Подпех вошел и остановился. Приказ Ржавого предписывал ему стеречь пленницу как зеницу ока, значит, его место здесь. Но как же Гробовщик? Гобломант избавил Крота от колебаний. Сев, он зевнул, потянулся.
— Явился…
— Шершень меня сменил.
— Шершень — толковый мужик, хотя и салага.
Чародей посмотрел на Крота блестящими глазами и сказал:
— Принимай пост.
— Ага.
Гобломант засобирался. Крот сел в углу, приставил гвоздемет к стене.
— Гробовщик, — шепотом позвал подпех, когда тот уже подполз к выходу в обнимку со своим барахлом.
— А?..
— Правда, что ты говорил костоправу?.. Ну… про…
— Правда.
— Расскажи…
— Некогда. Я спать иду.
Гобломант выскользнул в ночь и исчез. Крот остался. Посидел несколько минут в тишине, а затем попытался прилечь на то место, где спал Гробовщик.
— Крот?..
— А?..
Подпех напрягся, прислушиваясь. То, что пришло ему в голову в первый момент, не могло быть правдой. Однако же было. Повернувшись, он увидел, что эльфка сидит, завернувшись в одеяло, и смотрит на него своими громадными глазами.
— Что… ты сказала?
— Позвала по имени…
Гоблин помотал головой.
— Это не сон, не кошмар, — сказала рыжая тихо. — Только не поднимай шум, я ничего тебе не сделаю.
— Чтоб я сдох… Ты не спишь, несмотря на чары и таблетки… — пробормотал Крот, отбрасывая каску. — Значит, по-нашему говорим? Так, выходит? Комедию ломали?
— Никто не спросил меня, знаю ли я гоблинский, — ответила эльфка. — За меня решили. А я знаю. Переводчиком была.
Крот замычал, не зная, что сказать.
— Ну? — спросил он, видя, как пленница изучает его. От этого взгляда было неуютно, от него кровь бросалась в голову.
— Меня зовут Этайн Риорфейн. Ты ведь хотел знать.
— Хотел. Все хотят.
— Ты был добр ко мне. Хотя ты враг, которого я обязана ненавидеть… и, надо сказать, не изменила своего чувства… — Рыжая поежилась. — Я думала, что такие истории не происходят в действительности, но ошибалась. Происходят. Ты и твоя братья пришли на мою землю убивать. При всем при этом я вижу, что вы отличаетесь от тех, кого нам описывает пропаганда.
— Погоди. Ты что, решила открыть мне свой секрет только для того, чтобы поспорить? Прямо сейчас? Ночью?
— Вы отличаетесь, — сказала Этайн. — Вы еще хуже…
— Чего? Слушай, по-моему, ты наглеешь…
— Мне терять нечего, — ответила эльфка.
— Ну и чем это мы хуже?
— Вы считаете себя правыми.
— Здрасьте, приехали. А что, надо считать виноватыми?
— Вы — оккупанты. Вы пришли в Шелианд с огнем и мечом, вы давите гусеницами танков мирных жителей и поднимаете на штыки наших детей…
— Погоди-погоди, Морковка, осади…
— Я не Морковка. Я Этайн Риорфейн, дочь Фиама…
— Меня это не интересует. Зато хочется узнать, почему это ты начала с наезда? Долго терпела, невмоготу сделалось?
— Да.
— Хорошо. Говори. Отыграем эту сцену — два непримиримых ворога на поле боя. Выскажи все, что думаешь. И посмотрим, сможешь ли меня удивить.
Этайн долго молчала, глядя на Крота исподлобья. Научилась такому взгляду в гоблинской среде.
— Моих родственников убило, когда ваши самолеты бомбили Виатрейн, у побережья, западнее вашей зоны высадки. У меня никого нет, я осталась одна. Впрочем, это уже не важно. Все больше моих соплеменников гибнет. Вы шагаете на север по колено в крови, зеленые.
— Надо полагать, когда-то и вы шагали по Злоговару так же. Когда пришли отобрать его у моего народа.
— Лжешь.
— Не так, значит?
— Не так. Мы отвоевали свою землю. Вся земля — наша, данная нам по праву перворождения!
— О-хо-хо! Эльфюга завела свою старую волынку!
— Не скаль зубы, животное! — прошипела Этайн. — Меня тошнит от одного твоего запаха!
— Ничего не могу поделать. Родился гоблином, гоблином и помру. Такой есть.
— Вот именно!
— Однако же ты преспокойно берешь жрачку из рук животного, да? Желудок, он не разбирает, чья еда. Он не различает рас и народов.
— Ты и твои братья — убийцы. Я видела, что вы делаете с эльфами.
— А я видел, что вы делаете с гоблинами, — сказал Крот. — Все наши действия только в ответ.
— Вы вторглись в мою страну!
— Это ничего не значит, тем более она не ваша. У вас есть Зиаркена и прочие милые эльфьему сердцу места. Я не путаю? Почему бы вам не жить там и не отстать от всех остальных? Кто вам сказал, что все прочие хотят жить по вашей мерке?
— Мы знаем, как надо! — ответила Этайн. — Если бы не перворожденные, весь мир давно бы превратился в гигантскую помойку, на которой бы кишели крысы. Мы несем вам порядок. Мы противостоим хаосу. Только мы способны поставить заслон на пути тех, кто его распространяет. В первую очередь гоблинов! В конце концов каждый гоблин, ступивший на землю Шелианда, будет убит. Как захватчик. Ему воздастся за его преступления. Никто, слышишь, никто из вас не вернется домой! А потом мы ответим своим ударом и сотрем в порошок вашу расовую гордость! И над Вырвиллой будут реять стяги эльфов, а имя вашего племени мы навсегда сотрем из истории и… предадим анафеме…
— Да ты еще дурнее, чем я думал минуту назад, — сказал Крот. — Ты, похоже, рехнулась на своем эльфизме… Правда так думаешь?
