«Живой костоправ… а я уж думал, каюк доблестному освободителю», — думает Сказочник, поднимаясь сначала на четвереньки, потом на ноги. Прихрамывая, трусит в укрытие и через несколько мгновений валится за проломом в стене. В обратном направлении проносятся два солдата из десятой. Они вытаскивает из зоны обстрела солдата, которому прострелили ногу, и исчезают с ним на противоположной стороне улицы.
Сидящий на втором этаже рядовой высовывает голову в дыру. Прямо под ним суетятся, ругаются, пытаются действовать по инструкции Шершень и подпехи. Эскулап руководит операцией, но кровь из громадного подпеха все течет, впитываясь в пыль и грязь. Раненый почти перестал шевелиться. Пасть раскрыта, глаза уставились вверх. Подбородок, шея, грудь, живот — все в темно-багровом. Плоть на груди напоминает фарш, который перемололи вместе с костями.
Ворох поднимается и с гвоздеметом в руке отступает в сторону. Хилый забился в угол, сел на корточки. Он участвовал в той же рукопашной, что и Отвертка, поэтому весь покрыт вражьей кровью. Вспомнив, что сквозь очки теперь мало что видно, Хилый принялся протирать их. Губы у ботаника дрожали. Он наделся, что этого не видно в тени.
— Надо было Гробовщика позвать! — рычит Сказочник, вскакивая и хватая от души каской по стене.
С севера доносятся взрывы, в густом предгрозовом воздухе свистят снаряды. Вдалеке грохот. Похоже, что-то рушится.
— Что там? — Ворох поднимает голову к солдату, наблюдающему со второго этажа.
— Наши орудия восточной стороны. Бьют по храму. Мы думали, что сумели загасить «эльронды» ихние, но один, видать, остался. И куклы до него добрались.
Сказочник сплюнул, садясь на обломок стены. В разрушенном доме появляется Ржавый в сопровождении Гробовщика. Оба похожи на восставших мертвецов. Гобломант, который, как показалось Сказочнику, светился темно-оранжевым, посмотрел на Отвертку.
— Легкие разорваны, — сказал Шершень, глядя то на него, то на Ржавого. Словно извинялся эскулап. — Всмятку! Сердце наверняка тоже… Как вообще он не умер на месте… это ж… хрен его знает! Там ничего нет целого, в груди-то у него…
— Ладно, — ответил лейтенант.
— Готово, храм разрушен. — Гоблин из десятой роты спустился со второго этажа по полуразваленной лестнице. — Теперь эти твари заткнулись насовсем.
На него никто не обратил внимания. Горняк привалился к стене, чтобы не лезть не в свое дело. Подпехи только что потеряли своего. Причем в бою, в котором участвовать были не обязаны.
Гробовщик присел возле мертвеца, провел рукой над его грудью, потом головой.
— Не ушел от смерти? — спросил гобломант.
— Нет. Достала меня, сука… — Губы Отвертки шевелятся, глаза смотрят на чародея.
Правда, никто, кроме Гробовщика, этого не видит. Для них здоровяк мертв. Просто-напросто.
— Обидно… не увижу я Крутизны, по улицам ее не погуляю… — сказал Отвертка. — Дерьмово.
— Нет такого заговора, чтобы смерть обмануть. Ты можешь бегать от нее, но она все одно достанет, брат. Твоя мать лишь отсрочила день и час… Не думай об этом. Просто уходи. Видишь тропу?
Отвертка улыбнулся.
— Да. Она самая. Да это не тропа, а целая дорога… ровная. Идти легко опять же…
— Я знаю, — ответил Гробовщик.
— Ты видел?
— Видел. Прощай, брат.
Гобломант провел рукой над лицом Отвертки. Подпех ушел. Для чародея он тоже был всего лишь трупом.
— Это все из-за этой грязной эльфьей суки, — сказала Ворох. Подпехи повернулись к нему. — Не так, что ли? Не пойди мы сюда…
— Я принимал решение, боец, — напомнил Ржавый.
— Все равно! Мы вышли из лагеря из-за нее, и здесь нас бы не было… Кто будет следующим? Знаете? Может, Гробовщик знает?
Гобломант встал с колен. Выглядел он хуже некуда. Физиономия из зеленой превратилась в серо-черную. На вопрос Вороха, явно риторический, чародей отвечать не собирался. Он просто отошел к стене, сел и прислонился к ней, закрывая глаза.
— Зачем все? — спросил Ворох.
— Парень, закрой рот, — посоветовал Сказочник.
— Мы все из-за нее сдохнем, — сел на своего конька подпех.
— Сколько можно гундеть, придурок? — спросил Шершень. — Думаешь, тебе хуже всего здесь? Гоблин ты или дерьмо собачье, прилипшее к ботинку?
— А ты, недопырок, заткнись!.. Не тебе судить…
Ржавый вытащил из набедренной кобуры пистолет, взвел курок и направил его на Вороха. Спокойно, словно намеревался высморкаться.
Гоблин из Четвертой Горной выругался.
— Рядовой, вас не устраивает отданный вам приказ? — спросил лейтенант, глядя на подпеха через мушку прицела. Пожалуй, никто здесь не сомневался, что Ржавый способен нажать на спусковой крючок. — Вы имеете что-то возразить по существу или намерены долго и нудно размазывать сопли, оплакивая свою драгоценную шкуру?
— Что? — скривился Ворох.
