КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава первая
Шел июнь 1921 года. Весна в Поволжье была ранней. Как только сошел с полей снег — высохла земля: дождей не было. Хлеборобы с тоской смотрели на мутное небо, выискивая там желанную дождевую тучку. Но нет! Кругом колыхалась серая мгла, по земле стлался сухой туман, а ветер приносил с полей запах гари, точно чудовищный горн выдыхал раскаленный воздух, сжигавший остатки хилых всходов.
— Видимо, помирать с голоду, — тяжко вздыхали мужики, осматривая свои выгоревшие дотла полоски.
На помощь государства трудно было рассчитывать: война съела все запасы. Не все, конечно, тужили и убивались горем. Некоторые, затаив радость, собирались кучками и толковали на досуге.
— Вот будет теперь земли приволье... Паши — не хочу! — говорил Хомяк, стоя у двора Расщепина.
— Хватит нам, — ехидно улыбался его друг, поглаживая длинную бороду.
— Погляди-ка, опять сегодня сколько уезжают, почитай, половину деревни очистили, — махнул рукой Хомяк, указывая на столпившихся около пристани и перевоза переселенцев.
— Куда их черт потащил?
— Знамо куда, в Сибирь-матушку.
— То-то... Наверное, там всего для них припасли и давно ждут, когда ваши голодранцы придут. А они-то думают, как через Волгу переехал, так тебе и Сибирь. Нет, брат, пока до Сибири дойдешь, целый воз лаптей разобьешь. В прошлые времена тоже уходили, да только все на дороге подыхали. И им не миновать, — ворчал Расщепин
— Туда и дорога, — заключил Хомяк.
Они были озлоблены на своих односельчан. У Расщепина его же работники отобрали все хозяйство на Волге: лодки, невод и даже плес. Хомяк изо всех сил старался - помогал белым, а остался ни при чем. Федор Иваныч лелеял мечту о том, что сын его, вернувшись офицером, займет пост пристава, а сам он станет волостным старшиной. Но сын с войны не пришел, не вернулась и власть помещиков.
При всем этом Расщепин с Хомяком голов не вешали и даже радовались, что сумели сохранить порядочные запасы хлеба в таких надежных тайниках, что даже продотрядники и свое время не могли до них докопаться. Теперь они за бесценок скупали скот у мужиков.
— Ты, Петрович, слыхал? — спросил Хомяк.
— А что, новости есть? — заинтересовался Расщепин.
- Ну, брат, ты совсем от жизни отстал... Разверстку-то - долой!
— Правда?!
- Вот те и правда! Теперь продналог будет.
— А он, может быть, еще крепче нас затянет?
— Как бы не так! Он вдвое меньше, я земли засевай сколько хочешь. И работников, слышь, нанимать разрешили. Чуешь, куда идет... Выходит, без нас у них опять ничего пс получается, — торжествовал Хомяк, выпячивая живот и поправляя поясок.
— Постой-ка, никак еще кто-то заколачивает окна? — устремил вопросительный взгляд вдоль улицы Расщепин.
— А разве не видишь, твой бывший батрак, активист Чилимка... Ему тоже туда гласит дорога... Вчера только вернулся, уже заколачивает свою лачугу.
— Вряд ли в Сибирь черт его унесет. Чай, в Казани у своей зазнобы приютится. Помнишь, в восемнадцатом году все в шинели ходила по деревне да моих работников мутила, — сказал Расщепин.
— Как не помнить, таких тварей век не забудешь.
Чилим действительно приехал в деревню, но не для того, чтобы поселиться здесь. Он решил забрать из дома пожитки, которые не смогла увезти мать. Забивая последние гвозди в дверь, Чилим подумал: «Да, хорош у нас вид, да невесело жить». Долго прощался с Волгой, вздохнул и, взвалив узлы на плечи, отправился к пристани. В городе Чилим начал сразу же искать работу. Эта оказалось не так просто. Куда ни приходил на производство, первым долгом спрашивали: «А что вы умеете делать?» После ответа следовал отказ, и Чилим шел с поникшей головой на квартиру.
Решил он тогда навестить старого приятеля Дернова. Завидя гостя, Дернов пошел навстречу.
— А, друг любезный, Василий Иваныч, здравствуй! — крепко нажал руку Дернов. — Ну, как поживаем, чего поделываем?
— Баклуши бьем, Тихон Кузьмич, — кисло улыбнулся Чилим.
— Как так?
— Эх, Тихон Кузьмич, не везет мне, нигде не могу устроиться на работу. Пришел к вам, может, посодействуете?
— А на какие производства ты ходил?
— Был у Козлова, у Кроля... Все говорят, свертываем производство.
— Эх, Василий Иваныч, ты совсем не туда ходил. Это же частники! Да, они действительно свертывают свое производство, а тебе нужно устраиваться на государственное предприятие. Ты как здоровьем, ничего себя чувствуешь? Черную работу выполнять сможешь?
— Какую угодно, только бы работать.
— Знаешь чего, Василий, у меня есть знакомый инженер по фамилии Секлюцкий. Он городскую канализацию прокладывает. Если хочешь на земляные работы, возьмет.
— Куда угодно, талью бы работать, — обрадовался Чилим.
— Если так, то дело обстоит проще. — Дернов вытащил листок бумаги и быстро начал писать. — На вот, иди, и завтра же будешь работать.
— Благодарю вас, Тихон Кузьмич...
- Постой-ка, чуть было не забыл .. Ты на бирже труда записался?
- Нет еще.
— Эх, голова! Туда нужно обязательно записаться. Они бывших красноармейцев должны посылать на работу наравне с членами профсоюза и в первую очередь. Секлюцкий-то тебя и так возьмет, но ведь эта работа временная, а туда все-таки сходи, запишись.
— Обязательно! — крикнул, уходя, Чилим.
На следующий день он вернулся домой в самом веселом настроении и сказал Наде, что теперь он рабочий человек.
— Не беспокойся, на земляных работах я временно, а потом, может быть, подыщется и другое дело, — успокаивал он.
- А я и не думала беспокоиться. Чего только делать не приходилось, когда в госпитале на фронте была.
Работа у Секлюцкого была сдельной: платили с выработки. Чилим начал зарабатывать хорошо, но через два месяца работы закончились, он получил расчет.
Однажды за вечерним чаем Надя обронила:
- Как я свежей рыбы хочу...
Чилима задело за живое.
— Завтра же пойду наловлю.
— И я с тобой! — закричал Сережа, подбегая к отцу.
— Я ведь рано пойду, ты еще будешь спать.
— Нет, не буду.
— Да возьми уж, — шепнула Надя.
— Ладно, ладно, Сереженька, пойдем. Мы бы и мамку взяли, да некогда ей, там у нее хворые лежат.
— В воскресенье все вместе пойдем. Думаешь, мне неохота посмотреть на Волгу? — сказала Надя.
— Знаю, знаю, милая, — вздохнул Василий.
А утром, как только Чилим пошевелился в кровати, Сережа тут же вскочил:
— Видишь, я не сплю!
— Да тише ты, мамку разбудишь, — проворчал отец.
Быстро забрали мешок, припасенный с вечера, и удилища. Долго шли зеленеющими лугами по узенькой тропинке, которая вела к берегу Волги. Для Сережи здесь все было новым, интересным. Косые лучи только что появившегося солнца заливали ярко-красным светом росистые луга. Над мелкими озерками вставал розовыми облачками туман. Лягушки квакали вразнобой. Сережа уже устал и плелся сзади, запинаясь за кочки и кустарники.
— Пап! Гляди-ка! — вдруг закричал он.— Пичужка рыбку поймала! Ка-ак шлепнется сверху и сразу рыбку в рот. Давай и мы здесь рыбачить.
— Идем, идем скорее! На Волге будешь рыбачить! - торопил Чилим.
— А скоро будет Волга? — спрашивал Сережа, торопливо семеня ногами и путаясь в мокрой траве.
— Вот она, наша кормилица!
Вылезая из кустарника, они вышли на крутояр. Отсюда стала видна голубая широкая река, загроможденная пароходами, плотами и всякими барками,
— Это чьи домики? — спросил Сережа.
— Наши, сынок, наши, советские, — отвечал Чилим, с нетерпением распутывая лески.
— Мне тоже! — кричит малыш.
— Да не шуми ты, рыбу пугаешь.
— А она боится? - уже шепотом спрашивает Сережа.
— Ну да, боится, — тихо отвечает Чилим, закидывая леску.— Ha вот, держи, это твоя, Как поплавок утонет, так тащи.
— Утонул, утонул! — закричал Сережа.
— Тащи скорее.
Сережа вцепился обеими руками в удилище, пыхтит и тащит, сгибая в дугу удилище и пятясь выше на берег. Он вытащил леща. Чилим бросается на помощь, снимает с крючка и снова закидывает леску.
— Ого, какая попала! — кричит Сережа. — Теперь я тоже буду рыбак.
— Варить, что ли, твоего леща будем?
— Нет. Я его домой понесу.
Вечером они возвращаются домой, веселые, с богатой добычей. На ужин Надя готовит уху и поджарку, а Сережа не отходит от нее, старается рассказать все, что видел на Волге. И все напоминает, что большого леща вытащил сам.
- Милый ты мои, — говорит Надя целуя малыша. - Как тебе не быть рыбаком, если отец твой рыбак и мать рыбачка.
— Теперь у нас целая артель рыбаков, — шутит Чилим, усаживаясь за стол.
- Отец твой, Сережа, тоже таким начал рыбачить, — замечает Ильинична.
Глава вторая
Надя взяла с собой на работу несколько рыбок и в обеденный час развернула свой завтрак.
— Где это ты достала? — спросила старшая медсестра, наблюдая, как аппетитно кушает Надя.
- Наудила.
— Нет, в самом деле?
— Муж у меня рыбак.
- Вот как хорошо. Значит, своя рыбка.
— Доморощенная. Не хотите?
— Спасибо, — уклончиво ответила сестра, но глаза ее так и впивались в жареных густерок.
— Берите, берите, — настаивала Надя.
— Да, вкусная, — хвалит сестра, старательно выбирая косточки. — Счастливая ты!
— Не жалуюсь.
Чилим, обрадовавшись хорошему улову, на следующий день опять отправился на Волгу. Придя вечером к уже знакомому месту, Василий увидел причаленную лодку, На корме пристроился рыбак.
«Рыбак рыбака видит издалека, а ненавидит», — мелькнуло в голове Чилима. Но другого подходящего места поблизости не было. Спускаясь с крутояра, он крикнул:
— Клев на рыбу!
Рыбак, видимо, был так увлечен, что ничего не слышал.
— Можно расположиться около вас? — спросил Чилим.
— Валяй, воды хватит, — ответил тот не особенно дружелюбно. Ночью все равно клевать не будет.
— Да на ночь я и не рассчитывал. Пришел ночевать, чтоб утренний клев не прозевать.
Рыбак промолчал. Чилим сбросил свой мешок, приставил удилища к кусту тальника и начал собирать по заплестку хворост, чтобы скипятить чай. Солнце уже скрылось за гору, редкие обрывки облаков, горевшие пламенем заката, тихо плыли над Волгой, а в синеве, меж облаков, начали выглядывать тусклые звезды. Повеял легкий ветерок-горыч, поднося и расстилая по берегу дым от прошедшего парохода. Под шум волн Чилим вдохнул этот с детства знакомый запах Волги и мысленно унесся в прошлое. Вспомнилось детство, батрацкая жизнь и вместе с тем пробудились новые чувства к Наде, которая, несмотря ни на что, связала свою судьбу с ним, батраком. Увлеченный воспоминаниями, он склонился над хворостом и начал разжигать огонь жарника. Старик тоже сошел с лодки и, присев рядом, начал прикуривать. Чилим посмотрел на него и подумал: «Рыбак-то, видать, и не совсем еще старик». Правда, на подбородке его торчала седая щетина, по он был крепкого телосложения. Широкие плечи и цепкие волосатые руки изобличали в нем громадную силу, а свежее без единой морщинки лицо свидетельствовало об отличном здоровье. Незнакомец как-то пристально взглянул из-под серой кепки и участливо спросил:
— Видать, только со службы вернулся?
— Недавно, да и то, кажется, рано, — ответил Чилим.
— Почему?
— Правду сказать, оно бы по времени-то как раз, можно было отдохнуть месяца два-три после двух войн.
— Ну, и в чем же дело? — спросил незнакомец.
— В том-то все дело, что жрать нечего. Вон год-то какой, в деревне все высохло, сгорело, а в городе народу безработного полно, — проворчал Чилим, снимая котелок с жарника. — Давайте кишки промывать. Чай у меня готов.
— Пожалуй, неплохо бы выпить кружечку кипяточку-то, — «старик» направился к лодке.
Оп принес мешок с припасами, Попили чаю и разговорились, сидя у огонька.
— А ведь хлебушка-то можно достать, — сказал рыбак.
— Научите.
— Науки тут не требуется, нужна только смекалка...
— Вот ее-то у меня, видать, и нет.
— Поедем со мной, я тебе покажу, где хлеб добывать.
— С большим удовольствием, как раз мне делать нечего.
— Ты, парень, кого-то мне напоминаешь, — проговорил рыбак как бы про себя, глядя на профиль Чилима.
После некоторого раздумья он спросил;
— Тебя как звать-то?
— Василием.
— А фамилия?
— Чилим.
— Постой-ка. Чилим, Чилим... — улыбаясь, произнес он. — Как отца-то звали?
— Иваном.
— Не Петрович ли?
— Он самый,
— А на каторге он был?
— Был, — ответил Василий, пристально вглядываясь в незнакомца.
- Жив ли он?
— Где там жив... Как вернулся с каторги, в тот же год и умер.
— Так вот, значит, о ком он тосковал и убивался, - снова как бы про себя проговорил незнакомец.
— Кто тосковал? — спросил Чилим, подвигаясь ближе к рыбаку.
— Твой отец.
— Как отец! Разве вы знали моего отца?
— А ты помнишь, когда он с каторги пришел?
— Как же не помнить, мне тогда было тринадцать лет.
— А не вспоминал ли он Маслихина?
— Говорил: «Не знай, выживут ли срок мои молодые друзья Маслихин с Веретенниковым». — Значит вы и есть Маслихин?
— Он самый, Прохор Федорыч. Будем друзьями, крепко пожал руку Чилиму Маслихин. — Как ты схож на отца! Такие люди очень приметные. Раз взглянул — и никогда не забудешь. Право, ты вылитый отец. Как взглянул при огне, так и вспомнил старого Чилима. Жаль его, страсть как жаль, да что поделаешь, видно, быть тому... — и Маслихин задумался. Долго он молчал, глядя на яркое пламя жарника. Видимо, вспоминал дни, проведенные на каторге, и, вздохнув, сказал:
— Вот так, Васенька, не тужи, хлеба добудем. У тебя, наверное, есть кое-какое барахлишко, ну, там рубашонки, брючишки, пиджачишки и всякая такая дребедень?
— А зачем?
— Поедем в верховья Камы. Там на это тряпье можно выменять хлеба сколько угодно. Ты, наверное, и сам видишь, что теперь из города все плывет в деревню, к богатому мужику. Только здесь, поблизости, они уже нахватали. На наши пожитки у них ничего не возьмешь. Им здесь нужны хорошие скатерти, ковры, самовары и мебель для украшения своих горниц. А там подальше от города и нашему хламу будут рады. Я прошлое лето ездил, да и до этого там бывал. Еще когда с каторги шел, полюбовался на тамошние земли. Там засуха меньше вредит, потому кругом леса, а в лесистой местности засуха не берет. Нонче вот тоже взял отпуск, думаю скатать, а потом уж спокойно работать. Только ехать надо в лодке, на пароходе ничего не привезешь. Вот так, значит, подбирай чего есть лишнее да в понедельник и двинемся, — закончил Мaслихин.
— Теперь не только лишнее, а и необходимое все соберешь, только бы не подохнуть с голоду.
— В лодке, брат, спокойно, погрузился и вали. Если где заградительные отряды на Каме, то мы по пути узнаем. Можно день переждать, а ночью проскочим. Это нам не в диковину, бывало, не такое видали.
— Теперь, кажись, все заградительные отряды сияли, — сказал Чилим.
— А если так, то еще лучше.
За чаем да разговорами у огонька не заметили, как ночь прошла.
— А ты гляди-ка, Вася, ночь-то уже вся, светает, — потянулся Маслихин. — Скоро начнется клев.
Утро было тихое, ясное. Клевало хорошо. Чилим с крупной добычей собрался домой.
— Не забудь, Вася! В понедельник утром! — крикнул с лодки Маслихин.
— Обязательно приду! — отозвался Чилим, влезая на крутояр, и быстро зашагал к городу.
