[62], что делало Маргариту более популярной, чем ее родной отец – Габсбург.
На собрании Генеральных штатов, которое состоялось 21 марта 1507 года, было зачитано официальное послание Максимилиана: «Ввиду больших неотложных дел, с которыми нам недавно пришлось столкнуться, мы не можем лично присутствовать в наших Нидерландах… Мы объявляем, что полностью доверяем нашей драгоценной и горячо любимой дочери и вдовствующей герцогине Савойской, нашей ближайшей родственнице». Маргарита, как «эрцгерцогиня Австрии, герцогиня и графиня Бургундская, вдовая герцогиня Савойская, регент и штатгальтер имперских Нидерландов», была в срочном порядке отправлена в турне по всем нидерландским землям для присяги, чтобы никто не успел передумать по поводу ее назначения.
Назначение Маргариты регентом вовсе не означало, что в XVI веке женщине автоматически разрешалось играть важную политическую роль в управлении страной. В Южных Нидерландах женщины действительно занимали привилегированное положение, поскольку могли принимать участие в общественной жизни и учиться в школе. Уровень образования, как, например, в Антверпене, был весьма неплохим, поскольку в школе изучали различные языки и такие предметы, как арифметика и счетоводство. В брак вступали достаточно поздно, девушки нередко выходили замуж только после того, как им исполнялось 24–25 лет. Детские браки заключались только среди знати и между королевскими домами в рамках политических союзов.
В поисках работы женщины часто переезжали в города и устраивались служанками или торговками либо осваивали какое-нибудь городское ремесло, что обеспечивало им финансовую самостоятельность. Религиозные женщины, которые желали отказаться от мирских благ, но не хотели приносить монашеские обеты, могли вступить в поселение-общину, бегинаж. В небольших бегинажах, например Лире или Тюрнхауте, проживало от 35 до 100 жительниц, а в самом крупном бегинаже в провинции, Большом бегинаже в Мехелене, проживало от 1500 до 1900 бегинок.
Традиционная семья была нормой в городах, но одинокие женщины также не являлись изгоями в нидерландском обществе. Антверпенская поэтесса и педагог Анна Бейнс, принявшая решение не выходить замуж, в своем стихотворении «Не стоит связывать себя узами, женщине лучше без мужа» (Ongebonden best, weeldich wijf sonder man) советовала женщинам вообще не выходить замуж, что в современном переводе звучит примерно так: «Хорошо быть женщиной, но гораздо лучше быть мужчиной. Девственницы и вдовы, знайте, что не стоит спешить вступить в брак. Говорят, что жить без мужа бесчестно. Но если вы можете сами позаботиться о пропитании и одежде, не стоит ставить себя в зависимость от мужчин». Закон ограничивал право замужних женщин на свободу передвижения. Муж становился опекуном жены, и замужние женщины не имели права заключать договоры без согласия мужа (это правило было отменено в Бельгии лишь в 1958 (!) году).
На практике правило часто не соблюдалось. Например, в Брабанте жены купцов имели право вести торговлю без согласия мужа просто на основании своего статуса coopwijf, то есть жены купца. Такая экономическая независимость не ускользнула от испанского капитана Алонсо Веласкеса, который во время своего пребывания в Нидерландах отметил, что женщины в Брабанте «не только участвуют в торговле и управлении делами, домом и семьей, но даже работают парикмахерами в цирюльнях».
Экономическое положение незамужних или одиноких женщин и вдов в значительной степени определялось городскими правилами и уровнем благосостояния. Одинокая бедная женщина часто зависела от окружающих, а замужняя бедная женщина зависела от мужа. Высшее образование для женщин исключалось, а дипломатия и политика оставались мужской прерогативой. И в XVII веке моралисты, в числе которых были нидерландцы Якоб Катс и врач Иоганн ван Бевервейк, продолжали утверждать, что женщинам следует сидеть дома: «Нет лучшего способа для замужней женщины укрепить свою честь, чем сидеть дома и не лезть в дела».
В гильдиях, где царил принцип равноправия, состояли в основном мужчины, поскольку на практике женщины играли в ремеслах второстепенную роль. При этом некоторые жены и дочери ремесленников работали самостоятельно. Не все мужчины были рады самостоятельности своих жен. Итальянский купец и хронист Лодовико Гвиччардини во время своего путешествия по Нидерландам восхищался большой свободой нидерландских женщин, но при этом язвительно заметил, что антверпенские лавочницы зачастую «слишком властны и временами капризны и упрямы». Женщины соперничали с мужчинами, и многие сатирические стихи, рассказы и пьесы того времени были посвящены теме «борьбы за брюки» и страха, что «мир перевернется» и в нем будут править женщины.
Например, в риторическом фарсе «Все течет» (Playerwater), который появился в начале XVI века, героиня отправляет мужа на Восток в поисках чудодейственного зелья, а сама тем временем изменяет ему со священником. Вернувшись домой раньше назначенного срока, муж-подкаблучник поколотил прелюбодеев. Мораль этой истории такова, что жена может воспользоваться глупостью мужа и обмануть его. Флорентийский дипломат и писатель Никколо Макиавелли считал, что Фортуну (судьбу) не случайно изображали женщиной. Он был убежден, что тот, кто стремится к власти, должен быть жестким и строгим: «Тот же, кто хочет держать ее в руках, должен напасть на нее и поколотить. Известно, что она скорее покорится грубости, а не кротости».