— Ты слышал! — проревел Ржавый. — Я не собираюсь слушать твое говенное стенание! Оно не согласуется с нашими целями и задачами, более того — оно мешает. И начинает пованивать пораженчеством и саботажем, кое в военное время, согласно Артикулу Армии Освобождения, карается расстрелом. Как старший офицер я имею право выбить твои мозги прямой сейчас, рядовой. Что ты об этом думаешь, Ворох?
Ворох молчал. Его взгляд скользнул в сторону в поисках поддержки, но встретил лишь пустоту. Подпехи даже не смотрели на него, словно все уже состоялось и он отправился следом за Отверткой — но уже как предатель, а не герой.
— Я не люблю принимать неправильные решения, боец, — оскалил клыки Ржавый. — И начинаю подозревать, что, взяв тебя в отряд, сделал именно это. Ошибся. Даю тебе минуту на размышление, Ворох. Либо ты перестаешь мямлить и разрушать боевой дух подразделения, либо я вершу праведный суд здесь и сейчас! Думаю, твои товарищи по оружию согласятся со мной, если я нажму на курок. Никто не возражает?
Гоблины молчали.
— Верно. Молчание — знак согласия. Ну так что, Ворох? Будешь ли ты и дальше сыпать мрачными пророчествами и подвергать сомнению важность нашей работы или нет?
У подпеха дернулась щека. Он не сомневался, что Ржавый исполнит угрозу. Эта маска из грязи и крови, маска, на которой горят адовым светом черные глаза, не может врать.
— Не буду, — сказал Ворох.
— Что не будешь? — рявкнул лейтенант.
— Никаких мрачных пророчеств. Никаких сомнений.
Ржавый широко улыбнулся и выпустил воздух сквозь частокол зубов. В течение целой минуты он не опускал пистолета, но наконец его ярость потухла, оставив тлеющие угли. Лейтенант убрал оружие обратно в кобуру.
— В таком случае слушаем мою команду. Похороните Отвертку. Даю вам час, потом уходим. И кто-нибудь — приволоките сюда Крота и его подружку.
Лейтенант вышел на улицу, оставив гоблинов в напряженной тишине. Рядовой из Четвертой Горной, ставший свидетелем этой сцены, отбросил окурок.
— Хоть бы дождь пошел, что ли?
Сказочник поднял на него глаза. Только сейчас он заметил, как стало тихо в разгромленном городе. Ветер, правда, завывал в развалинах, и перекрикивались в отдалении горняки, но все равно — сержанту почудилось, что он оказался на кладбище.
— Не спим, парни, — сказал Сказочник. — У нас всех фиговое настроение. Мы победили, но потеряли собрата. Но подумайте, скольких ребят лишились наши корешки из Горной. Это война… Найдите для Отвертки хорошее место — за пределами города. Ворох, не стой столбом! Если так будешь и дальше, я сам тебя пристрелю где-нибудь в тихом уголке! Ворох, Хилый, Гробовщик! Работа ждет! Шершень, иди за мной — разговор есть!
Хилый первым вылез из своего угла и взялся за Отвертку; к нему присоединился Ворох, а только потом еле ворочающий ноги Гробовщик.
Никто ничего не говорил.
— Неважно выглядит, сержант, — сказал Шершень, разглядывая ногу Сказочника.
— Давай, костоправ, выкладывай как есть. Что там? Долго я еще протяну?
Санитар повел плечами.
— Если немедленно не сделать операцию, заражение пойдет дальше. А там лишитесь ноги.
— Так что это? Неужели Ресница провалил экзамен? Хреново сделал?
— Нет. Просто, скорее всего, в рану проникла не только грязь…
— Не тяни душу! — проворчал Сказочник.
Хотя они и отошли на приличное расстояние, спрятавшись в развалинах, но гоблин боялся, что кого-нибудь нелегкая сюда все-таки принесет.
— Некрофора, — сказал Шершень.
— Эта дрянь откуда?
— Поле боя… не знаю… я только санитар… костоправ. Вам надо спросить у Гробовщика.
— Проклятье…
— Некрофора, она не только в точках выброса Силы. В почве ее тоже может быть много. А в районе боевых действий это все равно, что столбняк. Это открыли недавно. И потом — почти все чары массового поражения конструируются с ее помощью, — сказал Шершень. — Поглядите на края раны. Кожа темнеет.
— И чем это грозит? Гангреной?
— Мумификацией. Видели когда-нибудь пораженного некрофорой?
— На картинках.
— Гоблин, человек, эльф, все равно, превращаются в мумию. Сопровождается это болями, нарастающей слабостью, высушкой тканей, дезориентацией. В конце концов наступает безумие. Но к тому времени пациент уже перестает быть самим собой и даже просто живым существом в нормальном понимании. Это скелет и плоть — давно омертвевшие…
— Живой мертвец? Зомби?
— Так называют их в простонародье. Но вы правы. Вы умираете, но как бы продолжаете жить. Что-то там связано с переходом в иное состояние бытия, с мраком, ужасом, с холодом, идущим из глубин льдистого Йотуна… Я не маг. А поражение некрофорой — это магия… Тех, кто превратился в ходячего мертвеца, могут успокоить лишь чары. Или огонь. Огонь предпочтительней, потому что только пламя способно уничтожить эту заразу.
Сказочник открыл флягу, отпил.
— Так сколько мне осталось?
— Не знаю, сержант. Операция могла бы спасти ногу. Иссечение пораженной плоти… здесь и здесь… Большое количество эликсиров для очистки крови. Магическая блокировка сознания… Могу, впрочем, и ошибаться…