«Если удастся поездка, то тужить нечего, а тряпья я наберу», — думал Василий. Вернувшись на квартиру, он рассказал матери, что встретился с бывшим другом отца, каторжником Маслихиным. Мать мельком перевела взгляд в сторону невестки и снова посмотрела на Василия. Сын увидел в ее взгляде упрек за сказанное при Наде, но не смутился и весело продолжал:
— Маслихин зовет меня на Каму, за хлебом.
— Что ты, батюшка! Да у нас и денег-то нет! — застонала мать.
— Ничего, успокойся, мама. Денег мне не нужно, я соберу свое старое обмундирование и променяю.
— Можно из моего барахла чего-нибудь отобрать. А когда поедете? — спросила Надя.
— В понедельник утром.
В воскресенье с самого утра Надя начала хлопать крышкой сундука, выкидывая на пол старые юбки, оставленные матерью. Из ящика комода она вытаскивала свои платья старого фасона из крепкого и добротного материала и бросала их на пол. Затем достала еще одно платье.
— Это оставь, я не возьму, — замотал головой Чилим.
— Почему?
— Сама догадайся.
Надя расправила платье, растянула за рукавчики, примеряя к своей фигуре. Лицо ее расплылось в счастливой улыбке:
— Оказывается, ты не забыл то платье, в котором пришла к тебе в первый раз.
Чилим крепко расцеловал Надю. Сережка побежал на кухню и, теребя Ильиничну за фартук, шептал:
— Бабушка, бабушка, они целуются.
— Ах, они негодники, я им дам целоваться! — шутила Ильинична.
А Надя тем временем, свертывая платье, заметила:
— Ладно, ладно, оставлю. Да, милый, будто это было вчера, а прошло уже восемь лет... Сережке на будущий год в школу идти.
— А года-то какие были, сколько всего мы с тобой пережили!..
Глава третья
Чилим набрал целый мешок разного тряпья и в понедельник спозаранку отправился на Волгу. Подходя к пристани, увидел Маслихина, отливающего из лодки воду.
— Доброе утро, Прохор Федорыч! — крикнул он, снимая с плеча мешок.
— A, Васенька, пришел. Доброе утро, родной. Вот хорошо, давай, давай, погрузимся да в путь-дорогу дальнюю. Иди-ка тащи весла, вон они с правой стороны будки приставлены, — махнул рукой Маслихин.
— Теперь бы нам хорошего «попутчика», чтоб дотащил прямо до Камы, — сказал Чилим, кладя в лодку весла и мешок со своими пожитками.
— Не тужи, будет еще, и не один, — ответил Маслихин, садясь на корму. — А ну-ка, отталкивай и греби. Умеешь работать веслами?
— Выучусь!
Но Маслихин с первого удара весел почувствовал, как рванулась лодка и заскользила по волнам.
— Эге, брат! Да ты, оказывается, совсем молодец!
— Спрашиваешь... Чай, не на Сухой реке, а на Волге вырос.
Из-за высокой песчаной косы около Верхнего Услона стали вырисовываться высокие белые мачты барж с красными флагами, поднятыми под самые маковицы. Громадный буксиряк, вспенивая воды плицами колес, тянул по фарватеру несколько барж. Когда караван начал приближаться, Маслихин крикнул:
— Нажми, Вася! — направляя лодку к каравану.
Чилим, далеко вперед закидывая весла, сильными рывками вспенивал воду, Лодка неслась, точно быстрая чайка.
— Шабаш! Цепляйся! — крикнул Маслихин.
Чилим быстро закинул весла и веревкой причалил к барженской завозне.
— Ловко умеешь чалиться, — похвалил Маслихин.
— Мне это дело знакомое. Однажды с отцом так же вот чалились да чуть было в колеса легкачу не попали. Зачалились за баржинскую завозню, веревка была ветхая, а ночь глаз выколи — ничего не видно. Пошел сверху легкач, нас волной отшибло от завозни. Отец цоп за руль баржи... Ну, ведемся дальше, слышим, еще свистит встречный легкач. Спали, что ли, в рубке у штурвала, не знаю. Только поравнялся с последней баржой, как двинет в борт баржинской завозне, та и в щепы... А за рулем-то мы сохранились.
— На Волге в ночное время всего можно ожидать, сказал Маслихин. — Ну, Вася, теперь мы свободны, можно отдохнуть и закусить.
— Да, пожалуй. Яне успел позавтракать.
Закуривая после завтрака, Чилим спросил:
— Прохор Федорыч, скажите, как вы отделались от каторги? Весь срок отбыли или сбежали?
— Нет, Вася, с полгода не доработал до конца срока. Вышел какой-то манифест. И вот, выпуская нас из тюрьмы, старший надзиратель сказал: «Никогда бы я вас не выпустил, ведь вам только дай волю, так вы снова возьметесь за старое свое ремесло, твари несчастные». Ему, конечно, мы не перечили, пусть собака лает, только бы выбраться за тюремные ворота, Да, брат Вася, неволя тебя так сушит, так ест, спасенья никакого нет.
Взглянешь, на свет божий, и кажется он тебе так прекрасен, так мил!.. А как вспомнишь свой срок, просто сердце мрет. Еще зиму — туда-сюда, а как пришла весна, да зазеленела травка, тогда тебя так и подмывает бросить лопатку или носилки и бежать далеко, далеко в лес, где нет ни людей, ни этого противного конвоя. И вот, когда заглядишься, задумаешься, и про свою работу забудешь. А он тут как тут, конвойный-то, уж кричит: «Чего стал! Али уснул? Давай наваливай, тащи!»
помолчав, он продолжал:
— Да, брат Васенька, не сладко живется в неволе. Работой-то человека не убьешь... Хуже всего этот проклятый тюремный режим, да впереди — конца срока не видно. И чем меньше оставалось сроку, тем крепче ела тоска. Да и черт его знает, зачем так убивались, ведь и та жизнь, которую оставили на воле, не многим слаще каторжной. Скажем, был я батраком у богатого мужика, а батрак — тот же каторжник...
— Это я знаю, - прервал его Чилим.
— Ну, вот и суди сам, как утро — дождь ли, слякоть ли — хозяин гонит тебя на работу. Работаешь от темна до темна, а хозяин все недоволен, все ему мало, за работу получаешь гроши. Кормежка тоже мало отличается от каторжной, все та же баланда. Да я отвлекся. Значит, выйдя за тюремные ворота, обрадовались, почувствовав волю. Только недолго продолжалась наша радость. Видим, что и на воле не очень сладко. Кто тебе рад, оборванному галаху? А дорога-то — далища страшная. И рад бы где остановиться подработать, приодеться по-человечески, да не берут нигде. Зайдешь в деревню, пробежишь улицы две, насшибаешь кусочков, да и снова в путь. Вышли зимой, а тут же весна подходит к концу, а мы добрались только еще до реки Вятки, остановились в маленьком городишке. Говорю своему другу, с которым отбывали и вместе шли: «Давай здесь поработаем, приоденемся, а потом на пароходе уедем». Но не тут-то было: на работу устроиться негде. Друг Хрулев мне говорит: «Нет, Прохор, я не намерен больше здесь околачиваться, мне уж осталось не очень далеко, как-нибудь дотяну до дома». Распростились мы с ним, он побрел дальше, а я отправился в деревню. Все-таки мне тут повезло, нанялся к одному богатому мужику на молотьбу. Он убирал старые клади, чтоб освободить место на гумне для нового урожая. Тут я подработал хорошо. С месяц у него занимался разными делами. Он деньги мне уплатил сполна, да еще кафтанишко старый подарил за мою усердную работу. Ожил я, повеселел и скорее на пристань. На «Филиппе Булычеве» приехал в Богородское. Вышел на родной берег, поднялся на бугор, любуюсь, как обнимаются Волга с Камой, ласкают друг друга волнами на стыку. Стою и думаю: «Куда теперь податься?» Ежели идти к жене с тещей, больно гол, как сокол, не знаю, примут ли. И все же, скрепя сердце, решил идти. Начал подниматься в гору, чтоб выйти на прямую дорогу. Вдруг встречается мой деревенский сосед, Павел Феклов. Узнал меня, кричит: «Здорово, Прохор! Куда направил лыжи? Уж не в деревню ли?» «Домой, говорю. Хотел побывать, жену с тещей повидать». «Да ты что, с ума спятил? Где твой дом? Где жена, да еще и с тещей?» «Там, говорю, в деревне». «Были, да сплыли...» «Как так сплыли?» «Очень просто. Теща в первый же год, как тебя забрали, умерла, а жена еще в прошлом году другого мужа нашла, продала твою лачужку да куда-то с ним скрылась, кажется, в Астрахань, на рыбные промыслы укатили». «Правда?! — закричал я, а сердце, точно горячими клещами, сдавило, и слезы посыпались из моих глаз. — Куда ж мне деваться?» — co стоном выдавил я. «Чего ты захныкал, — сказал сердито Павел. — Что ты, бабы отродясь не видывал? Поедем со мной в Самару, я там позапрошлый год работал. Хлеб там хорошо родится, каждый мужик в работники возьмет. Деньги заработаешь и сыт будешь». «Что ж, говорю, поехали, раз на мою долю такое выпало». Денег у меня немножко было, да Павел на билет добавил. Ну, на савинском «Иване» прикатили мы в Самару. «Держись за меня, я тут все знаю, — сказал Павел. Село Вершины слыхал?» «Откуда слыхал, когда я первый раз в этой местности». «Верст восемнадцать-двадцать в степь, там мужик зажиточно живет, рабочие руки всегда нужны». «Не все ж, говорю, зажиточные, есть и бедняки?» «Бедняков-то и там хоть отбавляй, только к своим не идут в работники. А нашего брата, приезжих, они ловят. Потому мы для них выгоднее».
— А дальше? — нетерпеливо спросил Чилим.
— Приплелись мы в эти самые Вершины вечером. Он нанялся к старому хозяину, а я к его соседу. На следующее утро поехали с хозяином в поле снопы возить. Вот так я начал работать. Работаю, стараюсь, хозяину моя сила нравится, он говорит: «Хорошо, Прохор, работаешь, может быль, и на зиму останешься?» «Что ж, говорю, мне все равно, останусь и на зиму». Когда весь хлеб с поля свезли, часть обмолотили, часть в клади сложили, началась другая работа — в мастерской, шкуры бараньи выделывали. Мастером сын хозяйский был. Ну, стоим в мастерской, я на крюку отминаю, а мастер на колоде отделывает, наводит лоск. Как-то приходит хозяин: «Ну, как дела?» «Идут», — отвечает сын. «Гляди, сынок, как Прохор старается». Действительно, я работал со всем усердием. Стою без рубашки, в одних подштанниках, пот с меня льет в три ручья. Говорю хозяину: «Может, прибавишь жалованье за хорошую работу?» «Денег нет, денег нет», — ворчит хозяин и уходит.
«Что за черт, думаю, сколько ни работал, а все только на кусок хлеба. Ладно, — решил, — только бы дотянуть до весны, больше я тебе не работник». Так и сделал. Как зазеленела степь, взял расчет и подался искать другой работы. Иду по степи, над головой жаворонки вьются, поют, славят весну и тихий ясный день. Степной воздух чист, душист и так приятен, что сердце радуется. Иду и думаю о своей жизни, такой трудной и бестолковой. Сколько я прошел — не знаю, только уже вечер наступил. Впереди — небольшой бугорок, через который проходит дорога, а за бугром какие-то деревца выглядывают зелеными ветками. Когда взошел на бугор, вижу: по низине течет маленькая речка среди кустарников и осоки, а за речкой луга зеленеют с голубыми озерами. Около этой речки и расположился на отдых. Решил ночевать.
— Около речки всегда приятный ночлег, — заметил Чилим.
— А утром уже не стал выходить на дорогу, а просто спускался по берегу этой речушки. Вижу — впереди каменная ограда преградила мне путь. Думаю: «Какой-нибудь завод... Пойду-ка попытаюсь, может быть, возьмут на работу». Подошел к железным воротам с черными массивными крестами. Встретила меня женщина, вся в черном одеянии. «Вам что угодно, отец?» — спросила она. «Да вот, говорю, хотел было на работу наняться». — «Пойдем к матери игуменье».
Оказывается, в монастырь залетел, да еще в женский. Ну, привела меня в келью. Там сидит старушка, тоже в черном, и на голове наверчена черная хламида. Вошедшая со мной женщина низко поклонилась старушке и, скрестив руки на груди, доложила, зачем я пришел. Старушка поглядела на меня сквозь очки в серебряной оправе и, сощурив близорукие глаза, сказала: «Садись, отец, — указала на скамейку около стола. А ты, Фетинья, выйди». Женщина ушла, я сел на скамейку, пригладил волосы на голове, расправил бороду. Она сняла очки, протерла их своей хламидой и снова нацепила на толстый нос. Спросила: «Как тебя звать-то, отец?» Я сказал. «Так, значит, отец Прохор... Что ж, старче, добро...» Хотел было обидеться, возразить, какой, мол, старик: сорок два года. Но смолчал. Она перекрестилась и говорит: «Слава те, господи, вот такой нам работник и надобен. Коров пасти сумеешь?» «Это дело, говорю, мне знакомое, я лет пять коров пас, хороших, холмогорских». «Где вы их пасли?» «Да вот тут, недалеко, в Дамаскинских Вершинах».
«Знаю, у них хорошие коровушки, породистые. Ну вот и слава Gory, — снова перекрестилась она. — Значит останешься?» «За тем, говорю, и пришел». А игуменья продолжала: «Теперь вот что, отец Прохор, слушай да не забывай. После того как пригонишь коровушек, потрапезуешь на сон грядущий — и спать отправляйся на сеновал. Там будет твоя опочивальня. Только помни одно: дверь обязательно запирай на засов. Понял?» — строго посмотрела она на меня. «Слушаюсь», — ответил я.
«Мать Фетинья, войди!» — проскрипел ее старческий голос. Вошла женщина, что меня привела, и снова отвесила низкий поклон. «Кликни ко мне Феню, что коров пасет». Вскоре вошла молодая монашенка с кнутом и посохом в руке. Кинула на меня быстрый взгляд и, низко кланяясь игуменье, спросила: «Что угодно, матушка Агриппина?» «Простила я тебя, Фенюшка. Перейдешь на другую работу. Сдай кнут и посох отцу Прохору, пересчитайте всех коровушек, да покажи наши владения, где пасти». «Спасет тебя истинный Христос, матушка Агриппина». «Идите с богом», — махнула старческой рукой игуменья. Поклонились мы и вышли. Сосчитал я коров, получил пастушьи доспехи и приступил к делу. В полдень пригнал коровушек к озерку, которое указала Феня, лег на траву под кустик, отдыхаю. Вижу, спускаются с горки с ведрами и подойниками. Две прошли и коровушкам, а третья свернула ко мне. Та самая прощенная Феня. Черные глаза из-под длинных ресниц так и жгут меня улыбкой. <Вот тебе обед, пастырь божий», — прозвенел ее серебряный голосок. Вынула из подойника кринку молока, накрытую пирогом с зеленым луком, поклонилась и тихой походкой пошла к коровушкам, начала доить. Я сижу, обедаю и на Фенюшку поглядываю. Она тоже, нет-нет, да и метнет свой быстрый взгляд на меня. Ну, думаю, плутовка, ты что-то задумала... Наелся я пирога с молоком, сижу отдыхаю, а сам все думаю о Фенюшке. «Как черт затащил тебя сюда? Наверное, так же, как и меня, нужда-матушка загнала». И другие мысли потекли в моей голове... Монашенки ушли, коровушки мои отдохнули, выкупались в озерке, да и солнышко свалило с полдня. Я кнут на плечо, посох в руку, шагаю тихонько впереди своей паствы, точно игумен в длинной хламиде. Обопрусь па посох, стою и думаю. «Если так дело пойдет, работать можно». Вечером отмерял свою тень лаптями, выходит — пора гнать на покой. Пригнал стадо, поужинал и отправился в свою «опочивальню» на сеновал, как приказала мать игуменья. Да что-то задумался, размечтался и в первый же раз забыл заповедь игуменьи: дверь не запер на засов. Стемнело. Я уже заснул, и приснилось что-то приятное... Вдруг сквозь сон слышу: ступенька на лестнице скрип-скрип... «Что за черт, и в самом деле не воры ли?» — подумал.
«Кто там?» — заорал спросонья.
«Потише, не пужайся, это я, Феня, что обед к озерку приносила», — прозвенел ее голосок. «А чего тебе надобно?» — спросил я уже потише. Она на мой голос подвигается все ближе и говорит: «Жарко у нас в келье, а клопы спать не дают. Пришла маленечко прохолодиться...»
«Ну что ж, говорю, валяй прохолаживайся. Думал, мол, воры».
«Знаю, чай одному-то боязно, вишь, как у тебя тут темно». А сама на мой голос подвигается все ближе. «Если мать игуменья узнает?» говорю ей. «Как она узнает, ты, чай, не скажешь?»
