В конце концов многие люди, особенно на Юге, выступили против того, как правительство использует темную магию. Со временем тех, кто высказал свое мнение, обвинили в государственной измене и стали преследовать в соответствии с новым законом, принятым во время войны. Некоторые из них погибли за свои идеи. А Агата Тибо отвечала за соблюдение этого закона. Не все знали, что я ее племянница, и никто никогда не тыкал мне этим в лицо, но это было то, что меня сдерживало, когда речь заходила о войне и ссылках.
После дебатов собрание завершилось, и Лиам, как всегда внимательный, позволил Клавдии уйти раньше и подождал меня у двери.
– С тобой все в порядке? – спросил он, касаясь рукава моей блузки.
– Конечно, ничего особенного не произошло. Тебе следовало уйти с Клавдией.
Лиам пожал плечами:
– Я встречусь с ней позже, не волнуйся.
Я попыталась улыбнуться, но у меня не слишком хорошо получилось.
– Айлин…
– Просто я никак не могу свыкнуться с тем, что люди открыто обсуждают тех… кого отправили в ссылку. По крайней мере теперь я лучше понимаю, почему они начали объявлять помилования, но…
Я потрепала рукав блузки, избегая его взгляда, не желая облекать свои страхи в слова.
– Это всего лишь слухи, Айлин, ничего не произойдет. Люди слишком боятся Оветты после… того, что сделала Микке.
– Там была не только Микке, – пробормотала я.
Он притянул меня к себе и крепко обнял.
Лиам был моим двоюродным братом со стороны отца. Вся его семья была с Юга, как и большинство жителей Олмоса. Браки между северянами и южанами были редкостью за пределами столицы и тем более в обстоятельствах, в которых находились мои родители. В то время как моя тетя присоединилась к Микке, когда напряженность в отношениях с Сагрой начала обостряться, моя мать отвергла использование темной магии, восстав против северных идей и образа жизни. Она сбежала с моим отцом в Олмос, где позже они вошли в группировки, критиковавшие политику правительства. Это были очень тяжелые годы, и они потеряли много друзей, включая тетю Лиама.
На самом деле многие считали изгнание на остров недостаточным наказанием, однако после восстановления власти, запрета казней и введения ограничения на использование темной магии никто не захотел идти дальше, сделав исключение для Микке и ее союзников. Они все еще были там, на одном из пустынных островов Северного моря, где, по слухам, ничего не росло и царил вечный холод.
Размышления об этом всегда наполняли меня тоской и беспокойством. Мне было страшно думать о том, через что прошли мои родители, о людях, которых они потеряли. Это заставляло меня сомневаться во всем, что я когда-либо знала и во что верила.
Моя мать не могла перестать быть северянкой, как бы ей ни хотелось думать и жить по-южному. Я всегда замечала мелочи, которые позволяли мне заглянуть в мир, совершенно отличный от моего, и, как только мои родители, бабушка и дедушка помирились, посещения Нирваны, где жили последние, окончательно открыли мне глаза. Поначалу такой образ жизни казался мне показным, хоть и увлекательным; но со временем, взяв на вооружение некоторые северные обычаи, я наконец-то нашла свое место в мире, вырвавшись из Олмоса. Я стала той, кем была на самом деле, – полукровкой. И я не стыдился этого, несмотря на сопутствующие проблемы.
Я все еще обнимала Лиама, когда в конце коридора появился Лютер Мур. Подойдя ближе, он улыбнулся и поприветствовал меня кивком, и я отстранилась от брата, чтобы ответить ему. Мы молча ждали, пока Лютер скроется в коридоре, и Лиам покачал головой:
– Моя двоюродная сестра здоровается с Лютером Муром. Добавьте это в список вещей, которые, как я думал, я никогда не увижу.
– Я сама с трудом в это верю.
– Как у тебя дела с ним?
Я пожала плечами:
– Все… сложно. Он такой северянин.
Лиам рассмеялся:
– Это заметно, да.
– Хотя… это заставляет меня задуматься, понимаешь? Мне кажется, я многому у него научусь.
– Я рад. Знаю, насколько важна для тебя твоя диссертация.
Мы зашагали к нашим комнатам.
– Она важна не только для меня. Я знаю, как трудно было бы заставить Совет прислушаться ко мне, но я думаю, что многое действительно можно изменить. Я не настаиваю на том, чтобы во всех школах преподавали одно и то же, просто важно, чтобы они по крайней мере знали, что происходит в других. Не может быть, чтобы половина страны отказывалась даже смотреть на то, что делает другая половина.
Лиам пожал плечами.
– Ты знаешь, что это проблема политики, а не системы образования, – ответил он мне. – Я тысячу раз предлагал тебе присоединиться к Политическому подкомитету.
Я тяжело вздохнула, останавливаясь перед лестницей.
– А что мне делать в политике? Я из семей Даннов и Тибо. Кто меня поддержит? Север? Юг? Нет. Мне лучше пойти по академическому пути.
– Что ж, тебе виднее.
На следующий день, когда мы пошли в столовую, мои друзья продолжали говорить о том же. Мы сели за длинный стол, располагавшийся чуть левее возвышения, на котором заседал Совет. Солнце позднего лета освещало гостиную сквозь огромные стеклянные окна по обоим концам, создавая странный контраст с темой нашей беседы.
