– Конечно мы помним, – ответила бабушка раздраженно. – Но твоя тетя вовремя предупредила их, и ничего не произошло, не так ли? Вот и все, прошлое пусть остается там, где ему и место.
– Моя тетя? – спросила я, сбитая с толку. – Лаура?
Бабушка и дедушка переглянулись. На долгое мгновение в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени в камине. Мактавиш едва дышал, стараясь оставаться незамеченным в разгар семейной беседы.
– Нет, твоя тетя Андреа, – наконец ответила бабушка. – Мы Тибо, не так ли? А Тибо всегда заботятся о своих, ты же знаешь.
Нет, я, похоже, не знала. Мои родители никогда не рассказывали мне эту часть истории.
На следующее утро мы выехали очень рано: Мактавиш верхом на северной лошади, а я – на южной, которую мои бабушка и дедушка держали в конюшне для моих визитов. После полудня мы прибыли в Луан, где я никогда прежде не бывала. Подъезжая к деревне, Мактавиш указывал мне на некоторые из огромных домов и прилегающие к ним территории, объясняя, кому они принадлежат. Особняк Лютера и Агаты оказался одним из самых больших: три этажа, выполненные из светлого камня с широкими окнами и прекрасным садом, который был виден с дороги.
– Я живу в деревне, – сказал Мактавиш. – Вырос в бедном районе, но сейчас перебрался в местечко получше.
Я не знала, что ответить, поэтому промолчала. Мне нравилось, что Мактавиш не стеснялся своего скромного происхождения и даже не пытался скрыть свой акцент, хотя его столь несеверное поведение настолько шокировало меня, что я не понимала, как реагировать.
Когда мы въехали в деревню, Мактавиш предложил зайти на рынок купить что-нибудь перекусить. Не знаю, что удивило меня больше: теплота и дружелюбие, с которыми все приветствовали его, или изумленные взгляды, которые бросали на меня.
– В Луане мало наемников, но такие полукровки, как ты, встречаются еще реже, – сказал мне Мактавиш, не боясь называть вещи своими именами, когда мы подъехали к его дому.
Я увидела, как он слезает с лошади и идет, прихрамывая, и нахмурилась. Я и забыла о той хромоте, с которой он приехал в Роуэн.
– Ты в порядке? – спросила я, спускаясь.
– Ерунда. Старая рана.
Я проследовала за ним в дом – маленький и немного темный, но наполненный картинами, стеллажами с книгами и любопытными предметами. Там висело несколько портретов, и один из них выделялся особенно. На нем были изображены Лютер и Мактавиш на несколько лет моложе, смотрящие друг на друга и смеющиеся с таким взаимопониманием, которое невозможно было бы запечатлеть без помощи магии.
Мактавиш проводил меня в гостевую комнату и оставил распаковывать чемодан, пока сам пошел заниматься лошадьми. Закончив, я вышла в гостиную, служившую и столовой, и застала его сидящим перед потухшим камином. В руке он держал стакан с виски, а голову прислонил к спинке дивана. Я подошла к камину и подбросила в него несколько поленьев.
– Извини, – сказал Мактавиш с дивана. – Мне просто нужна минутка.
– Ничего страшного, я сама справлюсь.
Я взяла немного сухой соломы, подложила ее под дрова и подожгла щелчком пальцев. Затем села рядом с ним.
– Давненько я не ездил верхом столько часов подряд. Жизнь при дворе, конечно, слишком изнеживает.
– Ты должен был сказать мне, мы могли бы остановиться и отдохнуть.
– Мне столько всего нужно было сделать… – ответил он, так и не поднимая головы.
Я посмотрела на бутылку со спиртным, стоявшую на тумбочке, и прикинула, что, должно быть, он успел выпить пару стаканов. Хотя мы еще даже не ели.
Мактавиш сжал левое бедро выше колена и тяжело вздохнул. Я опустилась на колени перед ним и осторожно положила свою руку на его.
– Можно?
Наконец он взглянул на меня, и я поняла, что он собирается отказаться. Однако, прежде чем он успел это сделать, я уже принялась развязывать его ботинок для верховой езды. Осторожно сняв его, я положила его ногу на свою, чтобы закатать штанину.
У него был глубокий порез над коленом, но края раны давно зарубцевались, так и не зажив. Кожа была красной и воспаленной, и я чувствовала исходящее от нее тепло, несмотря на то что рана была давнишней.
– Айлин…
Я осторожно положила руки на нее, не обращая внимания на его недовольство, и применила свою целебную магию, чтобы охладить рану и постепенно уменьшить отек. Прошло несколько минут, и Мактавиш, издав стон, схватился за меня.
– Ты ничего не сможешь сделать. Моя… моя магия… Это невозможно вылечить, остается только переждать несколько часов.
– Что-то сделать можно всегда, – ответила я, поднимаясь.
Я придвинула тумбочку так, чтобы он положил на нее ногу, и пошла на кухню делать лед. Завернув его в ткань, я отнесла ему.
– Ты не обязана делать все это. Ты моя гостья.
– Да ладно, мне не трудно. Ты бы сделал для меня то же самое.