Провалялась она с час времени на сене и говорит: «Вот теперь хорошо, маленечко прохолодилась, теперь пойду». Только она ушла, я снова задремал, как услышал: опять ступеньки скрипят. «Кто идет?» «Это я, Ефросинья, что коров приходила доить». «Hy, знаю, а чего тебе?» «Лежу я и думаю, не холодно ли нашему пастырю одному-то на сеновале? Давай-ка отнесу одеяло. На вот, прикройся». «Спасибо, говорю, за заботу». «На здоровье», — захихикала она.
Проводил мать Ефросинью, лежу и думаю: «Вот оно что! Мать игуменья не зря наказывала, чтоб запирал дверь на засов. А я в первую же ночь сплошал, заповедь ее не сдержал — вот и согрешил...» Только так подумал, слышу: опять ступеньки скрипят. Нет, думаю, к черту вас с клопами-то, мне нужен отдых, завтра чем свет коров гнать. Вскочил с постели и скорее дверь на засов. На следующий день Фенюшка пришла пораньше к озерку и опять принесла кринку молока с пирогом. Ну, поговорили о том о сем, я спрашиваю: «Как ты, милочка, такая молодая, попала в это святое место!» «Как и все попадают. Ты вот попал же», — сказала она и, точно огнем, опалила взглядом черных глаз. «Я-то что, я на работу пришел». «А я плясать, что ли? Видишь, коров доить хожу, а до твоего прихода пасла их. И считаю это самой лучшей работой, а пришел ты — отнял у меня ее». «Это я знаю, что ты коров пасла, а вот как сюда попала, меня интересует?» «Ничего интересного, — ответила она, — кроме печального и смешного... В Казани я жила со своей тетушкой. Она пенсию получала, я ходила работала, шерсть промывала на Казанке для валяльной фабрики. Вот тут-то меня и постигла беда. Хозяйский сын начал ко мне приставать, с любовью напрашиваться, наобещал златые горы, а я с дуру-то и поверила. И вот прошлым летом, когда шерсть промыли, просушили, упаковали в тюки и начали грузить на баржу, он говорит: «Жаль мне тебя оставлять, поедем со мной в Самару. Как приедем, так я на тебе женюсь». Я согласилась. Пришла, рассказала своей тетушке, что выхожу замуж за самого хозяина. Она перекрестилась и говорит: «С богом, милая. Значит, тебе счастье такое выпало». Поплакали мы вместе с тетушкой, распростились, и я поехала на пристань. А когда оказалась вдвоем только с ним в каюте, он начал клясться, божиться, что как приедем, обязательно женится. Тут уж ничего не сделаешь, поверила я и согрешила... А когда приехали в Самару, он говорит: «Вот мы и приехали. Ты, миленькая, подожди тут на пристани, а я сбегаю извозчика кликну, и поедем в город». Ушел и больше не вернулся. До полдня я ждала на пристани, а его нет и нет. Обливаясь слезами, пошла в город одна, может быть, найду его, но где найдешь!.. Проходила до самого вечера и, конечно, не встретила. Ночь, не смыкая глаз, провела на постоялом, а как стало рассветать, снова принялась за поиски. Пришла на базар, сижу, плачу. А рядом одна старушка цветами торгует. Она меня спрашивает: «О чем ты, голубушка? Деньги, что ли, вытащили жулики?» Я рассказала, что со мной случилось. «Эх ты, глупая девчонка! Да разве можно доверяться этим мужикам. Кто он, твой ухажер-то?» Рассказала, что он хозяйский сын. «Ах, какой мерзавец! Знаю я их, все они, купеческие сынки — распутники!» «Что теперь я буду делать? — еще горше залилась слезами... — Посоветуй, бабушка, куда мне теперь деваться? Обратно ехать у меня денег нет, а что тетушка-то скажет, когда у знает!» Вот и устроила меня старуха в монастырь.
Выслушал я ее и говорю: «Если тебе нравится коров пасти, так я могу уйти...» «Что, видно, напужался? Еще только одну ночь провел на сеновале, подожди, еще не это увидишь", — говорит. «Ничего, я не из робких», — отвечаю. «Тогда и тужить нечего, — засмеялась она.— Только теперь ты один не уйдешь». «А кто меня задержит? - спрашиваю. — Я человек вольный, хочу — здесь, в монастыре, работаю, захочу — на другое место уйду». Она отвечает: «И я с тобой пойду».
«Я, говорю, в Казань поеду, там у меня есть знакомый хозяин постоялого, Яков Тарасыч. Наймусь к нему дворником, там и квартира готовая». «И я тоже поеду в Казань, там у меня родная тетушка» — твердит она. Покинули монастырь и на третий день были уже в Казани, у Фениной тетушки, Марфы Тимофеевны. Славная была старушка. Пенсию она получала за раздавленного на пристани мужа. Вот у нее-то мы и приютились. Я начал искать работу, кое-как устроился угольщиком на электростанцию, а Фенюшка стала работать в прачечной. Зажили мы с ней хорошо, душа в душу. Тетушка ее уже состарилась, стала прихварывать и вскорости умерла.
На этом закончил свой рассказ Маслихин.
— Да, Прохор Федорович, всякое бывает на свете, — вздохнул Чилим.
— А теперь знаешь чего, Вася, давай-ка приляжем, отдохнем, пока дотащит нас до Камы.
Чилим подложил под голову мешок со своими пожитками, растянулся вдоль лодки и тут же захрапел, Маслихин последовал его примеру.
Глава четвертая
Баржи проходили уже мимо горы Лобач. Солнце ярким лучом ударило в нос Маслихину, он чихнул и, проснувшись, закричал:
— Васятка! Отчаливай! Устье Камы проезжаем. Вот беда-то какая, чуть было не увезли нас в Самару.
— Боишься, как бы опять не попасть в зубы монашенкам, — рассмеялся Чилим, откидывая причал.
Лодка медленно начала отставать от каравана, тихо покачиваясь на волнах.
— Давай, жми покрепче на весла, — сказал Маслихин, направляя лодку в устье Камы. — Ночью не поедем, выберем местечко на песке, где побольше дров, там и заночуем.
Подкрепившись ужином, нагрели песок и расположились на ночлег, как дома на печке.
Когда забрезжил рассвет и потянул свежий утренний ветерок, разгоняя туман, Маслихин был уже на ногах, готовил завтрак.
— Вставай, Васятка! Надо двигаться дальше, Нам осталось еще верст двести.
— Это чепуха, — отозвался Чилим, протирая глаза.
— Ну-ну, хватит растягаться, иди умывайся, у меня чай скипел, — сказал Маслихин, вытаскивая из мешка припасы на завтрак.
Подзакусили, сложили свои пожитки в лодку и двинулись дальше.
— А ты гляди-ка, Васятка, ветер-то потянул нам попутный, поднимай парус да сиди покуривай.
Лодка заводями бежала быстро. Чилим перебрался ближе к Маслихину, свернув цигарку из самосада, прикурил и подал попутчику.
— Знаешь что, Прохор Федорыч, меня очень интересует, за что ты на каторгу попал? — спросил Чилим.
— Эх, братец мой, Васенька, оттуда выбраться очень трудно, а туда дорога-то ай-ай широка... Зло меня тогда взяло, молод еще был. Жил в деревне, хозяйства никакого. Я батрачу, жена батрачит, вот она и купила маленькую козочку, Машкой ее звали. Ну, лето она паслась с овцами в мирском стаде, а на зиму, думаю, надо запасти ей сенца. Вот и отправился в барские луга. Своей-то земли не было... Ну, собираю в кустиках траву по клочочку, жну да сушить на полянку раскладываю, Увидел охранник, цоп меня и тащит к барыне.
«Вора, говорит, поймал». Вышла барыня на крыльцо, такая разнаряженная, духами несет от нее на весь барский двор. «Спасибо, говорит, тебе, Савельич, за усердную службу, а тебя, мошенника, я прикажу выпороть». Вывернула на меня большие глаза и крикнула: «Эй, люди! Возьми его на конюшню».
Прибежали три здоровенных лоботряса, схватили меня под руки и волокут. Отбиваюсь, кричу: «Не имеете права! Я не барский холоп!» «Мы приказание выполняем, снимай штаны, а потом разберемся», — отвечают.
С троими-то не совладаешь, так и отодрали за мое почтенье. Зажал я в горсть свои портки, бегу и думаю: «Подожди, тварь двуногая, я тебе удружу...» На следующий день на работу не пошел, а как опала роса, отправился опять в барские луга. Облюбовал самый большой омет и подпустил под него «красного петушка». Сам в кусты, да не тут-то было, конные объездчики сгрудили меня и на аркане снова к барыне привели. Прибежал урядник со стражником — и сразу в тюрьму. А судили-то вместе с твоим отцом. Да я не унывал, утешал себя тем, что все-таки отплатил за побои. Вот так, Васенька...
Лодка шла быстро, миновали пристань Лаишево. Но вскоре ветер начал стихать, парус повис. Чилим потащил по-бурлацки бечевой. Еще одну ночь провели на песке. На следующий день подул встречный ветер, волны начали захлестывать лодку. Повернули к берегу, лодку вытащили и, приютясь за густыми кустарниками, начали готовить обед. Вдруг послышался треск хвороста; раздвигая кустарники, к костру подошел человек.
— Можно прикурить or вашего огонька? — спросил он, рассматривая путников. — Ну и ветрище, — проговорил он, прикуривая.
- Затихнет, нам торопиться некуда, — сказал Маслихин, загребая хворостиной угли на положенные в золу картофелины.
- Далеко путь держите?
— Знамо куда, побираться едем.
— Теперь много едут, — заметил незнакомец и полез в кусты.
Через некоторое время еще один подошел с той же стороны. Спросил:
— Долго намерены ждать?
— А вот как стихнет ветер, так дальше поедем, - ответил Маслихин.
Незнакомец промолчал и скрылся в тех же кустах, что и первый.
— Прохор Федорыч, вы ничего не заметили? — спросил Чилим.
— Нет, а что?
— Мне кажется, это разведчики. Видал, у последнего что-то спрятано под курткой, не иначе как обрез.
— Это и я заметил, — сказал Маслихин.
— Вы подождите тут, а я добегу на минутку.
Чилим осторожно начал пробираться сквозь шумящие листвой кусты. Не успел ступить и двадцати шагов, как увидел такую картину. Те двое, что приходили прикуривать, сидели у догоравшего костра и о чем-то беседовали, а пятеро спали на сене, разостланном под густым нависшим вязом. К кусту были приставлены три винтовки и две кавалерийские шашки. Ни дороги, ни тропинки к этому месту не было. Чилим смекнул: здесь дело не чистое и, выбравшись из кустов, шепнул:
— Поехали, Федорыч.
— Что такое?
— Потом, потом, айда гоним, — заторопился Чилим. Быстро спустились к лодке, столкнули и сразу — наперерез, к другому берегу. Не успели добраться до середины Камы, как на крутояре появились все семеро. Они кричали и махали шапками.
— Куда же вы? Утонете! Вернитесь!
Чилим все сильнее нажимал на весла. С берега затрещали выстрелы, в воздухе засвистали пули. Лодка быстро удалялась. С каждой минутой расстояние от стрелявших увеличивалось, лодка скрылась в вечерней мгле: Кама в этом месте давала извилину, да и ветер изменил направление.
— Ставь парус! — крикнул Маслихин.
Чилим быстро вздернул парус. Лодка заскользила вдоль реки против течения. Опасность миновала. На левом берегу замерцали тусклые огоньки раскинутой по бугру деревушки.
— Что это за огни? — спросил Чилим.
— Село Кубасы. Давай перевалим, да переждем там ночь, а утром отправимся дальше, — сказал Маслихин, поворачивая лодку.
Ниже Кубасской пристани пылал громадный костер. Приткнув лодку к берегу, Чилим с Маслихиным подошли к костру, у которого грелись рыбаки. Маслихин рассказал о бандитах.
— Это здесь не новость, — отозвался один из рыбаков. — Тут их целая шайка. Они не только на Каме грабят, а частенько и в деревни заглядывают.
— А что за народ-то? — спросил Маслихин.
— Там собрался всякий сброд, всех сортов и званий: и белогвардейцы, и дезертиры из Красной Армии, и кулацкие сынки.
— А почему их не переловят?
— Ловить-то их выезжали из Казани и из Чистополя. Перестрелка здоровая была, бандитов каких уложили, которых живьем захватили, а остальные скрылись. Было притихли малость, а теперь опять пошли гулять. Правда, сейчас действуют больше ночью.
— Какой черт ночью, нас засветло было накрыли, — сказал Маслихин. — Разве в сельсовет пойти заявить?
— Ну, брат, там на Каме, где нет близко жилья, они и днем орудуют, не только вечером. А в сельсовет идти вам незачем, Они за сельсоветчиками всех пуще охотятся. На прошлой неделе нашего председателя шлепнули. Только выехал посмотреть луга, бац из-за куста и наповал.
Рыбаки ушли, а Чилим с Маслихиным остались у костра. Подложили под головы свои котомки и вздремнули. А утром отправились в путь. Проехали Чистополь, снова встретилась деревня недалеко от берега.
— Ну, ты оставайся, Я добегу, узнаю, — сказал Маслихин, выпрыгивая из лодки.
— Есть, что ли? — спросил Чилим, спускавшегося с бугра друга.
— Нет, опоздали, все уже распродали, давай, едем дальше, все равно найдем.
Подъезжали уже к Соколкам, а хлеба ни фунта выменять не удалось. Ветер совсем стих. Стало проясняться. Но небу поплыли редкие белые облака, кидая серые тени на Каму и прибрежные пески.
Вдруг Маслихин воскликнул:
— Ага, вот он, где наш хлеб!
На кpутояре сидел человек.
— А вы почему знаете, что у него есть хлеб? - спросил Чилим.
— А иначе зачем ему быть тут в это время?!
Повернув лодку к берегу, Маслихин крикнул;
— Здорово, отец!
— Здрасьте, — качнул лохматой головой старик и снова, опершись на толстую суковатую палку, начал смотреть, как мимо проносились быстрые струи Камы.
Маслихин вылез из лодки, сел рядом со стариком, стал свертывать цигарку.
— Ну как, отец, хлебцем мы тут не можем разжиться?
— А сколько вам? — Приподнял густые рыжие брови старик.
— Да так примерно пудиков двадцать.
— На деньги вряд ли найдете. Вот если бы обменять на что, пожалуй, нашлось бы. А деньги... Что деньги? Все равно на них купить нечего.
— У пас барахлишко кое-какое есть.
— А ну-ко, покажите, — сказал старик, озираясь по сторонам.
Чилим с Маслихиным развязали свои узлы, начали вытаскивать привезенный товар. У старика глаза заблестели, забегали с предмета на предмет. А когда Чилим
вынул из мешка и раскинул па руках голубое платье, старик радостно воскликнул:
— Эх, вот это да! Моей Нюрке будет в самый раз. Рослая она у меня да здоровая. Прямо как царица будет в этом платье! Да тут у вас три семьи хватит одеть. А штанов нет?
— Как нет! Есть, и штаны, отец, только защитного цвета, — сказал Чилим, вытаскивая из мешка.
— Тоже хороши, — сказал старик, примеривая на себя, — Ничего, что защитные, теперь и бабы все в таких юбках щеголяют. Сколько за все чохом?
— Да так примерно пудиков двадцать надо бы, - сказал Маслихин.
— Нет, много, что ты, мил человек... Я торговаться не люблю, вот хотите за все пятнадцать?
— Маловато, отец.
— Ну, как же, делом-то говори?
— Вот так отец. Мы сбросим два, а ты накинешь три. Идет?
Долго молчал старик, видимо, подсчитывал в уме, как бы не промахнуться, и, наконец, согласился:
— Идет. Только придется подождать ночи, днем не вывезти, свои следят. Припасите мешки, чтоб после не путаться.
Посидел он еще немного на берегу, все оглядываясь по сторонам.
— Ну, я коль пойду. Ждите ночью, только не обманывайте.
— Вот еще! Да разве мы обманывать приехали за три-то сотни верст, - с обидой в голосе произнес Маслихин.
Старик ушел. Вечерело, Налетели черные тучи, заморосил дождь.
— Измочит нас, Васек, давай придумывать ночлег. Ты пробеги-ка по берегу, нет ли шалаша или землянки, — сказал Маслихин.
Чилим осмотрел поблизости берег и ничего не нашел.
— Давай вытащим на берег лодку, опрокинем вверх дном, вот нам и дом, — предложил Чилим.
Разостлали мешки и свой товар под бока, но заснуть так и не удалось, Дробно барабанил в дно лодки дождь, тихо шептались с берегом волны. А мысли кружились около одного вопроса: «Привезет ли старик хлеба?»
— Тпру! — раздалось па крутояре.
— Вставай, Васек, дедок приехал, — толкнул в бок задремавшего Чилима Маслихин.
— Эй, вы! Подлодочники! — крикнул с крутояра старик, — Живы ли?