Мы с Сарой сели на скамейку рядом с Ноем, который как раз увлеченно говорил. Я увидела, как он резким жестом откинул волосы с лица, и поняла, что его терпение на исходе.
– Сколько раз я должен это повторять? То, что происходит сейчас, совсем не похоже на то, что происходило тогда. Начнем с того, что Дайанда не вторгалась в Оветту.
– Ну, я не знаю, можно ли считать действия Сагры вторжением, – возразила Клавдия.
Мы все замолчали, уставившись на нее. Я даже не успела потянуться к чайнику – моя рука застыла на столе.
– Прошу прощения? – сказал Итан, стоявший рядом с ней.
– Все знают, что это был просто предлог, – продолжила Клавдия, не обращая внимания на повисшее в воздухе напряжение. – Для того чтобы присвоить месторождения на границе…
– Я уверен, – прервал ее Итан, тщательно подбирая слова, – что в тебе говорит невежество, а не злой умысел.
Клавдия нахмурилась, но Итан не дал ей возразить:
– Как бы вам ни хотелось так ее называть, война не длилась две ночи. Она началась и закончилась не в тот день на границе, она началась пятью годами ранее в Лайенсе. Сагра покинула месторождения, но подожгла прилегавшую к ним деревню, и мои бабушка и дедушка погибли, чтобы моя беременная мать могла спастись. Так что не смей говорить, что это все не имело значения, что война началась просто по чьей-то прихоти.
Мы едва осмеливались дышать. Две части Оветты веками ссорились из-за одного и того же: на Севере у нас были золотые прииски и месторождения драгоценных камней, которые мы экспортировали в другие страны, в то время как Юг кормил страну в обмен на древесину и иностранные товары. Тема спора не была новой, и, кроме того, мы уже знали историю Итана. Но тот факт, что, несмотря на свою застенчивость, он так много рассказал кому-то, кого едва знал… Даже Клавдия почувствовала силу его слов.
К счастью, до того, как молчание стало действительно неловким, нам принесли еду, и Лиам воспользовался возможностью сменить тему разговора.
– Ане передает тебе привет, – сказал он, протягивая мне тост. – Он надеется, что ты заглянешь к нему в теплицы.
– Мне нужно зайти, да, – ответила я.
Я взяла тост и передала тарелку Клавдии. Она отломила кусок хлеба и обмакнула его в чай. Сара продолжала пристально смотреть на нее, наблюдая, как девушка на мгновение закрыла глаза, прежде чем съесть кусочек. Увидев, что Ной и Сара обменялись насмешливыми взглядами, я толкнула их локтем, но Лиам уже заметил это. Нахмурившись, он тоже взял кусок хлеба и намочил его. На секунду я засомневалась, не зная, должна ли последовать их примеру, но Ной расхохотался и завязал диалог с Итаном, так что я решила, что момент упущен.
Когда мы закончили завтракать, я осталась с Сарой, которая налила себе еще чаю, и, как только остальные ушли, она повернулась ко мне. Маленькие кристаллы, украшавшие ее собранные в пучок волосы, зазвенели при движении.
– Ты видела, что она вытворяет? – спросила она меня фальшивым шепотом.
– Сара.
– Как будто это Фестиваль урожая или что-то в этом роде.
Я щелкнула языком и фыркнула, хотя на самом деле Сара была отчасти права. Даже на Юге было редкостью видеть, чтобы кто-то макал хлеб в свой напиток, разве только по особым случаям. Этот ритуал символизировал обращение с тремя основными жизненными элементами: едой, водой и магией. Но фактически это был один из обычаев Юга, и он вышел из употребления в повседневной жизни, особенно в таком месте, как Роуэн, где различия между двумя берегами реки постепенно стирались.
– Не будь злой, – запротестовала я в конце концов.
Сара посмотрела на меня, размешивая сахар в своем чае.
– Вы с Лиамом не такие, – пожала плечами она.
– Не во всем, – возразила я. – И в любом случае это не имеет значения. Эта девушка – идиотка, откуда бы она ни была родом.
Сара покачала головой, резко посерьезнев.
– Нет, я не думаю, что это из-за того, что она южанка. Проблема в ее поколении, – сказала она.
Я усмехнулась:
– Какое это такое поколение? Она ровесница моего двоюродного брата.
– И твой девятнадцатилетний двоюродный брат смотрит на вещи иначе, чем мы, двадцатидвухлетние. На Севере все то же самое, Айлин. Мы всегда думали, что не жили по-настоящему в военное время, что не видели войны, что были слишком маленькими, но… я не знаю, этим летом мы собрались вместе с моими двоюродными братьями – и у меня было такое же чувство.
– Какое чувство?
– Такое чувство, что… – Сара долго подыскивала слова, – что они не боятся высказывать свое мнение. Они не боятся, что это может подвергнуть их опасности.
Я вертела в руках чашку с чаем, размышляя над ее словами и над тем, что Ной рассказал нам о Дайанде, о Сагре, о том, что даже у страха есть свой предел. И на мгновение я позавидовала его детству, свободному от разговоров шепотом, от бремени секретов, которые могли стоить жизни, от ночей, проведенных в подвале, когда Лиам обнимал меня и плакал, потому что наши матери всё не возвращались. И мы не знали, вернутся ли они вообще. Тогда мы еще не подозревали, что в один из таких вечеров наша тетя уйдет из дома и больше никогда не вернется.