– Детство он провел в доме у ручья. Когда Симеон был еще маленький и на наших землях царил мир, его мать научила мальчишку рыбачить. Но это занятие ему не нравилось: сидеть у реки в вечном ожидании – скука смертная. Он жаждал приключений и крови, грезил о рыцарстве и битвах.
– Отпусти его, – шепотом взмолилась Эрис.
Зубы у Чудовища застучали. Оно стиснуло пасть, чтобы унять дрожь, а потом продолжило рассказ.
– Из-за… моей ошибки он обречен целую вечность снова и снова переживать один и тот же миг. Он видит, как над ним склоняется враг, как протыкает острием копья его тело. Он хватает копье, думает, что, если вытащить его, все будет хорошо. Боль накрывает его, лишь когда во рту разливается вкус крови. Ум хватается за любой способ выжить, но замыкается на одном-единственном воспоминании…
Хочу домой, хочу домой, хочу домой…
Тут появилось второе тело. Перед Эрис предстал воин. Его костлявые руки были прижаты к груди. Туман вычертил его фигуру куда детальнее, видно было даже герб с молнией на броне, но части головы не хватало. Зазубренные края изуродованного черепа дрожали. Из бездны горла рвался нескончаемый крик.
– Йеон, мой военный генерал, – пояснил великан. – У него была до того белоснежная улыбка, что я однажды в шутку запретил ему показывать зубы. Он был рядом, когда мои братья осушили море и затмили небо. Йеон вполне мог сбежать, дезертировать, сдаться, но решил командовать остатками моего батальона – последней линией обороны перед падением замка. Он ждет славной смерти, бросается вперед с мечом в руке, с вечной улыбкой на губах, но тут его охватывает пламя.
Эрис не сводит глаз с дыры на месте лица.
– Знаешь, как больно умирать в огне? – спросило Чудовище, вскинув руку. – А я каждый день это чувствую. Его кожа пузырится, он пытается ее затушить, но управлять телом не получается, потому что все нервные окончания уже выгорели. Пламя перекидывается на голову, зубы чернеют и начинают шататься. Я чувствую запах опаленной плоти и волос. Голосовые связки гибнут последними.
Туман вновь закружил и соткал новое тело. На этот раз женское.
– Когда Ананос перебрался через баррикаду и рассек мне горло мечом, мне вспомнилось, как мы сердили маму, утаскивая тополиные веточки из-под ее кровати. – Смешок великана напомнил всхлип. – И я подумал: если она вернется, если я ее воскрешу, все будет как прежде.
– Нет, – ахнула Эрис. – Только не надо показывать…
Его мать стояла как вкопанная, сцепив длинные изящные руки. Ее черты были видны куда отчетливее, чем у прошлых призраков. Эрис различила каждую родинку и морщинку на ее руках. Ее тело не пострадало – не было ни ожогов, ни переломов. Если бы не вышивка и не кисточки на подоле платья, ее можно было бы принять за обычную женщину. Ни Саулос, ни Ананос не унаследовали ее круглое лицо и плоский нос. Зато у них были такие же волосы – мягкие, волнистые от природы, они ниспадали на спину, а их кончики струились по воздуху.
Она смотрела вдаль широко раскрытыми глазами. Зрачки неподвижно застыли, белки были оплетены паутинкой лопнувших сосудов, по щекам бежали слезы – это было детально запечатлено туманом. В отличие от остальных, она молчала.
– Она умерла очень давно, – произнес великан так тихо, что едва можно было услышать за криками других призраков. – Не знаю, что именно случилось, но, кажется, я отнял часть ее души. Выглядит и держится она точь-в-точь как прежде, но на этом все. Внутри пусто. Не осталось никаких воспоминаний о жизни, моем отце, братьях, мне. Она не переживает предсмертные мгновения, потому что их попросту нет. И все же…
Мать продолжала плакать. Зеленые слезы капали с подбородка на пол и тут же рассеивались.
– Мне безумно хочется ее отпустить, – глухо всхлипнув, признался великан. – Исцелить душу, которую я у нее отнял. Но не могу. Она заточена во мне навечно.
Молчание его матери оглушало сильнее пронзительных криков юноши и генерала.
Эрис зажала уши. В голове звенело от голосов и жуткой тишины. Она даже сама не услышала, как завопила, требуя у Чудовища прекратить эту пытку.
Туман зашипел, заструился вокруг нее и рассеялся в воздухе. Зеленое мерцание тела великана погасло.
– Во мне живут еще тысячи, – с горечью признался он. – Уж прости, я не стану их всех тебе показывать.
Эрис обняла себя и упала на колени.
– Молю, не лишай меня надежды, – со слезами сказала она.
– Может, за десятилетия труда я освоил магию, но нарушить фундаментальный закон вселенной так и не смог. Возможно, это удалось бы более опытному и сильному колдуну, но ты едва ступила на этот путь. Если ты и впрямь любишь отца, не делай того, с чем точно не справишься. Ты обречешь его вечно быть узником воспоминаний, застыть между жизнью и смертью.
Каждое слово было точно удар обухом. Сердце в груди больно кололо. Великан затушил последние искорки надежды однажды увидеть отца. Он не лгал. С его стороны не было недоверия, а ей хватило дерзкой гордости строить из себя угрозу.