I — Дышим, отец, дышим! — весело отозвался из-под лодки Чилим.
— Тащите барахлишко-то, да будем рассчитываться! Всю ночь лил. Наверное, вас до нитки измочило. Ну-ко, давайте одежонку-то пересчитаем.
— Да все тут, ничего не украли.
- Ну, нет, брат, без счету только дурак берет, — ворчал старик, считая вещи и проворно суя в свою котомку. — Теперь давайте свои мешки, прямо с телеги и пересыплем. Ровно восемнадцать пудов привез.
Пересыпав муку в свои мешки, Чилим с Маслихиным стали грузить их в лодку.
— Я поехал! — крикнул старик. — Желаю вам удачи! Но-о! — и телега затарахтела по луговой влажной земле.
...По волнам быстро скользила груженая лодка, уносимая течением. Мимо бандитского лагеря ехали ночью и по самой середине реки. Вдруг окрик:
— Эй, на лодке! Подворачивай к берегу!
— На-ка вот, — погрозил кулаком в темноту Маслихин, сильнее налегая на кормовое весло.
— А, сволочи, догадались! — долетали ругательства с берега.
Разбойничий лагерь остался далеко позади. Утром проехали Рыбную Слободу. Чилим радовался, что так удачно съездили. «Теперь семья будет надолго обеспечена», — думал он. Но встретившийся рыбак Мансур омрачил его радужное настроение, сказав, что вряд ли они проедут мимо Мурзихи:
— Там все лодки останавливают, хлеб отбирают и деньги не платят.
— Что будем делать? — в задумчивости спросил Чилим.
— Не тужи, ночью все равно проскочим, — успокоил Маслихин.
Завернули в заливину на островок, затащили лодку в густую чащу, стали дожидаться темноты.
— Ну-ка, айда, благословясь, — сказал Маслихин, когда окончательно стемнело.
Темной ночью действительно Мурзиху проплыли незамеченными. На рассвете уже подъезжали к лаишевской пристани. Держались левого берега. Но только путники поравнялись с пристанью — грохнул с берега винтовочный выстрел. В утреннем сумраке они увидели легкую лодку, пересекавшую им путь.
— Какого черта заставляете гнаться за вами! Оглохли, что ли? — ругался в лодке человек, держа винтовку наперевес, — Поворачивай к пристани!
— Ну, брат, попали, — ворчал Маслихин, поворачивая лодку.
— Выгружайте все! — скомандовал начальник караула. — Кто такие? Куда пробираетесь?
— Голодающие, едем в Казань...
— Ваши документы?
Начальник прочел поданные удостоверения и крикнул:
— Липа!.. Оставляйте здесь все и можете идти!
— Никуда я не пойду, пока обратно все не получу! По какому такому праву вы отбираете хлеб? У нас дома семьи подыхают с голоду, — заспорил было Чилим.
— Не ерепенься, вот комиссар приедет, покажет тебе право, — предупредил строгий начальник караула.
Солнце уже поднялось высоко и нещадно припекало луговую влажную землю. Чилим с Маслихиным легли на траву и печально смотрели на дорогу, вилявшую по лугам к Лаишеву. Ни еды, ни курева у них не было.
— Огоревали хлебушка... — тоскливо выдавил Маслихин.
— Все равно привезем, — утвердительно заявил Чилим.
— Вон комиссар едет! — крикнул один из отрядников.
Чилим с Маслихиным тоже увидели пролетку, катившую к пристани. У Чилима промелькнула на лице радостная улыбка:
— Мульков, черт его подери!
Комиссар тоже, видимо, узнал Чилима. Сойдя с пролетки, он направился к нему.
— А, Василий, здорово! Ты как сюда попал? — спросил он, пожимая руку Чилиму.
— По несчастью. Ваши ребята задержали.
— Эх ты, вояка! — весело рассмеялся Мульков.
— Вот они, голые, — показал мозолистые руки Чилим.
— Ну, ничего, сейчас все уладим, — пообещал комиссар. — Фролов! — крикнул он начальника караула.
— Я, товарищ комиссар! — отозвался тот, вылезая из будки, где хранился отобранный хлеб.
— Чего вы у этих молодчиков отобрали?
— Четыре мешка с мукой и лодку.
— Верните все обратно.
— Есть вернуть обратно! Пошли! Забирайте! - крикнул Фролов.
— Подождите, мы вам поможем и лодку сгрузить, — выскочили из лачуги два молодых парня из отрядников.
— Спасибо, товарищ Мульков, — растроганно сказал Чилим.
— Садитесь, закуривайте, — ответил комиссар, присаживаясь около будки. — Ну как, Василий, поживаешь после ухода из армии? На работу устроился?
— То-то, пока нет.
— А почему?
— Потому что не берут, на бирже народу полно. Вот собрал все свое и женино барахло, променял на хлеб, и тот было отобрали. Не будь здесь вас, что бы я стал делать?..
— Ничего, не обижайся, отрядники не виноваты, им дан такой приказ — все лодки останавливать и хлеб отбирать. Правда, вы везете по девять пудов на брата, а вчерашней ночью задержали пять лодок, так в некоторых было по сто пудов и более. Это уже спекулянты, а мы ведем с ними борьбу. Понял?
— Все понятно, только вот у нас табачку нет на дорогу, да и хлеба ни крошки, — заметил Чилим.
— На вот, отсыпь, — подал ему кисет Мульков и крикнул: — Ребята! У кого есть хлеб? Поделитесь с товарищами.
Молодой парень, что помогал Маслихину грузить в лодку мешки, вынес из будки краюху и передал ее Чилиму.
— Вот спасибо, теперь мы до Казани живем... Спасибо вам всем, — благодарил Чилим, пожимая на прощанье руку Мулькову. — Может быть, вы нам бумажку напишете, чтоб в другом месте не задержали? — спросил Василий.
— И так доедете, на Волге отрядов нет.
— Пятнадцатый день сегодня, а Васи все нет. Обещал вернуться дней через десять, — вздыхала Надя.
— Далеко, видимо, заехали, — попыталась успокоить Ильинична.
Накануне Наде удалось достать фунт сахару, и сегодня у них с Ильиничной был праздник: пили малиновый чай с сахаром. Свекровь сбросила клетчатый платок, Надин подарок, поправила чепчик на седой голове и торжественно разливала чай из начищенного самовара.
— Домик-то тот цел, в котором мы жили на даче?— спросила Надя.
— А куда он денется? Стоит с заколоченными окнами. Нынче много в нашей слободке заколоченных домов. Почитай, все уехали: кто в Сибирь, кто в Вятскую губернию. Лошадей меняли за пуд хлеба.
— Кому меняли-то? — спросила Надя.
— Как кому? Богатые-то остались, у них запасы хлеба, а скотины всякой набрали задарма. Они такому случаю радуются да подсмеиваются над бедными: «Что, наработались при Советской власти? Теперь с голоду подыхаете». А что Советская власть сделает, если во всю весну ни единого дождичка не выпало?! И молебствовать ходили на родник к поповскому саду, и утопленников отливали. А нет, ничего не помогло, земля вся истрескалась, выгорела, как зола.
— Глупости, — сказала Надя, — кости покойников не дадут никакой влаги.
— Знамо, чай, так, а что с попом да с народом сделаешь...
Надя вздохнула и задумалась. Перед се глазами, как во сне, поплыли картины Волги и прошлые дни.
Ильинична чувствовала себя в Надиной квартире как дома, но в голове все время вертелся вопрос: хоть бы повенчались, что ли, или в загсу сходили. Однако спросить Надю стеснялась.
Надя, видимо, догадалась. И решила сама сказать:
— Мамаша, ты, наверное, еще не знаешь, а мы ведь с Васей расписались.
— Слава тебе, господи, — перекрестилась Ильинична. — Дай бог вам счастливой жизни, — и расцеловала невестку.
— Вот они, с чаю-то целоваться вздумали, — смеясь, сказал вошедший Чилим. — Помогите лучше хлеб с телеги сгрузить. Из соседних квартир вышли во двор. Даже нелюдимый старый холостяк бухгалтер и тот высунулся из окна по пояс, кричал:
— Эх, Василий Иваныч, какой ты счастливый! Да если бы я имел столько хлеба, несмотря на мою корявую физиономию, непременно женился бы на самой знатной барыне.
— Съезди на Каму и ты привезешь, — тоже пошутил Чилим.
— А оброс-то, как дикий человек, — заметила Надя.
— На лаишевской пристани чуть было не побрили, спасибо Мулькову — выручил из беды...
Василий рассказал историю своей поездки.
— Больше я тебя никуда не пущу, — сказала Надя. — Да я и сам-то не очень собираюсь.
Увидя привезенный хлеб, Ильинична перекрестилась.
— Слава тебе, господи, — затем обратилась к сыну. — Иди скорее обедай.
— Подожди, мама, вот я побреюсь да умоюсь.
— На вот, переоденься. Весь в муке, как мельник, - сказала Надя, подавая мужу рубашку.
Загорелый, чисто выбритый, в новой рубашке, Чилим, садясь за стол, спросил:
— Чего это вы давеча вздумали целоваться? Меня, что ли, увидели, обрадовались?
Ильинична подошла к Васе и, целуя в щеку, промолвила:
— С законным браком, сынок.
— Ах, вот они что вспомнили, — рассмеялся Василий. — Свадьба-то прошлый год была. Два самовара тогда чаю выпили. Горько, конечно, не кричали, чай-то с сахаром пили. Только один дядя все надоедал, сядет рядом с молодушкой, а меня заставляют выкупать, а я не знаю, что делать, как ее выкупать. Хорошо мой друг напомнил: «Целовать, говорит, надо».
— А кого? — спрашиваю.
— Ну, конечно, говорит, не дядю.
Надя, вспомнив свадьбу, до слез рассмеялась.
Глава пятая
На второй день после приезда с Камы Чилим долго валялся в постели, болтая с сыном. Надя ушла на работу, а Ильинична была все время на кухне.
— Вставайте завтракать, хватит вам нежиться да обниматься, — входя в комнату, проворчала Ильинична. — Бабенка одна работает, а вы, два мужика, лежите.
Сережа вскакивает с постели, бежит к бабушке и кричит:
— Бабушка, бабушка! Я тоже мужик!
— Вытри нос-то, мужик, — ворчит она.
— Чего ты, бабуся, на меня сердишься? Когда я вырасту большой, тоже буду работать, — тихо говорит Сережа, вытирая нос.
— Милый ты мой, — обнимает и целует Сережу Ильинична. — Да разве это я сказала? Горе мне не дает покоя. Мать твою жаль, мучается она с нами.
— А чего ее жалеть, мамку-то, она у меня хорошая, все умеет делать. Вот погляди, какую мне рубашку сшила, — показывает вельветовую курточку Сережа.
— Да, что и говорить, мастерица на все руки, без дела не просидит, а вот отец-то твой без работы шляется.
— Хватит, мама, и я скоро буду работать, да и тужить пока не о чем, хлеб у нас есть, — сказал, вставая, Чилим.
Вечером того же дня Чилим отправился к Маслихину — узнать насчет работы; Маслихин обещал помочь.
— Прохор Федорыч дома? — спросил он женщину, открывшую ему дверь.
— Проша, тебя! — крикнула она, пропуская в дверь Чилима.
— А, Василий Иваныч! Здорово, друг. Познакомься с моей Федосьей Андреевной. Та самая, о которой тебе рассказывал, — добавил он.
Чилим поклонился и молча пожал ей руку.
— Заходи, присаживайся. А я, было, к тебе собрался, да хорошо, что ты сам пришел. Вот какие дела-то, Вася: завтра наш представитель идет на биржу труда набирать рабочих на временные, сезонные работы. Наша станция расширяется, устанавливаем третью турбину на три с половиной тысячи киловатт. В городе планируются большие работы по прокладке кабельных линий подземной электросети и оборудованию трансформаторных пунктов. Ты на учете биржи труда состоишь?
— Давно записался.
— Вот так, значит, Вася, я напомню нашему представителю, чтоб тебя записал первым.
— Буду вам премного благодарен.
— Завтра обязательно устроишься, пусть на первый случай чернорабочим, это не важно, а важно то, что ты будешь работать. Ты ведь связист, тебе легко будет выучиться и на электрика. А это дело у нас новое, оно только еще развивается, работы будет непочатый край, Вот так, Вася, завтра с утра вали на биржу.
Чилим распростился с Маслихиным и в самом веселом настроении вернулся домой.
На следующий день Василию долго пришлось на бирже труда ждать представителя электростанции. Наконец, он явился, и сразу же был атакован со всех сторон. Многие желали попасть к нему в список, который был невелик, да и наполовину заполнен заранее. Но Чилим был записан первым, как и говорил Маслихин.
Плохо спалось в эту ночь Василию. Он все думал, как устроится на новом производстве. Надя тоже не спала.
— Ты чего возишься да вздыхаешь? — спросила она.
— Так. Не спится что-то, — тихо ответил Василий, почувствовав на своей шее теплую мягкую руку жены.
Под утро сон взял-таки свое.
— Вставайте, пора на работу, — тихо сказала Ильинична.
— Что, уже утро? — спросила Надя, не открывая глаз.
— Чуть было не проспали, — проворчал Чилим, торопливо соскакивая с постели.
- Ты подожди, Вася, вместе пойдем, — сказала Надя.
На скорую руку позавтракали. Василий с Надей вышли из дому. Ильинична долго смотрела в раскрытое окно вслед уходившим. В глазах ее теплилась радостная
улыбка.
У перекрестка Надя отняла свою руку, спросила:
— В какое время там кончают работу?
— Не знаю, Наверное, в четыре.
— Ну, ладно. Иди, работай, мне направо, — Надя быстро пошла к госпиталю.
На производство Чилим пришел раньше положенного и, дожидаясь начальника, присел на скамейку около проходной. Начали подходить и другие рабочие.
— А, Василий, явился. Здорово, брат! — сказал подошедший Маслихин. — Значит, трудимся.
— Пожалуй, пора.
— Ну, что ж, хорошо. Пойдем, провожу тебя в мастерскую, наверное, скоро звонок.
— Прохор Федорыч, вы не слыхали, куда меня назначили?
— Сейчас должен подъехать товарищ Выжлов, он распределяет. Думаю, в бригаду монтеров. Я бы к себе не прочь взять, да, пожалуй, для тебя будет невыгодно. Мы ведь такелажники, все время с грузами возимся, а тебе нужно учиться. Вот, кстати, и Выжлов.
— Семен Иваныч! Куда новичка-то определили? — спросил Маслихин.
— Ты, наверное, его к себе облюбовал? Ничего не выйдет, я его в бригаду монтеров назначил. Пусть явится к Кузьме Антонычу Шустрову! — крикнул Выжлов, торопливо проходя в свою конторку.
— Пойдем, я тебя провожу в мастерскую, — сказал Маслихин Чилиму, — монтеры там собираются.
Чилим вошел в мастерскую, находившуюся в полуподвальном помещении, где стояли токарный и сверлильный станки и два верстака с несколькими тисками. Ему показалось, что тут тесно и недостаточно света для работы. Но не теснота и не темнота этой маленькой мастерской поразили его, а разговор рабочих, которые здесь находились. Вот что он услышал:
— Ну, как оно дела, товарищ Плаксин? — спросил пожилой рабочий, садясь на верстак рядом с тем, к которому обратился.
— Тебе товарищ брянский волк, — огрызнулся сосед.
— Ты что-то сегодня не в духе?
— Будешь в духе, когда жрать нечего, — ворчал Плаксин.
— Да, житуха неважная пришла, — поддержал первый.
— Вот и вспомнишь, как, бывало, рождество праздновали, целых три дня. Нет денег, пойдешь в первый день славить, и денег наславишь, и сам наславишься... Бывало, когда фонарщиком служил, придешь к пароходчику Стахееву, и чего только па столе у него нет: и севрюжка, и осетринка, и икра всякая. Сразу тебе стакан водки, и закусывай, сколько твоей душе угодно, не то чтобы где на кухне, а прямо в передней за столом все угощал. А после вытаскивает толстенный кошель и сует, тебе полтину или рубль. Все время ходишь и смекаешь, а к последнему идешь к Подуруеву. Тот на ногах никогда не выпустит, от него обязательно ползешь на карачках. И глядишь, за праздник наберешь рубликов двадцать—тридцать. А теперь и праздник этот отменили, да и пойти не к кому, — печально закончил Плаксин.
— Да, — не вытерпел Чилим. — Выходит, большой заработок вы потеряли с приходом Советской власти...
Иронию в его серьезном голосе вряд ли кто мог уловить.
— А как ты думаешь? Конечно, тридцать рублей тогда деньги были порядочные, — продолжал Плаксин.
— Не спорю. А случайно от них не пахло барским столом? — заметил Чилим.
— Вы-то, молодежь, конечно, теперь не поклонитесь, сами хозяева стали. Вот и сидим голодные, — процедил сквозь зубы Плаксин.
