А сам — как последний зелёный огурец… Ты что, вчера родился? Не понимаешь, что этого типа сразу брать надо, пока он другим жизнь не испортил? Сам-то ты выкрутился, зайчик. В героях у себя числишься небось? И не стыдно? Переписку затеял… Это, брат, называется удрать в кусты.
— Но ведь там… там ведь знаешь как начнут…
— Ладно, пошли. Нам некогда. Своих догонять ещё надо. И не думай, что ты умнее всех. Понял?
— Понял, — радостно отозвался Пашка.
Ему теперь всё было нипочём. И они пошли вперёд. Володька шагом, Пашка, не поспевая за ним, долгоногим, вприпрыжку.
И оттого что рядом шагал Володька, большой, уверенный и решительный, жизнь была ясная и интересная. Какой и должна быть жизнь.
И Пашке было весело теперь и спокойно. Потому что был он ещё всё-таки совсем не взрослый, а просто мальчишка.
Но взрослым он ещё будет, а человеком уже стал. Человеком по имени Пашка Рукавишников.