— Да!
— Ну и дура, — пожал плечами подпех.
Он сам не понимал, почему так спокойно реагирует на эту идеологическую труху. Может быть, потому, что наслышался ее в исполнении гоблинской пропаганды еще до отправки на фронт. А может, по какой-то причине был уверен, что Этайн лишь храбрится и показывает, какая она крутая. Вон, глаза горят, словно у кошки. Того и гляди — бросится с когтями на врага.
Не бросилась. Спокойный тон подпеха охладил ее пыл. Она ждала бурной реакции, но ее не последовало.
— Чего смотришь? — спросила Этайн мрачно. — Хочешь прирезать меня?
— Нет, не хочу.
— Почему?
— У меня приказ.
— Приказ и желание — разные вещи.
— Здесь они совпадают. Ты отправишься туда, куда тебе предназначено отправиться судьбой. И все дела.
— Не все, — сказала Этайн.
— В смысле?
— Дай мне нож, я разрежу себе вены. Потом ты скажешь, что я стянула его у тебя. Я хочу умереть.
— Нет, точно рехнулась. Слушай, пигалица, я еще в своем уме… И вообще, с какой стати?
— С такой! Чтобы сохранить честь!
Крот причмокнул.
— В общем, весомый аргумент. Но не могу.
— Ты знаешь, что останется от меня после того, как ваши колдуны со мной поработают?
— Понятия не имею. Да и что мне?
— Не прикидывайся, — сказала пленница, пряча голову в одеяло. — Я не могла не заметить, с первой минуты, как ты нашел меня в бункере… ты мне симпатизируешь. Я не могу этого понять. Не знаю, почему ты это делаешь и с какой целью. Чего хочешь добиться?
Крот промолчал. Уж если от парней он не смог скрыть своего отношения к ней, то от самой рыжей и подавно. Нечего было и думать.
— Я твой враг, Крот. Этого ничем не изменить. Я убью тебя при первой же возможности. Вряд ли, конечно, она мне представится, но все-таки — помни…
— Да уж понял… Ничего хорошего от тебя ждать не приходится.
— Хочу, чтобы некий солдат-оккупант в этом блиндаже знал: между нами пропасть. А перед пропастью еще и стена до самого неба. Ни то, ни другое преодолеть нельзя. Однако… если в тебе есть хотя бы капля чести и совести, хотя бы капля, ты позволишь мне умереть. Нельзя ждать от chulaine, что он станет эльфом, но…
— Что?
Этайн боролась с чем-то таким, чего гоблин не понимал.
— Дай мне нож. Или сделай это сам… пожалуйста…
— Нет.
— Понимаешь ли ты хоть что-нибудь?! — простонала Этайн. — СМЕРШ пытает эльфов раскаленным железом, вырезает живьем куски плоти, ваши палачи выдавливают пленникам глаза. А потом заклинания, они не позволяют умереть, держат жертву в этом мире достаточно долго, чтобы она получила как можно больше страданий… После же глубокого зондирования мозга от эльфа остается лишь аморфный кусок мяса!
— Ты это сама видела? — спросил Крот.
— Это все знают.
— Вот если бы видела сама, то я бы поверил. Но я тут понял кое-что: на войнушке верь только тому, что видишь своими глазами. Остальное дели на сорок восемь. Пропаганда. Мы все в ней барахтаемся, как свиньи в грязи. Не так, скажешь? В конце концов от нее тянет блевать. Делай свое дело и не грузись, иначе съедешь с катушек.
— Ты так ничего и не понял…
— Понял, Морковка. Ты боишься смерти, боли, боишься стать этим… аморфным куском мяса… Боишься на заклинаниях продержаться дольше, чем положено. Да? И я должен пожалеть тебя и дать зарезаться, чтобы ты сохранила честь, в том числе и девичью, потому как все знают, что зеленые с утра до вечера насилуют эльфийских женщин. Ничем ты меня не удивила, рыжая. Не удивила и не переубедила. Ты думаешь так, как положено думать перворожденному из Злоговара. Я, в свою очередь, думаю как гоблин-оккупант, убийца и садист, о которых пишут в ваших боевых листках. В «Вечном Свете», к примеру. Все в порядке вещей. Между нами пропасть и стена. Я убью тебя, если мне отдадут приказ, ты убьешь меня, если представится такая возможность. Хорошо, так и запишем. Я считал, что ты можешь сообщить мне что-то другое, когда заговорила, и ты меня разочаровала…
— Ну и подавись!
— Я думал, что, вероятно, нечто другое заставило тебя говорить, — добавил подпех. Вынув нож, он принялся чистить ногти. Эльфка уставилась на лезвие. — Но мы оба ошиблись. Ты — брызгающий слюной защитник родины. Ты ненавидишь тех, кто вторгся в твою страну, невзирая на предлог вторжения. Это понятно. На твоем месте я бы тоже отбрасывал доводы разума, ибо в таком вопросе он, кажется, не работает. Оба ошиблись. Я — убийца, мне неведома жалость, и я не собираюсь давать тебе шанс избежать твоей судьбы.
— А я думала иначе… — прошептала Этайн.
— Напрасно… Морковка…
Лицо ее дернулось.
— Наши пути разойдутся. Я отправлюсь дальше убивать эльфов, а ты — в застенки СМЕРШа или еще куда. Мне безразлично. И тебе, должно быть, тоже, ведь ты сказала, что терять тебе нечего. Но, быть может, если бы этот разговор начался по-другому… Кто знает теперь?