— Да, здорово вас подкузьмила Советская власть, добавил Чилим.
— Нам что ни поп, так батька. Только бы денег побольше платили, да хлеб подешевле был.
— Да еще б и не работать... Тогда б и совсем хорошо, — добавил Чилим.
— От работы не отказываемся. Работали, знаем. Ты еще только, господи, благослови, не успел рукава засучить, а уже рассуждаешь... Мы десятками лет до революции работали и вот таким, как ты, носы утирали... — злобно прошипел Плаксин.
Чилим был изумлен: «Кто же все-таки эти люди? И почему так тяжело и скорбно расстаются со старым?»
Но мысль его была прервана вошедшим Маслихиным. Плаксин соскочил с верстака и, отворачиваясь, что-то ворчал себе под нос.
— Ты, Василий, видел Кузьму Антоныча? — спросил Маслихин.
— Нет еще, говорят, он на складе материал получает.
— Ну, подожди, скоро вернется, — и Маслихин ушел.
— Кто тут меня ждет? — спросил вошедший пожилой человек в засаленной кепке и синей куртке, несоразмерной его росту.
— Вы будете Кузьма Антоныч? — поздоровавшись, спросил Чилим и передал сопроводительную.
Шустров прочитал записку, улыбнулся сам себе, проговорил:
— Как раз к делу прислали, сегодня начинаем оборудовать новый киоск. Пойдем на склад, материал грузить.
— Поздравляю с новым хорошим работником! — крикнул им вслед Плаксин.
— Где учился? — спросил Шустров, когда вышли из мастерской.
— Нигде, — ответил Чилим.
— А работать на производстве приходилось?
— Тоже мало, только что на земляных работах.
— Ну, что ж, ладно, учиться будем. Грузите вот на телегу все оборудование, а я оформлю накладные и пропуск на вывоз.
Чилим с возчиком погрузили все и подъехали к воротам. Вышел и Шустров с накладными и пропуском. Все передал вахтеру. Выехав, они долго плутали кривыми улицами окраины. Наконец, выехали на прямую дамбу.
— Вот наш киоск, — сказал Шустров, соскакивая с телеги, — сгружайте.
Пока Чилим с возчиком сгружали и таскали оборудование в помещение, Кузьма Антоныч все время смотрел вдоль дамбы в сторону города и что-то ворчал.
— Чего вы смотрите, али чего потеряли? — спросил Чилим.
— Да Пашку Чаплина послал в одно место, а он что-то не возвращается, — Антоныч часто замигал покрасневшими глазами с опаленными бровями и ресницами. — Ах, вот он, кажется, вылезает.
Невдалеке на бровке дамбы появился человек; он быстро шел к киоску.
— Прибыл. А это кто? — кивнул подошедший на Чилима.
— В ученики нам назначили. Ну, а как твои дела? Башка дьявольски трещит.
— Ничего не вышло, Антоныч. Придется к Чугунову идти. Да, положим, чего идти, вот лошадь освободилась, как господа, подкатим к ресторану.
— Подожди, Павел, не кипятись, нужно разметку сделать. Его оставим работать, а сами отправимся.
— Так еще лучше. У тебя хоть и больная башка, а здорово соображает, — весело проговорил Чаплин.
— Как тебя звать-то, парень? — спросил Антоныч Чилима.
— Василием.
— Ну-ка, товарищ Василий, пойдем в киоск. С нами, брат, скоро выучишься... Давай-ка, приставляй вот эту раскорягу к стене. Вот так, правый бок подними повыше! Есть, хорошо. Теперь держи крепче, а я намечу. Вот так значит. Отставляй каркас в сторону, бери шлямбур и начинай пробивать намеченные дыры. Как все пробьешь, вот эти болты начинай замазывать на цемент. Знаешь, как разводить цемент?
— Нет. Не знаю, — замялся Чилим.
— Эх, чудак, да это проще пареной репы. Берешь одну часть цемента, три части песку, все перемешиваешь в сухом виде, а потом поливай водой и размешивай вот этой лопаточкой, мастерок она называется. Сделаешь мягкий раствор, как тесто у баб бывает, тогда и замазывай болты, забивай мелкой щебенкой, чтоб крепче было. Резьбу болтов оставляй снаружи, Понял?
— Понятно.
— Ну, вот и вали, а мы поехали. Постой-ка, чуть не забыл. Если приедет Выжлов, наш заведующий, да будет спрашивать, то скажи, что, мол, только вот вышли, наверно, еще видать. И для полной уверенности выйди, погляди на дорогу. Понял?
— Хорошо.
— Ну, жми, это тебе самая лучшая учеба.
На следующий день Антоныч спросил Чилима:
— Ну, как вчера, все закончил?
Сделал.
— А Выжлов был?
— Нет, не приезжал.
— Вот и хорошо, — обрадовались монтеры.
— Башка здорово трещит, — жалуется Антоныч. — У тебя, Павел, деньги есть?
— Откуда я их взял? Чай, сам вчера видел, на последние половинку купили.
— А может быть, у него есть? — показал на Чилима Антоныч.
— И верно, голова! — воскликнул обрадованный Павел. — Мы ведь тебя учим, а еще не обмыли. С тебя магарыч полагается. Раньше нас не так учили. Вот я работал первый год у Рама. Дали мне на пробу внутреннюю проводку оборудовать на кухне у одного богатого купца. Когда все закончил, — а сделал, кажется, очень хорошо, — пришла комиссия принимать мою работу. Мастер как глянул на провода, так и глаза вытаращил. А рядом кухарка хозяйская, блины сует в печку на сковородке. Мастер крикнул: «Эй, девка! Чаплю!» «Зачем тебе?» — спросила та. «Давай скорее! Воробья спугнуть с провода!» — выхватил у нее из рук и давай охаживать меня по бокам тем проклятым чапальником, приговаривая: «Вот тебе, тудыть твою, не сажай воробьев на провода». Я кричу: «За что бьете? Где вы увидели воробья?» А бригадир мигает, дескать, молчи, черт. После уж, когда комиссия ушла, он тоже давай меня: «Что же это ты наделал, гляди, сколь изоляции наворочал на спайках? В точности, как воробьи сидят». Помирились, когда купил две бутылки водки и закуску. Тогда мастер сказал: «Теперь ты можешь работать самостоятельно». С тех пор меня и прозвали Чаплиным. Правда, это было давно, еще при старом режиме. Но все ж с тебя на половинку надо бы... — заключил Павел.
Чилим, недолго думая, вытащил из кармана две бумажки и передал Чаплину.
— Антоныч, Антоныч! Пошли, вот они, новенькие! На пол-литра с закуской.
— Трамвай, что ли, подождем?
— Что ты, Антоныч, да мы пешком скорее дойдем. А ты все-таки скажи Василию, чтобы он работал да Выжлова не прокараулил.
— Эй! Василий! — крикнул с дороги Антоныч. — Тебе все понятно, что надо делать? Работай, да Выжлова не проворонь. Мы пошли.
— Ладно! — отозвался Чилим.
— А все-таки ловко получилось, что его к нам назначили. Парень, кажись, ничего, смышленый, старательный, да и язык не высовывает. Пока он в киоске ковыряется, мы у Чугунова всю проводку закончим, — рассуждал Павел, быстро шагая к ресторану.
— А где для кухни проводов возьмешь? — возразил Антоныч.
— Не тужи, я уже все обдумал, проводов найдем, многозначительно подмигнул Чаплин.
Электротехник Семен Иванович Выжлов, присланный из фирмы «Электросила» для перевода городской электросети с постоянного тока на переменный, занятый по горло, не успевал объезжать все участки работ. Надеясь на старых монтеров, в киоск к Антонычу долго не заглядывал.
«Да, нечего сказать, с такими мастерами многому научишься...» — думал Чилим, возвращаясь с работы. Но пойти сказать заведующему у него язык не поворачивался.
А учителя его, Антоныч с Чаплиным, больше половины дня на левой работе, в ресторане Чугунова, вечером же, как правило, выпивают. Утром они появляются в мастерской с мутными глазами и страдальчески жалуются на головную боль.
Работа в ресторане закончена. Техник отдела абонентов принимает установку и восхищается, что все выполнено по отвесу и по линейке, нигде комар носа не подточит.
— Ну, дык, чудак ты какой, чай ить мы у старых мастеров учились работать, — улыбается Чаплин. — А нынешней выучки монтеры накорежат, так и не взглянешь...
Хозяин ресторана тоже улыбается, довольный, что таких отличных мастеров нашел. Он подписывает акт и расплачивается за работу. Мастера уходят.
Монтер отдела абонентов подключает установку ресторана к сети. Хозяин щелкает выключателями, смотрит на лампочки, а свет не появляется. Начинают вместе с монтером искать причину и находят, что вся проводка на кухне натянута простым просмоленным шпагатом.
— Ах, сучьи сыны, — хватается за голову хозяин ресторана. — Вот это действительно старые мастера...
Он тут же гонит официанта за монтерами. Находят одного Чаплина, да и тот под сильным зарядом спиртного, он же гневно обрушивается на хозяина:
— Да вы что на нас шары катите! Разве мы позволим такое дело? А техник-то разве слепой был, когда принимал? Да вы и сами смотрели и акт об окончании подписывали. Значит, у вас кто-то ночью поработал, сменили все провода, — заявил Павел, а сам подумал: «Поди-ка вот теперь сунься, а чем докажешь?»
...Киоск на дамбе оборудован. Комиссия приняла его без задиринки. Чилим ни единым словом не обмолвился о своих мастерах. Правда, Выжлов заставал его иногда под вечер одного, но все обошлось благополучно. Через некоторое время Чилим попросился в другую бригаду.
— Нет, Василий, я Чаплину разрешил отпуск, Антонычу не с кем будет работать. Причину я знаю, но все же придется повременить.
— Ладно, — согласился Чилим и продолжал работать с Шустровым. А Чаплин, получив отпускные, начал соображать о другом, как бы организовать проводы.
— Вот чего, Павел, — говорит сообразительный Антоныч. — Сам знаешь, к Чугунову нам идти нельзя, из мастерской тоже до четырех часов не выберешься, а башка здорово трещит. Валяйте с товарищем Василием через кузню в проходной двор, чтоб заведующий не увидал, возьмите бачок, что с кипяченой водой стоит. Воду выплесните и нацедите пива. Поставьте на место и будет все в порядке. После подходят по очереди, выпивают, садятся на верстак, закуривают и весело разговаривают. Все в мастерской и при деле, а проводы в отпуск Чаплина совершаются по всем правилам.
— Ты куда, Павел, в отпуск поедешь? — спрашивает Антоныч.
— В Самару надо съездить к сестре, третий год собираюсь.
— Ну-ну, валяй, — советует Антоныч, а сам улыбается.
На берегу Кабана — лодочная станция, где сдаются напрокат ялики, байдарки. А напротив - пивные киоски. Павел уже неделю сидит здесь на берегу, весь вымазанный в глине и с посоловелыми глазами.
— Ты чего тут, Павел, сидишь? — спрашивает подошедший Антоныч.
— Как чего? Парохода жду, а не идет и не идет. В Самару надо ехать.
Антоныч разражается ядовитым смехом, хватаясь за живот.
— Ты же пьяный, какая тебе Самара?!
— Ты что врешь, откуда я пьяный? Всего-то две маленьких выпил сегодня, да вот парохода-то нет.
— Надо на Волгу ехать, там самарские пароходы останавливаются, на Устье, а сюда они вряд ли придут...
— А почему? — таращит мутные глаза Павел.
— Это же озеро. Ты понимаешь — озеро Кабан. Откуда здесь быть пароходу?
— Ну, вот еще, сказки рассказываешь... Откуда да откуда, если я сам видел, что сюда заходил пароход...
— Наверное, во сне, — Замечает Антоныч. — Ну, поедешь, что ли? Провожу тебя до Устья.
— Нет уж, теперь я раздумал. Придется завтра на работу выходить. Денежки-то все.
Глава шестая
Проработав два года со старыми мастерами, Чилим задумался: «Вряд ли я у них многому научусь. Нужно что-то делать самому, как-то учиться. Практически я кое-что усвоил, а вот теория для меня — темный лес...» Зародилась мечта выучиться электротехнике самостоятельно.
Однажды после получки «учителя» направились в пивную, а Чилим повернул в другую сторону.
— Ты чего это, Василий, разве с нами не пойдешь? - спросил Антоныч.
— Сегодня времени нет, как-нибудь в другой раз.
Вместо пивной он пошел в книжный магазин.
— У вас есть что-нибудь по электротехнике? Продавец подает книгу. Чилим, окрыленный мечтой, торопится на квартиру. Наскоро пообедал и, уединившись, приступил к занятию. Но не тут-то было. Он видит, что книга написана не для него. Пестрят цифры и непонятные знаки. Долго он смотрел, перелистывая страницы, но понять ничего не мог и, наконец, проговорил со злостью:
— Сволочи все эти сочинители. Они пишут, чтобы самим читать, а не рабочему. Неужели не могли написать русскими словами? Натыкали тут этой проклятой мошкары с комариными носами... Разве ее поймешь? — Перелистав всю книгу, со злостью бросил ее на пол.
В это время вошла Надя. Василий смутился.
— Что ты тут делаешь?
— Занимаюсь электротехникой, — буркнул Василий.
— А чего книжки бросаешь? — улыбнулась Надя.
— Без очков ее не разберешь, — все сильнее злился Василий. — Если бы увидел этого сочинителя, все ребра пересчитал бы ему, чтоб больше таких книг не писал. Ведь в ней и сам черт ничего не поймет, да и он сам вряд ли понимал, чего писал.
Надя подняла книгу и молча стала листать.
— Да, действительно, это написано не для тебя. Чтобы понимать такие книги, нужно иметь техническое образование, — Надя положила книгу на стол. — Пришло время нам обоим учиться.
— Я это и сам давно понял. Ты разве тоже хочешь?
— Думаю устроится на рабфак, а там видно будет. Туда принимают с командировками от производства. Мне дадут.
— Разве и мне попытаться туда же? Вот было бы хорошо!
— Вряд ли тебя командируют, ты еще мало работаешь.
Надю вскоре зачислили на рабфак, а Чилиму не удалось поступить. «Как это получится, жена рабфак закончит, поступит на медицинский и выйдет врачом, а я так и останусь монтером», — думал Чилим.
Через некоторое время на дверях контрольной он прочитал объявление о курсах по повышению квалификации электромонтеров и мастеров. Василий записался первым и с нетерпением ждал начала занятий.
Наконец, все поступившие на курсы собрались в отведенном для этого помещении. В приподнятом настроении явился и сам Выжлов. назначенный преподавателем электротехники. Он окинул взглядом собравшихся и заговорил:
— Прежде чем приступить к занятиям, я хотел с вами поговорить, объяснить, какие задачи стоят перед нами, электриками. В октябре 1921 года в Москве проходил 8 съезд электротехников. Я тоже был его участником. Конечно, что на съезде происходило, что говорилось — пересказать трудно, да и печатные отчеты имеются. Владимиру Ильичу Ленину не удалось побывать на этом съезде, о чем он выразил сожаление в присланном приветствии. Вот что он писал, — Выжлов вынул бумажку из своей тетради, прочел:
«Рабоче-крестьянская советская республика начала систематическую и планомерную электрификацию нашей страны. Как ни скудно, как ни скромно наше начало, как ни невероятно велики трудности этого дела для страны, которую разорили помещики и капиталисты четырехлетней империалистической и трехлетней гражданской войной, для страны, которую подкарауливает буржуазия всего мира, желая раздавить ее и превратить в свою колонию, как ни мучительно медленно идет вперед электрификация у нас, а все же она идет вперед. При помощи вашего съезда, при помощи всех электротехников России и ряда лучших, передовых ученых сил всего мира, при героических усилиях авангарда рабочих и крестьян мы эту задачу осилим, мы электрификацию нашей страны создадим».
— Вот так в своем приветствии писал Владимир Ильич. Теперь вы сами видите, какие перед нами, электриками, встали задачи, — продолжал Выжлов. — Чтобы все это осилить и решить, нужно не только засуча рукава работать, но и непрестанно учиться. К этому призывает Владимир Ильич, этого ждет от нас весь советский народ, и он скажет нам спасибо тогда, когда загорится электрическая лампочка и в городской квартире рабочего, и в деревенской избе крестьянина. Хотя я человек здесь новый, а все же вижу, что свет электрической лампочки проник только в те дома, где раньше в роскоши и лени жила буржуазия. А окраины города все еще тонут в темноте и непролазной грязи. А кто там живет? Да все тот же наш брат рабочий. На нашу долю выпала такая задача — осветить все темные углы как в городе, так и в деревне.
Выжлов сделал паузу.