Мактавиш рассмеялся, прижимая лед к ране:
– Очень сомневаюсь, что ты бы оказалась в такой ситуации.
Я снова села рядом с ним:
– Почему ты продолжаешь?..
Я замолчала, отводя взгляд в сторону.
– Почему я продолжаю делать то, что делаю? – закончил он за меня. – Потому что это единственное, что я умею.
Я хотела возразить, сказав ему, что это, конечно, неправда или что он мог бы научиться любой другой профессии, но он продолжил раньше, чем я успела сформулировать мысль:
– Да я и не уверен, что смогу остановиться, даже если захочу.
Я подождала некоторое время, наблюдая, как расслабляются черты его лица.
– Я знаю, что Лютер использует темную магию.
Мактавиш повернулся ко мне, ничего не говоря.
– Я имею в виду… я знаю, что… что здесь это нормально. Но он применял ее при дворе, и я не понимаю… я не понимаю для чего.
– Обычно он так не делает, но да, иногда он ею пользуется, – признался Мактавиш. – Особенно когда ему приходится пить с людьми, которым он не доверяет.
Я нахмурилась:
– В смысле?
Мактавиш улыбнулся:
– Половина решений при дворе принимается в кабинетах. А другая половина – между бокалами вина. Ной и Итан, возможно, много знают о политике, но именно Сара понимает, как функционирует Оветта.
Я кивнула, зная, какую важную дипломатическую роль играют во дворце все социальные мероприятия.
– Иногда необходимо сохранять ясную голову, когда другие думают, что у тебя ее нет. Лютер мастерски притворяется, выпивая бокал за бокалом, при этом не позволяя своему организму усваивать алкоголь. Это не слишком полезно для здоровья, но помогает ему завоевать доверие людей и услышать то, что не было бы сказано при других обстоятельствах.
Я тяжело вздохнула.
– Ненавижу, что все так. Что все притворяются, лгут и манипулируют другими. И я знаю, что это делается по обе стороны реки, не думай, что меня можно обмануть.
Мактавиш погладил меня по щеке тыльной стороной ладони и изобразил печальную улыбку.
– Лучше сражаться словами, чем мечами, верно? Кое в чем мы все-таки продвинулись.
– Этого недостаточно. Когда-нибудь, может быть.
На следующее утро Мактавиш сопроводил меня в школу. Это было огромное элегантное здание, расположенное на окраине деревни.
– Ну что, ты готова встретиться с сеньором Муром? – спросил он, когда мы уже подъезжали.
Я так резко повернулась к нему, что чуть не упала с лошади.
– Директор школы – Ланег Мур, – продолжал он как ни в чем не бывало, – отец Лютера.
– И тебе не приходило в голову предупредить меня раньше?
Он лукаво улыбнулся:
– Конечно приходило, но я не хотел лишать себя удовольствия увидеть твое изумленное лицо.
После минутной нерешительности я хлопнула по боку его лошадь. Та вскочила на дыбы, но Мактавиш только рассмеялся.
Ланег Мур оказался именно таким, каким я его себе представляла. Утонченный, серьезный и вежливый. Когда я упомянула, что знаю его сына, он лишь нахмурился, пристально разглядывая мое серебряное дерево, пока я снимала пальто, но ничего не сказал. Поприветствовав меня, он заверил, что я без проблем могу заходить в любой заинтересовавший меня класс при условии, что не буду мешать занятиям.
В то первое утро Мактавиш остался со мной, показав мне помещения и представив нескольким преподавателям. На следующий день я отправилась в школу одна, пока он оставался в деревне.
Я решила начать свое наблюдение с уроков самых маленьких учеников. Поговорив с учителем, я вошла в класс и села в конце, стараясь не мешать. Первое, что бросилось в глаза, – серьезность, с которой проводились занятия, и строгая дисциплина. Дети сидели за аккуратными партами, в то время как на Юге мы обычно рассаживались на полу вокруг учителя. Также я отметила, что они гораздо чаще использовали магию на уроках и уже можно было наблюдать, как ученики применяют северные техники, хоть и поверхностно.
Однако больше всего меня потрясло то, что старших учеников обучали гаданию – очень противоречивому приему не только на Юге, но и при дворе.
Хотя оно и не запрещалось, это была очень секретная и малоизученная дисциплина – по крайней мере так представлялось мне. Я всегда думала, что оно имеет отношение к темной магии; лично я никогда не становилась свидетелем гадания, хотя и слышала о нем. Теперь же, когда я наблюдала в классе за тем, как подростки перемешивают и раскладывают странные карты, весь процесс казался мне скорее загадочным, чем зловещим.
Ученики разбились на пары, чтобы растолковать друг другу карты, и одна девочка осталась без партнера.
– Ты не против, если она погадает тебе? – спросил меня учитель.
– Нет, абсолютно.
Я села с девочкой, которой было около тринадцати лет, и улыбнулась ей, а она принялась тасовать карты.
– Меня зовут Елена.
– Айлин Данн, приятно познакомиться.
Она сосредоточилась на картах, и я почувствовала, как сквозь них течет ее магия.
– Поскольку ты знаешь свое прошлое, я хочу, чтобы ты вытащила только две карты, так будет легче читать.