Один испанец из свиты Карла в этом походе отметил, что приговор был «столь суров, что Константинополю с ним не сравниться». А английский посланник в докладе английскому королю Генриху VIII сообщил: «Сегодня император вынес приговор Генту за мятеж; приговор этот столь жесток, что я не удивлюсь, если весь город погибнет от него».
Городское правительство сделало все возможное, чтобы как можно скорее забыть о пережитом унижении. Те, кто называл гентцев «браконьерами», отныне подвергались суровому наказанию. Так, некий Ламбрехт Гейсбарт спустя четырнадцать лет после этих событий имел неосторожность высмеять гентцев как «висельников и убийц», за что был «приговорен к кровавой порке». Ему также на 12 лет запретили въезд во Фландрию. Другим, кто осмеливался публично произносить слово «висельник», «протыкали языки железным прутом», а в августе 1579 года кого-то за это в Генте даже повесили на площади Коренмаркт.
В последующие века жители Гента двояко относились к своему знаменитому соотечественнику. Статуя Карла с двумя большими триумфальными арками, на которых были изображены «славные деяния императора», поставленная на площади Пятничного рынка по приказу габсбургских эрцгерцогов Альбрехта и Изабеллы в 1600 году, простояла до французского вторжения в 1792 году. Предложение установить новую статую Карла на этой площади в середине XIX века вызвало яростный протест, в частности, со стороны патриотического поэта Пруденса ван Дёйсе, который открыто раскритиковал его в своем стихотворении «Император Карл – обратная сторона медали» (Keizer Karel, gezien langs de keerzijde van de medaille): «Житель Гента не должен поклоняться брату, хлеставшему его по лицу кровавым кнутом». В 1863 году это предложение было пересмотрено, и статую решили поставить другую. В итоге из всех жителей Гента был выбран Якоб Артевелде, один из лидеров восстания, произошедшего в XIV веке. Пруденс ван Дёйсе открыто выразил свое ликование по этому поводу следующими словами: «Патриот подает знак: Артевелде возрождается в бронзе для Гента, для родины. Взгляни на его грудь, на башни в огне, на страдания и позор наших отцов!» То был странный кульбит истории, поскольку в 1345 году ван Артевелде зарубили топором его же земляки.
Еще примерно сто лет спустя, а именно в сентябре 1966 года, в Генте на улице Рип состоялось открытие памятника Карлу. Эту статую Гент получил в подарок из Испании от города Толедо. Во время открытия на постаменте памятника предусмотрительно повесили табличку примерно следующего содержания: «Стерпим, но без восторга». Эта статуя простояла недолго. В 1993 году ее перенесли в Принсенхоф, место, где Карл родился, чтобы навсегда скрыть от взоров жителей Гента. Семь лет спустя они сумели символически отомстить, установив в двух шагах от статуи Карла памятник под названием «Висельник», изображающий мужчину, гордо стоящего с петлей на шее и держащего за спиной фигу в знак презрения к статуе императора.
Карлу удалось обуздать Гент, но это не избавило его от политических проблем. Его триумфальная победа над турками в Тунисе в 1535 году сменилась полным поражением шесть лет спустя, когда весь его флот потерпел крушение во время шторма у алжирского побережья. Расходы на подготовку к этой военной кампании стоили Карлу целого состояния. А теперь он еще и лишился части своего флота и солдат. Ненадолго Карл вернулся к военным действиям летом 1546 года, когда отправился на Ингольштадт, чтобы сразиться со Шмалькальденским союзом немецких протестантов. Для этого он собрал армию из 10 000 итальянских, 8000 испанских и 16 000 немецких солдат. Война длилась целых полгода, но к марту 1547 года Карлу удалось вернуть контроль над южной частью Германской империи. Через месяц протестанты потерпели окончательное поражение на берегах Эльбы.
Несмотря на эту единственную победу, император был в постоянном напряжении из-за вечных беспорядков, непобедимых еретиков и огромных затрат на оборону Нидерландов ввиду угрозы нападения со стороны Франции. Карл начал всерьез подумывать о том, чтобы сосватать свою сестру Марию за принца Генриха Орлеанского, второго сына французского короля Франциска I, и отдать ему Нидерланды в качестве приданого. Взамен он смог бы заполучить от французов Миланское герцогство. Нидерланды означали гарантированный доход для казны Габсбургов, но Мария настолько противилась новому браку, что предложение было отозвано.
Тем временем здоровье Карла пошатнулось. В 1532 году во время лесной охоты в Германии он сломал ногу из-за того, что на него навалилась лошадь. Охоту он продолжил, но это плохо закончилось для него. По словам летописца, его нога сильно распухла, и в итоге врачи «заговорили о необходимости ампутации до колена». Карл отказался от ампутации, и в итоге боль в ноге прошла. Но он постоянно страдал от приступов подагры, во время которых из-за невыносимой боли не мог встать с постели. В свои 40 лет император превратился в дряхлого обжору, за что в Испании его прозвали de la misa a la mesa, что означает «набожный обжора».