— А теперь, товарищи, — предложил он, — давайте приступим к занятию. Мы не видим, как электрический ток течет по проводам, а замечаем только по измерительным приборам. Видим мы, как загорается лампочка. А надо знать, как проходит ток и какими приборами измеряется. Кроме того, нельзя забывать о технике безопасности. Мы имеем дело с сильными токами высокого напряжения, что небезопасно для жизни человека.
Так началась учеба Чилима. Идя домой после занятий, он думал: «Я вот оборудую трансформаторный киоск на окраине города, скоро он будет готов и даст свет целым кварталам. Сколько будет радости в семьях, где вспыхнет яркий свет электрической лампочки! Можно ли жалеть силы, если ты своей работой приносишь радость людям?»
Дома Чилим занимается допоздна. Надя, проснувшись ночью, видит его склонившимся над книгами и тетрадями.
— Вася, ты не забыл, что у тебя есть я? — окликает она.
— Помню, помню, да вот задачка-то не выходит.
Надя встает, накидывает на плечи халат и подсаживается к столу.
— Ну-ка, проверю, — берет карандаш и быстро начинает кидать цифры на бумагу. — Вот видишь, где ты ошибся, — тихонько дергает его за ухо. — Вышла?
— Вышла, — улыбается Василий.
Утром, веселые и счастливые, они идут на работу.
— Как жаль, что путь наш короток, так бы с тобой и шла до самого края света, — говорит Надя, все крепче сжимая руку мужа.
— Придется поискать работу в другом месте, чтоб было тебе дальше ходить...
— Иди-ка вот поищи, а я пока направо.
Чилим закончил теоретическую учебу и практические занятия по монтажу соединительных муфт подземного кабеля. Как-то, выйдя из мастерской, Выжлов спросил Чилима:
— Ты в каком направлении?
— Вот сюда в гору.
— Мне тоже туда, пойдем провожу. Ты что же это, батенька, молчишь?
— Как молчу?
— Вот так и молчишь. Твои мастера занимаются частными работами, а ты это скрываешь; кроме того, пьянствуют напропалую. Так, брат, нехорошо. Я ведь узнал, что первый киоск ты почти весь оборудовал сам, а мастера занимались частными работами в ресторане да пьянствовали.
— Извини, Семен Иваныч. Считал нечестным доносить на своих учителей. Просто как-то язык не поворачивался. На меня в мастерской и так кое-кто уже косо смотрит.
— Почему? — остановился Выжлов.
— С Плаксиным там поспорил.
Чилим рассказал о происшедшей стычке.
— А чего ты смотришь на Плаксина? Он же кулак, собственный дом имеет, квартиры сдает внаем, конечно, ему не по нутру новые порядки. Все мы это знаем. У нас на производстве, к сожалению, мало кадровых, закаленных рабочих, Надо из молодежи готовить. Вот через полгодика поставим тебя на самостоятельную работу.
Через три месяца Чилим был уже старшим монтером. Дали ему совсем молоденького помощника. Работали они слаженно, хорошо, а в годовщину Октябрьской революции их премировали и наградили почетными грамотами. В честь такого торжественного дня на собрании рабочие попросили Чилима поделиться своими воспоминаниями о гражданской войне, в частности, о боях за Казань. Василий рассказал несколько эпизодов, рабочие громко аплодировали ему.
Чилим очень сожалел, что на этом торжественном собрании, где присутствовал уже вновь принятый директор Стрижов, не было электротехника Выжлова, которого срочно отозвали в Москву, а на его место приняли в электросеть техника Шувалгина Тихона Савельича.
Андрей Петрович Стрижов, после приезда из Сибири, много дней потратил на поиски подходящей работы. Но ничего не получилось.
Однажды вечером зашел к нему на квартиру Плашкотин, главный инженер электросети. Поздоровавшись, Плашкотин сразу приступил к делу:
— Андрей Петрович, пришел сватать тебя на наше производство на должность директора.
— А прежний куда делся? — спросил Стрижов.
— Утонул в прошлое воскресенье.
— Павел Фомич, главк вряд ли утвердит мое директорство, — сказал Стрижов.
— Уже все согласовано. Я звонил Обливанову, попросил управляющего добиться согласия с главком. Можешь завтра же выходить и начинать директорскую службу.
— Очень и очень благодарен тебе, Павел Фомич.
— Сочтемся, люди свои.
И он не ошибся, теперь в электросети три начальника были свои. На второй день после визита Плашкотина Андрей Петрович начал привыкать к директорской службе.
Глава седьмая
Тихон Савельич Шувалгин против обыкновения сегодня задержался на службе. Он всегда точно в положенное время уходил с занятий и приходил на работу. Если ему случалось прийти минутами двумя раньше, он непременно ожидал за дверью своей конторки и открывал ее только тогда, когда стрелки на часах показывали восемь. Шувалгин смеялся над своими сослуживцами, которые приходили пораньше.
— Раньше-то можно прийти и за час, а ты вот точно в восемь приди, — говорил он, присаживаясь на стул, чтобы выписывать наряды давно ждавшим его монтерам и рабочим.
Он был уверен, что поступает правильно. Но сегодня его аптекарская точность была нарушена. Правда, он успел вовремя выскочить на улицу. Но проливной дождь с сильным ветром и крупным градом погнали его обратно в проходную и принудили терпеливо ждать, пока пронесется эта черная ненавистная туча, так некстати испортившая ему строгий распорядок дня. А туча, как назло, разрасталась и густела. Ветер свистел, с каждой минутой свирепел, задирал на углах домов крыши, отрывая железные листы, кружил их в воздухе, точно бумажные лоскутки. Крупный град яростно грохотал по железу крыш; со звоном и треском летели оконные стекла. Электрические провода колыхались, схлестывались и, облизываясь языками яркого пламени, с треском сыпали на мостовую снопы огненных брызг. Старые столбы с грохотом валились, загромождая улицу. Захваченная врасплох публика металась по тротуарам, скрываясь в подъезды и дворы. В проходную, где стоял, пережидая дождь, Шувалгин, набилось много народу. Шувалгин злился на посторонних, а больше всего на вахтера, сидевшего без действия за барьером, и уже намеревался ему сделать замечание. Но в это время дверь проходной снова распахнулась, и вбежал запыхавшийся директор. Он был закутан с головой в плащ. Откинув капюшон, Стрижов торопливо заговорил:
— Тихон Савельич! Задержите всех монтеров и подсобников, да и сами повремените уходить. Как стихнет ураган, тут же приступайте к работе по указанию диспетчера. Вы только посмотрите, что нам натворило по городу!.. Прямо беда.
— Я для этого и вышел, чтоб посмотреть, — соврал Шувалгин.
— Ну, вот-вот, хорошо. Предупредите всех рабочих, да как стихнет, так и начинайте, — добавил директор.
Он прошел к себе в кабинет, быстро сбросил мокрый плащ и побежал на диспетчерский пункт.
— Ну, Головлев, как у вас дела?
— Дышать нечем, Андрей Петрович. Со всех концов города звонят. Там передают — схлестнулись провода, горят, там — столбы повалились и улицу загородили, пожарникам проехать нельзя. Высоковольтную опору расщепало грозой — горит. Куда посылать в первую очередь монтеров — сообразить не могу. А тут прокурор привязался, то и дело звонит. Свет, говорит, нужен, судебное заседание идет. Грозится всех посадить. Ему в кабинете не видно, что на улице творится...
— Ты вот чего, Головлев, к прокурору посылай в первую очередь. Тут, брат, дело государственное, медлить нельзя. Ну, а насчет окраин, это можно потом, завтра. Не велика беда, посидят и без света.
Весь вечер и всю ночь монтеры-«воздушники» и кабельщики бегали по улицам города, устраняли повреждения в электросети. Шувалгин, сонный и злой, сидел в конторке за столом и посылал рабочих по требованию диспетчера.
«Ах, черт побери, — думал он, — почему я не выучился на повара? Вот где была бы житуха! Никаких аварий, а жранины по самое горло».
После пронесшегося над Казанью урагана в электросети работы прибавилось. Ко всему происшедшему прибавилось еще и то, что начали гасить целые районы города из-за повреждений силовых трансформаторов. На производственном совещании главный инженер упомянул в своем докладе, что трансформаторы выходят из строя по вине строительной организации, которой руководил техник Выжлов. Он, мол, относился к строительству трансформаторных пунктов вредительски.
— А мы, — заявил главный, — как инженерно-технический персонал, так и партийная организация не контролировали работу строителей. Теперь что делать? Самим ремонтировать сгоревшие трансформаторы — мы ни материала, ни квалифицированной рабочей силы не имеем. Поэтому администрация решила поврежденные трансформаторы продавать потребителю, чтоб он сам ремонтировал их и пользовался ими для собственных нужд.
Чилим не вытерпел:
— Если мы сами не в состоянии производить ремонт, то нужно организовать мастерскую и нанять мастеров. Потребитель-то, покупающий трансформаторы, очевидно, надеется их отремонтировать, стало быть, такие мастера в городе есть. А почему бы их не привлечь для работы в нашей мастерской?
— Нанимать надо, товарищ Чилим! — прервал его Плашкотин. — Эту работу ведут частники, которые на наше жалование работать не пойдут. Понял?
— Ничего не понял. Мы, государственная организация, построили электростанцию, проложили десятки километров кабельных линий, оборудовали три десятка киосков, а вот с ремонтом трансформаторов не можем справиться. А вы знаете, какие районы мы отключаем?
— Знаем! — выкрикнул техник Шувалгин.
— Тем хуже, если знаете.
Что вы предлагаете? — спросил директор.
— Я предлагаю самим ремонтировать трансформаторы и снова устанавливать их в киосках, а не продавать их и не гасить свет в рабочих районах.
— Вы хорошо подумали над этим вопросом, прежде чем предлагать? — спросил главный инженер.
— Да, Павел Фомич, — подумал и кое-что придумал: провод-то в редких случаях сгорает, а разрушается только изоляция, которую с успехом можно заменить новой.
— Правильно говорит! Самим надо научиться ремонтировать, — поддержали Чилима монтеры.
— Ну, что ж, Василий, надо продумать этот вопрос, - сказал Стрижов.
Чилим, возвращаясь с собрания, думал: «Черт побери, будь бы у меня хоть какое техническое образование, непременно сделал бы обмоточный станок, чтоб можно было накладывать новую изоляцию взамен разрушен-ной. Но как же быть? Неужели отказаться от своего предложения? Нет. Не отступлюсь. Времени и труда не пожалею, а станок сделаю».
Дома Чилим поужинал и, когда все улеглись спать, сел к столу, достал кусок голого провода, катушку ниток и принялся накручивать нитку на проводник. Повторяя несколько раз эксперимент, он приговаривал: ну-ка пропущу сквозь шпульку, тут как получится? Ага, выходит, все в порядке, — обрадовался он. — Если сделаю две катушки большого размера, посажу на полые оси и буду крутить одну по часовой стрелке, а другую против, то получится два слоя хлопчатобумажной пряжи... Будет обмотка такая же, как и на фабричном проводе. Все! Гадать больше нечего, нужно только делать.
Василий тут же вырвал листок из тетради и начал чертить, как умел, предполагаемый станок. На следующее утро он пришел в мастерскую раньше и начал рыться в углу, где складывали утиль. Выбрал подходящие трубки, куски листового железа, все это спрятал в ящик своего верстака, чтобы после смены заняться конструированием.
В первый же вечер, работая над своим изобретением, Василий вспомнил слесаря Кучерова, с которым ему пришлось трудиться первые месяцы работы в сети. То был искусный мастер, имеющий большой практический опыт, Василий всегда дивился его смекалке. Вспомнилось, как вместе с Кучеровым он делал латунные клеммы для опорных изоляторов. Дня три Кучеров тогда ходил, дымил трубкой и думал, как приступить к делу, а на четвертый день Чилим, придя утром, застал его уже за работой. Он подгонял к ручному прессу какую-то сложную деталь, изготовленную им самим.
«Что это такое?» — спросил Чилим. «А вот увидишь. Давай-ка отрежем полоску латуни». Разрезали полоску на требуемые куски. Два удара ручного пресса — и вылетала совершенно готовая клемма.
«Вот теперь бы в компанию мне Кучерова», — думал Чилим, приступая к изготовлению деталей для задуманного станка. Недели две Василий оставался вечерами, вел заготовку. Наконец, каркас был собран, детали расставлены на свои места. В тот вечер, увидя в окнах мастерской свет, зашли туда Плашкотин с техником Шувалгиным. Оба были навеселе. Очевидно, возвращались с пирушки и по пути забрели.
— Ты чего это, Василий, не идешь отдыхать? — спросил Плашкотин.
— Еще не устал, — отшутился Чилим. — Со станком занимаюсь.
— С каким станком? — Шувалгин рассматривал сделанное Чилимом сооружение.
— А провод обматывать для ремонта трансформаторов.
— И думаешь, получится? — допытывался Шувалгин. — Ты, чего доброго, не хочешь ли стать вторым Эдисоном?
— Не Эдисоном, а Кулибиным, — в тон ему добавил Плашкотин.
— Ни тем и ни другим. Хочу быть только Чилимом.
— И ты серьезно думаешь, что станок у тебя получится?
— Да, вроде бы должен получиться.
— Вряд ли! Пошли, пошли, Павел Фомич! — сказал Шувалгин. — А то, не ровен случай, выучишься у него и будешь изобретателем, — язвительно засмеялся он.
— По-моему, тут нет ничего смешного. Вещь нужная для производства. Вы и сами отлично знаете, что при каждом отключении мы гасим целые рабочие районы, — спокойно сказал Чилим.
— Найдите выход осветить ваших рабочих! — крикнул Шувалгин.
— Вот то-то и плохо, Тихон Савельич, что мои рабочие, а ваших-то, видимо, нет... Вот я и ищу для них выход.
— Мы об этом и сами знаем! Так же знаем, что ты ничего не сделаешь, не сможешь сделать. Ты еще не знаешь, сколько дважды два.
— Ничего, на пальцах подсчитаю.
— Полегче, Тихон Савельич, нужно дело говорить, — осадил его Плашкотин и снова обратился к Чилиму:
— И все-таки ты, значит, все это серьезно продумал?
— Делаю серьезно, но моей серьезности никто не верит, да и вы. Дело, конечно, покажет. Если и не выйдет, тоже не убыток: пропадет только моя работа, а утиль-то так и останется утилем.
— Так-то оно так, а стоило ли убивать свое время, которое тебе отпущено законом на отдых? Знаешь, сколько людей билось за этот закон?
— Это я знаю. И сам капли две крови пролил.
— Знаешь, а не выполняешь.
— Послушайте, Павел Фомич, как же иначе? Ведь в рабочее время заниматься станком я не могу. Вы же сами спрашиваете, получится ли... Да и я тоже не в полной уверенности. Но буду добиваться. И крупные изобретатели иногда просчитывались, они ведь тоже были люди.
— Это ты верно говоришь, что все изобретатели были люди. Одно только не учитываешь, что они были ученые люди, а ты еще соломой крытый мужик, каких миллионы, — не унимался Шувалгин.
— Пусть будет так, а все-таки я с вами не согласен, упорствовал Чилим. — В этом-то вся и соль, что неученый хочет выучиться и что-то сделать полезное для производства, а вот вы ученые-то, работающие на этом же производстве, не хотите ему помочь.
— Да мы бы с радостью тебе помогли, если бы видели, что из твоей затеи выйдет какой-то толк. А я уверен, что у тебя ничего не получится. Пошли, Павел Фомич.
— Упрямый черт, — ворчал Плашкотин, когда вышли из мастерской.
— Повозится да бросит, — успокоил его Шувалгин. — Зайдем, выпьем еще по кружке пива и по домам.
Начальники ушли, а Чилим, оставшись один, долго стоял в задумчивости около своего станка. Сложил инструмент, все прибрал и вышел.
«Пусть смеются, — думал он, — а станок я сделаю! Докажу, что и неуч может кое-что соображать».
Встречая его, Надя спросила:
— Ты что так долго сегодня задержался? Авария, что ли, опять?
— Со станком возился, да пока ничего не получается.
— Ну и брось, пусть другие занимаются.
— Как это брось, когда дело подходит к концу?!
Еще одна деталь — и станок начнет работать. Эта последняя деталь и задерживала все. Она загнала Чилима в тупик: здесь нужно было знать механику. «Эх, если бы работал у нас слесарь Кучеров! — снова подумал Чилим. — Он обязательно бы помог мне довести дело до конца».
На следующий день сразу же после работы он от-правился на квартиру к опытному слесарю.
— Вам Петра? — спросила жена Кучерова.
— Да, Татьяна Николаевна, хотелось бы поговорить с ним.
— Его пока дома нет, но он скоро придет. Заходите в наши хоромы.
— Нет, зачем же, я вот здесь, на воздухе, посижу, подожду.
Прошло немного времени, и явился сам Кучеров.
— Здорово, Василий. Давно не виделись.
— Здравствуй, Петр Евстигнеевич, я к вам по одному делу.
