– Визерис тогда был ребенком, и королева щадила его, как могла. Теперь я думаю, что голова у вашего отца всегда была не в порядке, но благодаря его обаянию и великодушию эти легкие странности прощались ему. Начало его царствования обещало многое… но с годами странности стали усугубляться, и наконец…
– Следует ли мне знать об этом теперь? – прервала его Дени.
– Пожалуй, что и нет, – подумав, согласился он.
– Да. Не теперь. В другой раз. Когда-нибудь вы расскажете мне все, и хорошее, и плохое. Ведь было же в отце что-то хорошее?
– О да, ваша милость. И в нем, и в тех, кто был до него. Я мог бы рассказать много хорошего о вашем деде Джейехейрисе и его брате, об их отце Эйегоне, о вашей матери и о Рейегаре – о нем особенно.
– Жаль, что я не знала его, – с грустью сказала Дени.
– А мне жаль, что он не знал вас. Я расскажу вам все, когда вы того пожелаете.
Дени поцеловала старого рыцаря в щеку и отпустила его.
На ужин служанки принесли ей барашка, салат из изюма и моркови в винном соусе и горячий, сочащийся медом слоеный пирог. Но кусок не шел ей в горло. «Чувствовал ли когда-нибудь Рейегар такую усталость? Или Эйегон после своих завоеваний?»
Когда настало время сна, Дени положила с собой Ирри – впервые после корабля. Но даже в судорогах удовольствия, запустив пальцы в густые черные волосы служанки, она воображала на месте Ирри Дрого… только его лицо постоянно сменялось лицом Даарио. «Если я хочу Даарио, мне стоит только сказать об этом, – думала она, переплетя ноги с ногами Ирри. – Его глаза сегодня казались почти пурпурными…»
Этой ночью ей снились темные сны, и трижды она просыпалась от кошмаров, которые не могла вспомнить. На третий раз она решила, что засыпать больше нет смысла. Лунный свет лился в скошенные окна, серебря мраморный пол, и прохладный бриз дул в открытую дверь с террасы. Ирри крепко спала, приоткрыв губы, с высунувшимся из-под шелка коричневым соском. На миг Дени вновь испытала искушение – но она хотела не Ирри, а Дрого или, может быть, Даарио. Юная служанка мила и искусна, но ее поцелуи внушены долгом, а не страстью.
Чхику и Миссандея спали каждая в своей постели. Дени накинула халат и босиком вышла на террасу. Ей стало прохладно в ее легких шелках, но ощущение травы под ногами и шелест листвы были приятны. Маленький бассейн рябил под ветром, и отражение луны дробилось в нем.
Дени оперлась на низкий кирпичный парапет, глядя на город. Миэрин тоже спал, и ему, возможно, снились былые хорошие времена. Ночь укрыла улицы черным одеялом, спрятав мертвые тела, и крыс, вылезающих из клоаки, чтобы кормиться ими, и рои кусачих мух. Далекие факелы обозначали совершающие обход караулы, и в переулках порой мелькали фонари. Возможно, один из них – это сир Джорах, медленно ведущий своего коня к воротам. «Прощай, старый медведь. Прощай, предатель».
Она Дейенерис Бурерожденная, Неопалимая, кхалиси и королева, Матерь Драконов, победительница колдунов и разрушительница оков, и нет в мире никого, кому она могла бы довериться.
– Ваша милость. – Миссандея подошла к ней в деревянных сандалиях, закутанная в шаль. – Я проснулась и увидела, что вас нет. Хорошо ли вам спалось? На что вы смотрите?
– На мой город, – ответила Дени. – Я ищу дом с красной дверью, только ночью все двери черные.
– С красной дверью? – удивилась Миссандея. – Что это за дом?
– Дом, которого нет. Это не важно. – Дени взяла девочку за руку. – Никогда не лги мне, Миссандея. Никогда не предавай меня.
– Никогда, – пообещала Миссандея. – Смотрите, светает.
Небо от горизонта до зенита стало кобальтово-синим, и за низкими холмами на востоке занималась бледно-золотая с розовым заря. Держа за руку Миссандею, Дени смотрела, как всходит солнце. Серый кирпич обретал красные, желтые, синие, зеленые и оранжевые тона, и посыпанные алым песком бойцовые ямы полыхали, как кровавые раны. Загорелся золотом купол Храма Благодати, и на городских стенах зажглись бронзовыми звездами остроконечные шлемы Безупречных. На террасе сонно закопошились первые мухи, в ветвях айвы зачирикала птица, и к ней присоединились две другие. Дени склонила голову набок, слушая их песню, но звуки пробуждающегося города скоро заглушили птиц.
«Звуки моего города».
Утром Дени, не спускаясь в приемный зал, собрала своих капитанов у себя в садике.
– Эйегон Завоеватель принес в Вестерос кровь и огонь, но после подарил стране мир, справедливость и процветание. Я принесла Заливу Работорговцев только смерть и разорение. Я вела себя скорее как кхал, чем как королева – я разрушала, грабила и шла дальше.
– Тут не из-за чего оставаться, – сказал Бурый Бен Пламм.
– Рабовладельцы сами навлекли на себя такую участь, ваша милость, – сказал Даарио Нахарис.
– Вы принесли сюда не только смерть, но и свободу, – сказала Миссандея.
– Свободу голодать? Свободу умирать? Дракон я или гарпия? – «Безумна ли я? Есть ли во мне дурная кровь?»