Теперь его главными увлечениями стали не политика, а набожность, в результате чего он ходил к мессе по три раза в день, и ненасытная тяга к еде, которая усугубляла подагру и астму. Помимо этого, Карл интересовался всем, что было связано с космографией и географией. Последние годы жизни он посвятил изучению монументальных астрономических часов и механических автоматов, которые для него изготовил часовщик Хуанело Турриано. За это время два его европейских соперника, Франциск I и Генрих VIII, умерли, и Карл остался единственным «старым» королем в Европе. Их смерть стала для него тяжелым ударом. Иногда он без всякой причины начинал рыдать, отчего складывалось впечатление, что император страдает от того, что сегодня называют преждевременным выгоранием. Несмотря на то что он сумел усмирить Гент и победить союз немецких протестантских князей, все окружение Карла заметило, что император теряет силы.
Без страха и надежды
Старшего сына Карла и Изабеллы, который родился 21 мая 1527 года, назвали Филиппом в честь отца императора, несмотря на то что Карл почти не знал своего отца. Он был безмерно счастлив рождению сына и наследника и, по словам некоторых летописцев, «занимался лишь тем, что устраивал пиры». После рождения Филипп был официально провозглашен новым принцем Испании. После смерти Карла он унаследует «королевство, где никогда не заходит солнце», в состав которого входили Центральная Европа, Нидерланды, Франш-Конте и колонии в Америке.
Как и отец, Филипп с восьмилетнего возраста воспитывался отдельно от своих сестер. Карл также выделил сыну отдельный двор и отдал его на воспитание своему доверенному лицу, кастильскому дворянину дону Хуану де Суньиге Авельянеде. Де Суньиге было поручено днем и ночью следить за Филиппом, как когда-то де Шьевру было поручено следить за Карлом. Филипп пошел в отца и оказался посредственным учеником. Он очень медленно учился и не знал иностранных языков. К счастью, как и отец, он с ранних лет хорошо ездил верхом и любил охоту. Юность новоиспеченного испанского принца, который избрал себе девиз «Nec spe nec metu», что означает «Без надежды и страха» (этот девиз позже был вывешен на фасаде колокольни в Алсте в честь его радостного въезда), проходила в благочестивой и очень набожной среде. Его религиозность стала, как он впоследствии заявил одному испанскому посланнику, «движущей силой всего, что я делал и буду делать».
Карл редко встречался с сыном, но следил за его воспитанием. Он регулярно посылал Филиппу письма с личными наставлениями, например, о том, когда ему следует вставать и ложиться спать. Он также не стеснялся отчитывать сына за ночные прогулки и чрезмерное увлечение шутами и карликами, а также предостерегал Филиппа от излишнего увлечения сексом. Возможно, внезапная смерть дона Хуана, больного супруга тетки Карла Маргариты была еще свежа в его памяти, так как он поручил де Суньиге перед первым бракосочетанием Филиппа в 1543 году следить за принцем в первую брачную ночь, вовремя заставить его покинуть брачное ложе и сопроводить в отдельную спальню.
В связи с тем, что Филиппа в детстве и отрочестве очень жестко контролировали, он вырос с манией контроля и постоянно стремился учесть все детали. Недостаток ума Филипп, как истинный трудоголик, пытался компенсировать круглосуточным трудом. Он диктовал и подписывал десятки документов днем и ночью. Иностранные посланники докладывали, что через его стол каждый день проходит до 2000 документов. Сам Филипп гордился тем, что каждое утро подписывает до 400 писем. Дон Диего де Кордоба, испанский придворный, верно служивший королю в течение тридцати лет, однажды сделал весьма любопытное замечание кардиналу Гранвеле: «Его Величество так много работал в последние несколько дней, прочел и написал столько писем, что они вышли у него из заднего прохода (да простит меня Его Величество)… потому что в субботу в три часа ночи у него случилась ужасная диарея».
Работа с многочисленными документами означала, что, в отличие от своего отца и прадеда Максимилиана, которые правили «не сходя с седла», Филипп стал «бумажным королем». Он был бюрократом, который почти никуда не ездил, правил своими владениями из кабинета в Эскориале в Мадриде, был подвержен унынию и, по словам венецианского посланника, страдал от «того же недуга, что и его отец, заключающегося в том, что он никому не доверяет».
Принц, который, по словам свидетелей, был привлекательным молодым человеком «с широким лбом, серыми глазами, прямым носом, светлыми волосами и светлой бородой», но при этом обладал характерной для его семьи выступающей нижней челюстью, в 1543 году вступил в брак с принцессой Марией Мануэлой Португальской, которая приходилась ему кузиной, чтобы вновь укрепить родственные связи между королевскими домами Испании и Португалии.
Три года спустя этот брак неожиданно завершился со смертью семнадцатилетней Марии Мануэлы через несколько дней после того, как у нее родился сын дон Карлос. Филипп, который овдовел в возрасте 18 лет, начал подыскивать новую партию, выгодную Испании и Нидерландам. Его политическое будущее окончательно определилось в январе 1548 года, когда его отец составил свое политическое завещание с подробными инструкциями, как Филипп должен стать его преемником и править владениями. Карл стремился избежать противодействия населения Нидерландов тому, кого они называли «чужеземцем», поэтому сделал акцент на признании своего сына «естественным монархом», что позволило бы предотвратить его сильное отторжение как престолонаследника.