Заходи, заходи, чайку попьем, поговорим, Ну, как поживаем, чего поделываем?
— Живем потихоньку, работаем, не торопясь, все там же в сети. А вы как себя чувствуете на новом производстве? — спросил Чилим.
— Да не хуже, чем в сети было. Мастером меня назначили в механической мастерской. Работа мне нравится. К нам не хочешь перейти? Нам электрики нужны, и зарплата хорошая.
— Нет, Петр Евстигнеич, я уже привык у себя. Курсы мастеров заканчиваю, да и одним интересным делом занялся. Вот из-за него-то к вам и пришел.
— Ну, ну, рассказывай, — заинтересовался Кучеров,
— Вот чего, Петр Евстигнеич, изобретаю одну штуковину, да что-то плохо клеится. Видите ли, какое дело... Трансформаторы у нас часто стали выходить из строя, а ремонтных мастерских в городе нет. Вот я и решил сделать станок для обмотки провода при ремонте трансформаторов.
— Хорошо придумал. Когда я у вас работал, тоже замышлял такой станок. Ну и что там не получается?
— В основном-то я все сделал, только одна деталь меня мучает.
Чилим вынул из кармана бумажку, на которой был чертеж станка, показал на шестеренки, приводящие в движение барабан.
— Не сумел я рассчитать шестеренки, барабан очень быстро тянет, катушки не успевают обматывать, провод получается с пропусками изоляции.
— Так он у тебя, оказывается, работает. Молодец! Ей-богу, рад за тебя. А это мы в два счета смастерим. Знаешь чего, Василий, выкинь-ка ты шестеренки и поставь скользящий фрикцион, — увлеченно заговорил Кучеров.
— Как же устроить? — спросил Василий.
— Да проще всего. Берешь два диска из толстого листового железа, крепишь их к муфтам и насаживаешь на те же валики, где были шестерни, перпендикулярно один другому... Вот тебе и передача.
Кучеров на бумажке чертил и объяснял, как нужно сделать.
— Все понятно. Спасибо вам, Петр Евстигнеич! Теперь-то я доведу до конца.
— Вот-вот, докажи этим шувалгиным, что и мы не лыком шиты... Тоже кое-что соображать умеем. В случае чего ты, Вася, приходи, не стесняйся. Все наладим, как должно быть.
— Обязательно зайду и скажу, как станок начнет работать.
В субботу Чилим задержался до позднего вечера.
Пришел домой усталый, но на душе было легко и весело. Сережа с бабушкой уже спали, а Надя, придя из больницы, разогревала ужин. Пока Василий умывался, она накрыла на стол, расставила тарелки.
— Ты чего сегодня опять задержался?
— Со станком немножко подзанялся. Думал еще рано, увлекся и не заметил, как время пролетело. Глянул в окно — уже темнеет.
— Ну, ладно, ешь, голодный, наверно.
Василий ел без всякого аппетита. Он думал об оставленном в мастерской станке и о завтрашнем дне: «Хорошо бы на весь день зарядил дождь, тогда бы я мог спокойно поработать над станком».
Надя сидела у другого конца стола, подперев щеку ладонью, смотрела на Чилима и, видимо, угадав его мысли, спросила:
— Завтра что собираешься делать?
— И сам не знаю, хотелось бы закончить и опробовать станок.
— Много еще работы?
— Если завтра удастся проработать весь день, то, пожалуй, закончу.
— Ладно, иди работай. Обедать-то, наверное, домой придешь?
— Посмотрю, как будет дело подвигаться.
На следующий день Чилим встал раньше обычного и тихо, чтобы никого не тревожить, вышел на улицу. По дороге думал, с чего начать установку фрикционной передачи, чтобы скорее закончить и опробовать. Придя в мастерскую, быстро сбросил пиджак, накинул спецовку и приступил к работе. Время пролетело незаметно. Вдруг он услышал телефонный звонок. Побежал узнать, кого вызывают, мельком взглянул на стенные часы, которые показывали уже час дня. Звонил из проходной вахтер.
— Василий Иваныч! К вам сын пришел, — сообщил он.
— Пусть подождет, сейчас выйду.
- Ты чего, Сереженька? — огорченно спросил Василий, входя в проходную.
— Мама тебе обед прислала. — Сережа передал сумку.
— Ох, какая она у нас молодец! — Чилим потрепал сынишке волосы.
— Папка, возьми меня в мастерскую, я погляжу твой станок.
Чилим вопросительно посмотрел на вахтера.
— Пусть пройдет, — разрешил тот.
Чилим не пошел в конторку, а сел на верстак и стал закусывать.
— Вот это и есть твой станок? — заинтересовался Сережа.
Василий только головой мотнул, прихлебывая из бутылки молоко.
— О, какой большой! Я попробую, как он будет работать?
— Нет, нет, Сереженька, нельзя. Вот я поем и сам включу.
Чилим закурил папиросу, встал к станку, предупредил сына, чтобы не совал руки куда не следует. Проверил все части, включил рубильник. Мотор загудел, развил обороты, станок заработал. Забилось в радости сердце Чилима.
— Видал, сынок, как работает?
— Ого!
— Ну, а теперь отправляйся домой, больше включать не буду, немного доделать надо.
— Я буду тебе помогать?
— Нет, нет, иди домой. Проводить, что ли?
— Я сам.
Сын ушел, а Василий снова принялся за работу. Лишь в двенадцатом часу ночи удалось окончательно установить и отрегулировать фрикционную передачу. Теперь станок был совершенно готов к пробному пуску. Чилим пропустил провод через полые оси и включил мотор. Изоляция стала ложиться ровными плотными слоями.
Услышав шум станка в мастерской, пришли сюда диспетчер Головлев и секретарь партийной организации Корнев. Чилим, увлеченный работой, не слыхал, как они вошли, встали за его спиной, наблюдая за работой станка.
Чилим выключил рубильник, станок остановился.
— Изобретаем? — Корнев пожал руку Чилиму.
— Нет, делаем и предлагаем, — улыбнулся Чилим.
— А ведь удивительно хорошо получается, в точности как фабричный, — сказал Головлев, взяв образец обмотанного провода.
— В БРИЗ заявили? — напомнил Корнев.
— В БРИЗ-то всего проще, лишь бы станок работал, а БРИЗ узнает.
— Ну что, Василий, уже половина первого, вам пора отдыхать, — сказал Корнев.
— Дело закончено, теперь пойду спокойно, — Чилим начал складывать инструмент в ящик.
— У тебя машина не занята? — спросил Корнев диспетчера.
— Вас отвезти? Сейчас скажу шоферу.
— Вот его отвези. Я и пешком дойду, мне недалеко.
— Хорошо, отвезем, — Головлев направился в диспетчерскую.
Надя не спала и, поджидая мужа, смотрела в окно. Вдруг блеснул свет фар. Послышалось щелкание дверного замка. Надя включила свет и взглянула на часы.
— Тебя сегодня, как настоящего изобретателя, на машине привезли, — пошутила она.
— Надюша, станок начал работать. Завтра сдам на производство, — торжественно сообщил Василий.
Глава восьмая
Через несколько дней БРИЗ зарегистрировал станок, сконструированный Чилимом. На работу приняли монтера-обмотчика, укомплектовали бригаду, и ремонт трансформаторов начался. БРИЗ выдал Василию удостоверение изобретателя и присудил премию в размере двухмесячного заработка. Но когда Чилим пришел в бухгалтерию получать деньги, главбух встретил его неприветливо:
— Денег в кассе нет! И будут не скоро!
Чилим обескураженный вышел из бухгалтерии. В коридоре он столкнулся с управляющим комбинатом.
— Здорово, Василий! — крикнул тот, протягивая руку. — Ты, говорят, станок изобрел?
— Сделал, уже работает. Теперь ремонт трансформаторов пойдет.
— Поздравляю и благодарю! Пойдем ко мне, у меня есть к тебе разговор.
Когда вошли в кабинет, управляющий сказал:
— Мы, знаешь, что на партбюро решили?
— Не знаю.
— Наметили тебя послать в Москву на конференцию электриков, созываемую главком. Сходи сбрей щетину, получишь командировочные и завтра отправляйся. Билеты уже заказаны. Понял?
— Хорошо, соберусь. Только денег-то, говорят, в кассе нет. Я сейчас спрашивал главбуха.
Упоминание о главбухе как-то неприятно подействовало на управляющего, Он наморщил лоб, задумался, а потом сказал:
— Найдут.
— Я бы хотел и за станок получить...
— Вот заодно и получишь. Давай ордер, я сам пойду в бухгалтерию, а ты иди прямо к кассе. Да подожди-ка. Я еще не все тебе сказал. Конференция продлится четыре дня, а ты останешься еще дня на три. Сходи в мастерские МОГЭСа, где производится ремонт трансформаторов, ознакомишься с их работой, Это тебе пригодится. А теперь иди к окошку.
Чилим получил командировочные, а также премию за станок.
— Ну, благодарю. Пойду готовиться к отъезду. А с директором согласовано?
— Все согласовано, иди.
Увидя Чилима, Стрижов спросил:
— В Москву собираешься?
— Уже готов! Получил командировочные и все документы.
— Там не забудь побывать в мастерских, где ремонтируют трансформаторы.
— Мне управляющий уже говорил.
— Ну, хорошо, езжай! Желаю успеха.
«Неужели из-за этого станка все изменилось?» — подумал Чилим, направляясь в мастерскую, чтобы доложить начальнику о своей командировке.
— Московскому изобретателю привет! — подтрунил Шувалгин.
— Тихон Савельич, видимо, вам очень приятно надо мной смеяться.
— Ну, ладно, шутки в сторону, когда едешь?
— Завтра в четыре.
— Там посмотри, какие новшества вводит московская сеть.
— Что смогу, все посмотрю.
Придя на квартиру, Чилим передал Наде кучу денег и сообщил, что завтра уезжает на конференцию.
— То-то для Москвы ты побрился, а здесь все ходишь щетиной обросший. Надолго?
— Примерно на неделю.
На следующий день Чилим распростился с семьей и уехал.
В клубе МОГЗСа собралось много народа. Электрики съехались со всех концов страны. Вдруг Чилима кто-то хлопнул ладонью по плечу.
— Ты, Василий?
— Ба, Семен Иваныч!
— На конференцию?
— Ну да.
— Ну, как поживаешь? Чего поделываешь?
— Все там же, в кабельной сети, по ремонту оборудования работаю, — ответил Чилим.
— Какой ты молодец стал! — восхищался своим учеником Выжлов. — Ну, что нового у вас в Казани? А знаешь чего, пойдем-ка в столовую, там подзакусим и поговорим.
— Пошли.
Присаживаясь к столу, Выжлов сказал:
— Ну-ка, рассказывай, как там у вас идут дела.
— Да все как будто хорошо, только одно не совсем ладно: силовые трансформаторы что-то часто стали выходить из строя. Но я уже сделал обмоточный станок, чтобы производить ремонт.
— Как? Сам сделал?
— Вот посмотрите, — Чилим подал удостоверение, выданное БРИЗом.
— Вот это здорово! Как же ты это сообразил?
— Очень просто, кое-что подчитал, а до чего сам додумался.
— Молодец! Очень рад! Поздравляю! И ничего работает станок?
— Уже ремонтируют трансформаторы. Но для вас, Семен Иваныч, я привез неприятную новость...
— А что именно? — в недоумении спросил Выжлов.
— Говоря между нами, всю вину за то, что часто горят трансформаторы, наше начальство сваливает на вас, будто вы неправильно построили вентиляцию в киосках.
— Нет, Вася, это им не удастся. Вентиляция построена по техническим нормам. Тут совсем другое. Наверное, варварски перегружают трансформаторы, вот почему они выходят из строя.
В это время официантка принесла заказанный обед.
— Может быть, заказать вина? — спросил Выжлов. — Ты сегодня мой дорогой гость.
— Нет, Семен Иваныч, неудобно, скоро начнется конференция.
— Ну, как хочешь, а все-таки по бутылке пива я возьму.
— Ладно, — сказал Чилим. — Семен Иваныч, у меня к вам просьба.
— Что такое? Пожалуйста.
— Мне охота посмотреть мастерские, где ремонтируют трансформаторы. Не поможете ли мне достать пропуск?
— Все сделаем. Сам пойду с тобой.
Пообедав и побеседовав, они отправились в клуб на конференцию, Много полезного услышал Чилим: и как нужно работать, и как предотвращать аварии. После заседания Чилим с Выжловым пошли в мастерские. Василий смотрел и старался все записывать в блокнот.
Потом они не раз встречались с Выжловым. Чилим побывал у него на квартире, они ходили по Москве, вспоминали Казань и беседовали о многом. Чилим с большим интересом слушал Семена Ивановича.
В те январские дни все с нетерпением ожидали известий о здоровье Владимира Ильича. Спрашивали друг друга:
— Ну, как? Каковы вести?
И каждый знал, о чем идет речь.
— Семен Иваныч, — спросил Чилим, — неужели не спасут?
— Делается все, что возможно.
— В газетах пишут, что здоровье Ильича улучшается. Значит, есть надежда...
— Будем надеяться. Все добрые люди в мире надеются.
Когда Чилим, приехав в Казань, утром следующего дня переступил порог проходной, вахтер сказал ему:
— Василий Иваныч, идите скорее в мастерскую, там все собираются на митинг. Товарищ Ленин умер...
В мастерской собрались все рабочие и служащие. Секретарь партийной организации Корнев объявил траурный митинг.
— Товарищи! — начал он. — Вчера в семь часов вечера радио принесло нам печальную весть... Постигла нас великая утрата. Умер наш дорогой учитель — основатель Коммунистической партии и Советского государства Владимир Ильич Ленин...
Все молча склонили головы. Тяжелая скорбь легла на сердца рабочих.
— Товарищи! — продолжал Корнев. — Мы скорбим. Но что произошло, того уже не вернуть. Теперь мы, как дети после умершего отца, остались сиротами. Но мы ими не будем! С нами осталась великая партия коммунистов с ее ленинским Центральным Комитетом! Положим все силы на продолжение дела, завещанного великим Лениным! Будем укреплять диктатуру пролетариата и строить социализм, чтоб подготовить фундамент для построения великого здания коммунизма! — закончил Корнев. Помолчав, он объявил: — Товарищи! После окончания работы все должны явиться на общий городской траурный митинг.
Надежда Михайловна Белицина с успехом окончила медицинский институт, стала работать врачом в поликлинике. Вскоре она завоевала популярность среди больных как знающий и чуткий врач. И не случайно: за плечами у нее был многолетний опыт работы медсестрой и упорная учеба. Нередко в регистратуре можно слышать, как больные просят, чтобы их записали к врачу Белициной.
— Вы к кому? — спрашивает пожилая женщина свою соседку.
— К Анне Павловне Грыжемайловой. А вы?
— Я всегда хожу к Белициной. Это настоящий врач. Поговорит с тобой, как с близкой знакомой или род-ной. Не только от выписанных лекарств, а просто от ее советов уже становится легче.
Как-то ночью после выходного дня у Стрижова заболела жена. Услышав ее стоны, Андрей Петрович всполошился:
— Что с тобой, Маша? Может быть, врача позвать?
— Где его ночью найдешь? А «скорую» я не хочу.
— Стоп! Вспомнил. Врач сейчас будет у нас, — и тут же позвонил на свой диспетчерский пункт.
— Машина у вас свободна?
— Сейчас будет здесь.
— Как только подойдет, пришли ко мне! Жена внезапно заболела, нужно привезти врача.
— Хорошо, пришлю.
Стрижов надел халат и, мягко ступая ночными туфлями, ходил по комнате, часто выглядывая в окно, не подошла ли машина. Затем он сел к письменному столу, написал записку:
«Уважаемая Надежда Михайловна! Извините, что Вас беспокою среди ночи. Тяжело заболела жена, и я прошу Вас оказать ей помощь.
С уважением к Вам А. Стрижов».
Когда машина подкатила к квартире Стрижова, он сбежал по лестнице и, передав записку шоферу, сказал:
— Езжай быстренько на квартиру Чилима и привези ко мне врача.
Вскоре машина уже у подъезда дома, в котором проживал Чилим. Услыхав звонок, он открыл дверь.
— Меня директор прислал за врачом, — доложил шофер, — сказал, что у вас на квартире живет врач. Вот в записке все сказано.
Василий взял бумажку, вбежал в комнату и, разбудив жену, сказал:
— Надюша, вставай, сегодня у тебя авария, езжай к директору и успокой его жену.
Надя встала:
— Что там у них стряслось среди ночи?
Собрав кое-какие медикаменты, Надя вышла из квартиры. Василий проводил ее до машины:
— Наверное, скоро вернешься?
— Не знаю, — ответила она, садясь рядом с шофером.
Машина выкинула клубы дыма, окатив Чилима горячим газом, помчалась к Стрижовым.
Подъезжая к их дому, шофер дал гудок.