– Дракон, – уверенно молвил сир Барристан. – Миэрин – не Вестерос, ваша милость.
– Но как мне править Семью Королевствами, если я одним-единственным городом неспособна править? – На это рыцарь не смог ей ответить, и она, отвернувшись от него, снова устремила взгляд на город. – Моим детям нужно время для учения и поправки здоровья. Моим драконам нужно подрасти и опробовать свои крылья. В том же нуждаюсь и я. Я не допущу, чтобы этот город пошел путем Астапора. Не допущу, чтобы юнкайская гарпия вновь заковала в цепи тех, кого я освободила. – Дени обвела взглядом лица своих приближенных. – Дальше я не пойду.
– Что же ты будешь делать, кхалиси? – спросил Ракхаро.
– Останусь здесь. И буду королевой.
Джейме
Король сидел во главе стола на куче подушек и подписывал подаваемые ему документы.
– Теперь уж немного осталось, ваша милость, – заверил его сир Киван Ланнистер. – Вот рескрипт, лишающий лорда Эдмара Талли замка Риверран, а также всех его земель и доходов за мятеж, поднятый им против своего законного короля. Второй такой же рескрипт касается его дяди сира Бриндена Талли, Черной Рыбы. – Томмен, аккуратно обмакнув перо, подписал оба указа крупным детским почерком.
Джейме наблюдал за ним с другого конца стола, размышляя о лордах, жаждущих получить место в малом королевском совете. «Свое я готов уступить хоть сейчас». Если это и значит властвовать, то власть – крайне утомительная штука. Он не чувствовал себя власть предержащим, глядя, как Томмен макает перо в чернильницу. Он чувствовал лишь скуку.
И еще боль. Боль окутывала все его тело, покрытое синяками после трепки, которую ему задал сир Аддам Марбранд. Джейме морщился при одной мысли об этом. Он может лишь надеяться, что Марбранд будет держать язык за зубами. Джейме знал его с тех пор, как тот в детстве служил пажом в Утесе Кастерли, и полагал, что может ему доверять. Достаточно, чтобы сразиться с ним на турнирных мечах. Джейме хотел проверить, на что способна его левая рука.
Теперь он знает, и это знание горше всякой боли, хотя досталось ему так, что утром он с трудом сумел одеться. В настоящем бою Джейме погиб бы уже раз двадцать. Кажется, не все ли равно, какой рукой драться, ан нет. Все его боевые инстинкты притупились, и если раньше он просто двигался, орудуя мечом, то теперь ему приходится думать. А пока ты думаешь, тебя бьют. Левая рука даже и держать меч не может как следует – сир Аддам трижды выбивал у него клинок.
– Эта грамота жалует упомянутые замок, земли и доходы сиру Эммону Фрею и его леди-жене Дженне. – Томмен обмакнул перо и подписал. – Сим указом побочный сын лорда Русе Болтона из Дредфорта признается законным, а этот назначает лорда Болтона Хранителем Севера. Это указ о пожаловании сиру Рольфу Спайсеру замка Кастамере и титула лорда. – Томмен усердно обмакивал и подписывал.
«Надо было мне обратиться к сиру Илину Пейну», – думал Джейме. Королевское Правосудие не друг ему в отличие от Марбранда и скорее всего отделал бы его до крови, зато у него нет языка, и после он не смог бы этим похвастаться. Достаточно, чтобы сир Аддам в подпитии обмолвился неосторожным словом, и весь мир узнает, каким никчемным человеком стал теперь Джейме Ланнистер. Лорд-командующий Королевской Гвардией. Жестокая шутка, хотя и не столь жестокая, как подарок, который прислал ему отец.
– Этим пергаментом вы объявляете свое королевское прощение лорду Гавену Вестерлингу, его леди-жене и дочери их Жиенне, – продолжал сир Киван. – Далее следуют помилования лорду Джоносу Бракену из Каменного Оплота, лорду Вэнсу, лорду Гудбруку и лорду Мутону из Девичьего Пруда.
Джейме встал с места.
– Похоже, ты прекрасно разбираешься в этих делах, дядя. Оставляю его милость на тебя.
– Как хочешь. – Сир Киван тоже встал. – Ты бы зашел к отцу, Джейме. Этот разлад между вами…
– …его вина, которую не загладишь подарками, сделанными в насмешку. Передай ему это, если сумеешь застать его одного, без Тиреллов.
– Свой подарок он сделал от чистого сердца, – с явным огорчением ответил сир Киван. – Мы думали, что это тебя приободрит…
– И рука у меня отрастет заново? – Взгляд Джейме упал на Томмена. У нового короля такие же золотые кудри и зеленые глаза, как у Джоффри, но в остальном у него мало общего с покойным братом. Этот пухлый розовощекий мальчуган даже любит читать. Ему еще и девяти нет – пройдет семь лет, прежде чем этот сын Джейме будет править самостоятельно, а до того времени бразды правления останутся в руках его лорда-деда.
– Ваша милость, – сказал Джейме, – разрешите мне удалиться.
– Как вам угодно, сир дядя. Можно мне теперь поставить печати, дядя? – спросил мальчик у сира Кивана. Пока что в его королевских трудах для него самое приятное ставить королевскую печать на горячий воск.
Джейме вышел. У зала совета стоял на часах сир Меррин Трант в белой чешуйчатой броне и белоснежном плаще. «Стоит ему узнать о моей слабости, или Кеттлблэку, или Блаунту…»