Женщина, желавшая подняться по социальной лестнице, должна была мириться с тем, что верхнюю ступеньку всегда занимали мужчины. Среди королей Изабелла Кастильская была единственным исключением в мире, в котором правили мужчины, но и ей пришлось не просто. Изабелла была законной наследницей кастильского трона после своего брата, но для того, чтобы ее признали королевой Кастилии, она должна была сначала выйти замуж. Тем не менее признание не было полным. Например, один из секретарей ее супруга Фердинанда Арагонского был возмущен, когда Изабелла заказала гобелен, изображающий ее с мечом. Оружие считалось мужским, фаллическим символом, поэтому секретарь возмущенно написал Изабелле: «…теперь королева злоупотребила этим мужским атрибутом»[63].
В Средневековье и начале Нового времени степень мужественности определялась размером полового органа. В то время как женщины должны были носить плотно облегающий корсаж, который полностью стягивал грудь, мужчины носили узкие панталоны, но с другой целью, а именно чтобы подчеркнуть размер своих гениталий. Гульфик, представляющий собой деталь панталон, которую также называли kulzak (карман для мошонки), от латинского culleus (мошонка), был выдающимся элементом наряда, и, чтобы придать ему объем, мужчины подкладывали в него шерсть, а иногда даже кроличьи лапы или конский волос. Мужчины гордились своими большими braguettes [64], в которые со временем начали прятать деньги, носовые платки, а иногда и съестное. Один хронист писал, что иногда (надеемся, что это было сказано в переносном смысле), «когда кто-то вставал перед столом, его мужское достоинство оказывалось на столе». Маленькие гульфики служили признаком «смехотворного мужского достоинства».
Патриархат считался священным установлением, и ни одна женщина, даже королева, не имела права посягнуть на него. Случаи, когда королева правила самостоятельно, были исключением. Во Франции согласно Салическому закону претендовать на трон могли только мужчины, а женщинам в лучшем случае, как, например, Анне де Божо или Екатерине Медичи [65], доставалась лишь временная роль регента. В случае с Габсбургами Карл не только не допускал женщину к регентству, если она не была замужем или вдовой, но и был против назначения регентом Испании собственной дочери Хуаны, которая состояла в браке, а потом овдовела. Карл был убежден, что женщины не способны самостоятельно управлять страной, за исключением случаев, когда нет другого выбора, как, например, в случае его тетки Маргариты или сестры Марии.
Женщина могла стать регентом или унаследовать трон только при отсутствии преемника мужского пола. В конце концов, именно Филипп II тайно от отца назначил свою сестру Хуану регентом Испании в 1554 году. Следует отметить, что Карл был не единственным, кто придерживался такой позиции. Английский король Генрих VIII также признался, что «предпочел бы видеть королем на английском троне внебрачного сына Генриха Фицроя, чем отдать корону старшей дочери Марии». В конечном итоге корона все равно досталась Марии, поскольку Генриху VIII, несмотря на все его шесть браков, так и не удалось обзавестись наследником мужского пола [66].
Внебрачные дети
На протяжении веков между европейскими королевскими домами складывались тесные родственные связи, но ни один король не мог быть уверен в том, что в браке у него действительно родится законный наследник мужского пола, который затем доживет до совершеннолетия. Уровень младенческой смертности был высоким даже в европейских королевских домах. Поэтому монархи нередко приобщали своих незаконнорожденных сыновей или дочерей к политике. Любовницы и внебрачные дети были у многих бургундских герцогов. Фактически у каждого европейского монарха имелось несколько внебрачных детей. По словам Жака дю Клерка, советника герцога Бургундии Филиппа Доброго, «грех разврата был очень распространен, особенно среди принцев и женатых; те, кто имел больше всего любовниц и наиболее глубоко погряз в разврате, считались наиболее приятными людьми». Короли и папы римские лидировали в этом деле.
Фердинанд Арагонский, например, включил в свой брачный договор с Изабеллой Кастильской двух своих детей, рожденных от любовниц до этого брака (одного из сыновей он произвел в чин архиепископа Сарагосы в возрасте семи лет), а у могущественного папы римского Александра VI было восемь незаконнорожденных детей как минимум от трех женщин. У короля Англии Эдуарда IV в дополнение к десяти рожденным в браке детям было пять внебрачных. У французского короля Людовика XI было не менее восьми внебрачных детей, а у Максимилиана, помимо законных Маргариты и Филиппа, было еще 12 внебрачных детей. У герцога Бургундского Филиппа Доброго, деда Филиппа Красивого и Маргариты Австрийской, было 26 внебрачных детей и 34 любовницы, а герцог Иоганн II Клевский, у которого было 63 внебрачных ребенка, получил прозвище «производитель детей». Титул чемпиона среди «коронованных прелюбодеев» принадлежал Иоанну Хайнсбергскому, епископу Льежа, у которого в XV веке родилось 65 внебрачных детей. Летописец Жан де Ставло тактично назвал епископа «страстным поклонником женской красоты».