Одно за другим он отвергал все ее решения, пока не загнал в границы ее былого «я». Последний отказ ранил больнее всего, отобрал остатки надежды. Эрис застонала – громко, протяжно. Этот крик не желал стихать, даже когда в легких закончился воздух.
Она была окончательно, бесповоротно сломлена.
– Отпусти его к Древу жизни, – тихо велел великан.
– Не могу, – ответила Эрис, вжавшись лбом в землю. Пепел быстро пропитался ее слезами. – Ты использовал его, а теперь убьешь моих сестер и всех горожан, а я никак не могу этому помешать.
Повисло долгое молчание, а потом Эрис окутала тяжелая завеса. По ее голым предплечьям скользнул тяжелый бархат. Под многослойным плащом проступили очертания великанских рук, они легли девушке на плечи, а следом ее голова прижалась к широкой груди.
– Не надо, – глухо пробормотала она, уткнувшись в ткань и слабо сопротивляясь, чтобы показать Чудовищу свою ненависть, но за этим протестом пряталась отчаянная жажда утешения. После отцовской смерти ее еще никто не обнимал, а на этой мертвой земле больше не у кого было просить поддержки.
Эрис зарылась носом в холодный бархат и расплакалась. Она оплакивала свое горе, слабость, отца, сестер, город и великана, эхо ее всхлипов разносилось по коридорам разрушенного замка, который вот уже не одно столетие возвышался среди пустыни, безучастно наблюдая за неустанным круговоротом времен.
Глава двадцать вторая
Чудовище поднялось и понесло Эрис прочь из сада. Она зарылась лицом ему в плащ и не видела, куда они идут, но это и не имело значения. Потом великан начал взбираться вверх, помогая себе свободной рукой и перепрыгивая с камня на камень. Эрис чувствовала, как напрягаются его мышцы. Наконец он остановился. Здесь громовые раскаты звучали куда громче. Чудовище опустило Эрис на землю рядом с собой, село, скрестив ноги, и обхватило девушку за плечи одной рукой. Она и сама не знала, сколько проплакала, но, когда провела пальцами по ткани плаща великана, та была насквозь мокрой.
– Секунду, – вдруг сказал великан и отстранился от Эрис. Та вздрогнула от холода. Она не стала оборачиваться, чтобы узнать, куда это отправилось Чудовище, но слышала, как его плащ шелестит по пеплу. Великан далеко не ушел.
Она приоткрыла опухшие глаза. Ночь еще не закончилась. Луна мерцала по левую руку и уже клонилась к горизонту. В воздухе угадывался металлический запах, на земле вперемешку валялись засохшие кровавые корки и ржавое железо. Плоский ландшафт постепенно сливался с неподвижным черным морем. В полумраке девушка различила остатки нагрудников, латных рукавиц и больших прямоугольных щитов. А позади сгущались чернота и нескончаемая буря. Чудовище рассказывало ей об этих полях боя, пропитанных горем, о телах его воинов, наполнявших море вдали.
Зазвенел и застучал металл. Наконец Чудовище показалось в поле зрения Эрис. В руках оно несло камни и железные обломки. Опустившись на колени рядом с девушкой, великан разложил перед ней свою добычу.
– Обычно это поручалось священнику, – пояснило Чудовище. – И камни выбирались несколько часов, не то что… сейчас. – Оно кивнуло на найденные обломки. – Важно было все: количество камней, их цвет и форма, даже положение. – Великан взял обломок, положил на землю, призадумался на мгновение, выбрал еще один и опустил сверху – получилось что-то вроде импровизированной метки, такой же, как на могиле детеныша пантеры.
– Я не хочу, – хрипло ответила Эрис. От слез голос стал трескучим.
– Надо, – сказал великан. – Ты не стала этого делать, когда умерла пантера. Нужно отскорбеть свое по отцу.
– Почему ты тогда не почтил память тех, кто погиб за тебя? – спросила она и скрестила на груди руки. – Тогда и я не буду.
Великан замер и устремил взгляд на вечную бурю за пустошью. Выдержав долгую паузу, он вернулся к железному морю, набрал еще осколков и начал выкладывать их кругом. Со временем он стал напоминать маленькую рукотворную галактику, полную созвездий и планет, а Эрис оказалась посреди нее, точно солнце.
Он молчал, но действия говорили сами за себя. Каждый кусочек символизировал человека, отдавшего жизнь за Чудовище. Оно разделит с ней горе. Ей не отвертеться.
Эрис зачерпнула пепел, и он просыпался меж ее пальцев, словно песок. Все эти призраки, прожившие с великаном долгие века, не имели к ней никакого отношения. Большого смысла в ее помощи не было. Что толку, если она тоже разложит камни? Но в этой композиции чего-то не хватало, а чего, она и сама не могла сказать. Может, ей под силу внести в этот хаос упорядоченность.
Осторожно обойдя фрагменты на земле, Эрис подняла палочку и начертила на пепле линию. Повинуясь чутью, она стала соединять камни друг с другом. Каждый раз, притрагиваясь к очередному фрагменту, она интуитивно догадывалась, куда нужно направить линию, и палочка повиновалась бессловесному приказу.
Изогнутые линии давались сложнее всего. Броня врезалась в ребра и свободно болталась на плечах – казалось, Эрис снова четырнадцать и она надела кожаные доспехи на два размера больше, чем надо. Она попыталась сдвинуть их так, чтобы стало удобнее, но тщетно.