— Не гуди, я уже здесь. — Стрижов подошел к машине.
— Что случилось с вашей женой? — спросила Надя, входя за Андреем Петровичем в квартиру.
— Лежит горячая, как кипятком налитая.
Надя сбросила пальто, которое подхватил Стрижов, и, оставшись в белом халате, подошла к больной.
— Здравствуйте, что с вами? — Надя взяла руку больной и проверила пульс. — Когда начались у вас боли? Что вы кушали?
Стрижов стоял за дверью спальни, слушал разговор больной с врачом.
Тщательно. осмотрев больную, Надя заключила:
— Ничего особенного. Вы, наверное, на пляже были, лишнего перекалились. Выпишу вам лекарства, завтра же все пройдет, а пока примите вот этот порошочек.
Надя оглянулась, где бы присесть, чтобы выписать рецепт. Мария Архиповна показала рукой на соседнюю комнату:
— Пройдите, пожалуйста, к письменному столу, там чернила и перья есть.
— Вот, пожалуйста, — Андрей Петрович был уже тут и предложил врачу стул.
На письменном столе в серебряной вазе хранились ручки с перьями и карандаши. Стрижов в это время ушел в спальню к жене. Когда вернулся хозяин, Надя передала рецепт на лекарства.
— Принимать по одному порошку три раза в день... Завтра же должно все пройти, но все-таки вечерком я загляну к больной.
— Спасибо, спасибо, — рассыпался в благодарности Стрижов.
Надя попрощалась с больной, пошла к выходу. Стрижов проводил ее до машины. Шофер включил стартер, машина заурчала.
— Садитесь, товарищ доктор, — открыл дверку шофер.
Машина умчалась, сверля темноту длинными лучами фар.
Проводив Надю, Стрижов быстро поднялся по лестнице и направился в спальню жены.
— Как ты узнал ее адрес? — спросила Маша, что-то затаив в душе против мужа.
— Как мне не знать, если муж ее у меня в сети работает начальником цеха... Вот поправишься, да надо будет их вместе с мужем пригласить в гости, — сказал Стрижов. — А знаешь, Маша, как интересна жизнь этой женщины... В 1913 году она со своей тетушкой жила в деревне на берегу Волги, была еще девушкой и сошлась с деревенским парнем, рыбаком по прозвищу Чилим. С тех пор и живет с ним. Это мне рассказывала ее мать. А теперь они поженились, и ее муж работает у меня на производстве. Очень башковитый парень, только жаль, не имеет образования.
— Послушай, Андрюша, ты хочешь ее вместе с мужем пригласить в гости, а если тебе знакома ее мать, так почему бы и ее не позвать.
— С удовольствием бы пригласил, да она еще не вернулась из Сибири.
— Давай перед следующим выходным пригласим их, все-таки, что ни говори, а врач всегда нужный человек.
— Это верно, Маша, вот только она побывала — и тебе уже легче, только один порошок приняла и чувствуешь себя лучше. Видно, опытный врач... Ее мать рассказывала, что она на фронте еще в старой армии в госпитале сестрой работала, а когда приехала в Казань, медицинский окончила.
— Да, видно, хорошо знает свое дело.
— Дорогая моя Машенька, жизнь учит людей. Эта женщина многое пережила, ведь у нее есть сын, которого она прижила вот с этим деревенским рыбаком.
— О, это очень интересно! Ты обязательно его пригласи, я посмотрю, что он за человек.
— Не влюбись только, — пошутил Стрижов.
— И влюблюсь, так тебе не скажу. Вот увидишь — отобью у этой врачихи, — уже повеселев, сказала Мария Архиповна.
— Ну, моя милая, шутки шутками, а к субботе надо подготовиться.
— Все будет готово, приглашай.
— Врача ты сама пригласишь, она завтра вечером к тебе зайдет. — Стрижов снова стал укладываться в постель.
Вечером следующего дня Надя зашла проведать больную, но та была уже на ногах и чувствовала себя совершенно здоровой. Надя проверила температуру, пощупала пульс.
— Лекарства вам принесли?
— Принесли, принесли, спасибо вам большое. Теперь у меня к вам просьба — приходите с мужем в субботу вечерком, так часиков в шесть. Кроме вас, никого не будет. Посидим, поговорим, чайку попьем.
— Хорошо, придем, — сказала Надя.
«Добродушная, славная женщина», — подумала Надя, возвращаясь домой.
Вечером с работы вернулся Чилим.
— Ну как, Надюша, Стрижиха выздоровела?
— Это директорша-то? Здорова. В субботу в гости нас с тобой приглашают.
— Пойдем, что ли?
— Идти нехорошо, и не идти неудобно, — вслух подумала Надя.
— Доведется пойти, меня тоже сам Стрижов пригласил.
В субботу после работы Чилим вышел из парикмахерской побритый и пахнущий духами на всю улицу.
— Вот сегодня ты совершенно молодой человек. — Надя поцеловала мужа.
Ильинична, заметив такие нежности, подумала:«И за что она так его любит?»
— Ты, Вася, есть хочешь? — спросила Надя.
— В гости пойдем, чего дома хлеб изводить, — засмеялся Василий, приглаживая волосы.
— Тогда иди переодевайся. На столике рубашка и брюки. Не забудь повязать галстук.
Одевшись, Василий вытянулся перед Надей, как солдат, и сказал:
— Ну, посмотри...
Он стоял — высокий, стройный, в новом костюме, улыбающийся.
— Вот теперь, действительно, ты смахиваешь на начальника. — Надя любовалась своим мужем.
— Мамаша! Мы пошли! — крикнула Надя.
Ильинична, проводив сына со снохой, подумала: «Как я рада, что бог дал такую добрую и умную жену Васе».
Выйдя, на улицу, Надя, подхватывая Чилима под руку, спросила:
— Может быть, на трамвае поедем?
— Ты устала?
— Я думаю, ты устал...
— А ты разве не знаешь, что я никогда не устаю, — смеясь, сказал Чилим и прибавил шагу.
— Покупать ничего не будем?
— Не выдумывай. К директору идем. Если они приглашают, значит, у них все припасено, — сказала Надя.
И действительно, покупать Василию с Надей ничего не требовалось. На столе уже было всего вдоволь: и закуски, и выпивки.
— Вы что опоздали? — спросил Стрижов.
В это время вошла в комнату Мария Архиповна.
— Познакомься, Маша, вот это и есть тот самый рыбак Чилим, в которого ты хочешь влюбиться. Только, пожалуй, зря заряд пропадет: Надежда Михайловна у него тоже цветок, — улыбнулся Андрей Петрович.
— Будем знакомы, — Мария Архиповна пожала руку Чилиму и горячо расцеловала Надю. — Присаживайтесь, гости дорогие.
Справа от Василия усадили Надю, а слева села хозяйка.
— Хоть посидеть с молодым человеком, может быть, и сама помолодею...
— Ну как, граждане, с беленькой, что ли, начнем? — Стрижов стал откупоривать бутылки.
— Для аппетита, пожалуй, лучше с беленькой, — ответил Чилим. — Но что скажет врач?
— По мне — так никакой бы не надо.
— Нет, Надежда Михайловна, так нельзя. Вы наши гости, а сухой гость хуже мокрой курицы, — отшутился Стрижов, наливая в рюмки русской горькой.
— За наше приятное знакомство! — Мария Архиповна чокнулась с Чилимом и остальными.
— За наш рыболовный союз! — провозгласил Чилим и первым выпил.
— Вот именно так, — сказала Мария Архиповна. — Я жду не дождусь, когда меня пригласит муженек на Волгу. Так соскучилась, одна бы поехала, да стесняюсь везти удочки с собой. Может быть, вы, Василий Иваныч, составите компанию?
— Я-то с удовольствием, в любой выходной, да не знаю, как Надя, будет ли свободной. Мы было собрались в прошлый выходной, да авария в сети случилась, пришлось выйти на работу.
— В следующий раз, как соберетесь, так и меня прихватите с собой, — просила хозяйка.
— Ладно, соловья баснями не кормят, — сказал Стрижов, наливая в рюмки.
— Закусывайте, закусывайте, — потчевала гостей Мария Архиповна, кладя на тарелки Чилиму и Наде громадные куски жареного леща.
— Чего вы тужите о рыбалке, Мария Архиповна? Вы уже наудили. — Чилим подвинул поближе тарелку с рыбой. — А жарить вы ловко умеете; не всякий кулинар так сделает, — похвалил хозяйку Чилим.
— А помнишь, Вася, когда первый раз поехала с тобой рыбачить, какую уху ты сварил! Это было что-то особенное, — сказала Надя.
— Я тогда не только рыбу, но и свое любящее сердце в ту уху положил...
— Кушайте, кушайте, Надежда Михайловна, вы спасительница наших душ, — сказал Стрижов.
— Нет, Андрей Петрович, насчет душ не по моей части, доведется вам обратиться к попу.
Стрижов то и дело подливал в рюмки, а жена его принесла еще закуски. На столе появились жареные в сметане караси.
— Вы, Мария Архиповна, хотите нас совсем закормить, — сказал Василий.
— Кушайте на здоровье, это полезно.
— Нет, Мария Архиповна, все хорошо, когда в меру, а сверх того — вредно. Нам пора домой, — сказал Чилим.
— Нет, нет, Василий Иваныч, — остановил его Стрижов, — мне надо с вами поговорить. Мы с главным инженером решили вас послать в командировку на три недели в Ленинград. Посмотрите, как работают в электросетях ленинградцы, какие вводятся у них новшества и все такое.
Надеюсь, что вы, Надежда Михайловна, отпустите вашего уважаемого супруга без особых огорчений?
— Что с вами поделаешь, если нужно для пользы дела.
— Не только для дела, но и для него самого будет большая польза. Ему, как начальнику, обязательно нужно познакомиться с первоклассными сетями, перенять их опыт.
— Спасибо вам за заботу, — поклонился Чилим. — Благодарим за угощение. А теперь мы откланяемся.
Мария Архиповна проводила их и расцеловала обоих.
— А ничего получилось, — произнес Чилим, слегка покачиваясь.
— Маша у него золотой человек, — заметила Надя.
Глава девятая
— Ну, Надежда Михайловна, завтра мы с тобой расстанемся на целых три недели. Деньги и документы получил, — объявил, вернувшись с работы, Чилим.
— Что поделаешь, — вздохнула Надя.
— Дай-ка мне белье, я схожу отмою казанскую пыль, — сказал Чилим.
На следующий день за полчаса до отхода поезда Василий с Надей были уже на перроне.
— Ты, Вася, как приедешь на место, сразу напиши.
— Обязательно, — ответил Василий, целуя жену.
Паровоз дал свисток к отправлению. Чилим быстро вскочил на подножку и, выглядывая из тамбура, помахал кепкой.
Всю дорогу он придумывал и записывал вопросы, касающиеся производства, на которые хотел получить ответы. Приехав в Ленинград, у вокзала купил открытку, написал Наде о своем прибытии. Бросив открытку в почтовый ящик, он отправился на Невский с письмом его друга к брату.
«Дорогой братец Илюша! — говорилось в письме. — Податель сего письма — мой задушевный друг. Его командировали изучать ленинградскую сеть. Прошу тебя, дорогой братец, приютить его в своей квартире. Днем он будет на работе, а ночью где-нибудь переспит у вас. С братским приветом, Панфил».
Чилим — в указанной квартире. Там встретила хозяйка. Прочитав записку, она предложила:
— Может быть, хотите позавтракать?
— Нет, благодарю. Я только оставлю свой чемодан да в управление пойду.
Выйдя на Невский, Чилим весело зашагал, читая вывески и заглядывая в витрины магазинов. У него разыгрался аппетит, но час был ранний, закусочные еще не работали. Пройдя еще квартала два, он увидел, как женщина, очевидно, буфетчица, открывала двери кафе.
— Здравствуйте! Можно у вас закусить? — спросил Чилим.
— Пожалуйста, заходите.
Чилим подзаправился несколькими стаканами кофе с бутербродами, закурил и продолжал путь дальше. Он добрался до площади, где Петр на вздыбленном коне точно летел по воздуху. А перед ним колыхалась и била в гранит тихими волнами Нева. Чилим сел на скамейку около гранитного парапета, покурил, полюбовался убранством реки и отправился дальше. Увидя постового милиционера, он спросил, где находится управление «Электротока». Милиционер вытащил из-за голенища сапога справочник, сообщил адрес и отдал честь. Василий отправился по указанному адресу. Когда солнце уже поднялось высоко в туманную муть ленинградского неба, он подходил к управлению. В подъезде его остановил швейцар:
— Подождите. Занятие начнется только через час.
Чилим перешел через улицу в скверик с маленькими подстриженными деревцами и, сидя на скамейке, вдыхал свежесть ленинградского утра и наблюдал за проходящей публикой. Где-то на башне часы пробили девять, и тогда Чилим отправился в секретариат управления, предъявил удостоверение, на котором сделали пометку о его прибытии.
— А теперь идите в триста третью комнату к главному инженеру, — сказала секретарша. — Он вам даст пропуск и указания, куда явиться.
Главный инженер принял Чилима любезно, написал записку мастеру Овчаренко. Найдя на Мойке мастерские, Василий представился Семену Павловичу Овчаренко и передал ему записку от главного.
— Значит, учиться нашему ремеслу приехали? — Овчаренко, поглаживая сивые прокуренные усы, пристальным взглядом изучал пришедшего.
— Да, прислали учиться.
— Хорошо, у нас всему научишься... С какими работами хочешь познакомиться?
— С монтажом свинцовых соединительных муфт и концевых разделок.
— У вас какое напряжение в сетях?
— Пока что шесть киловольт, но в скором времени будет тридцать пять. Уже начинают строить новую электростанцию.
— Туркин! — крикнул мастер. — Зайди-ка сюда! В конторку вошел низенький широкоплечий молодой человек.
— Вот, Михаил, тебе еще один ученик в бригаду. Постарайся научить его монтажу свинцовых муфт, а также и другим работам, как у нас положено...
— Хорошо, всему научим, — ответил он мастеру, а Чилиму сказал: — Пошли! Вы когда-нибудь работали в монтаже кабельных муфт?
— Монтировал только чугунные, а свинцовые в нашей сети пока не применялись, так что для нас это дело новое.
— Ну, это все равно, только сам процесс монтажа немножко разнится. Монтер-кабельщик должен всегда держать руки чистыми, а чтоб они не потели, их нужно промывать бензином.
— А нутро в это время тоже нужно промывать? — спросил, скосив глаза, Чилим.
— Иногда и это требуется, смотря по погоде, — ответил Туркин. — Скажите, как вас звать?
— Василием.
— А фамилия?
— Чилим.
— Вы чего же, финн, что ли?
— Нет, русский.
— А почему Чилим?
— Так прозвали.
— Ну, ладно, это нам неважно, — сказал Туркин, записывая в тетрадь вновь прибывшего ученика.
— А как сегодня погода, — вернулся к начатому разговору Чилим, — для промывки внутренностей подходящая?
— Что ж, давайте после окончания работы сообразим.
После смены Туркин, побеседовав с Чилимом, пошел в контору к мастеру:
— Семен Павлыч, для знакомства с новым учеником я сбегаю принесу...
— Иди, иди, — ответил Овчаренко. — А ты, парень, присаживайся.
Вскоре Туркин вернулся, подсунул мастеру под стол водку, а на стол положил сверток с сосисками.
— Миша! Ты включи-ка плитку, нужно разогреть сосиски, холодные они неприятны, — сказал мастер.
Тот живо вытащил откуда-то стаканы и подал на жестяной сковородке сосиски горячими.
— У тебя, брат, как в ресторане на Невском. — Овчаренко разлил в стаканы содержимое бутылки.
— Ну-с, Василий, как тебя по отцу-то? — поинтересовался Туркин.
— Иваныч, — сказал Чилим, поднимая стакан.
— За наше знакомство и будущую учебу, — поднял стакан Туркин. — Уж мы тебя выучим...
— Надеюсь. — Чилим одним духом опорожнил стакан.
— Вот это здорово! — воскликнул мастер. — Лопаешь, как воду.
— На Волге вырос, привык воду пить.
— А я с Днепра, из-под Киева, — заметил мастер.
— Один с Волги, другой с Днепра, а я с Ладоги, — сказал Туркин.
— Тебя Михаил уже проинструктировал? — спросил Овчаренко. — Так вот помни, что залог долголетней эксплуатации кабельной муфты — это чистота и аккуратность ее монтажа. Наши монтеры высшей квалификации работать хорошо умеют.
— И выпить, — вставил Чилим.
— Выпить можно, только не во время работы — ни боже мой, ни капельки в рот нельзя брать, чтоб глаз у тебя не косил, а был правильный. Понял? И не думай, что тут собрались пьяницы. Я, брат, плохому не научу, — Овчаренко снова наполнял стаканы. — Ну-ка, Миша, разогрей закуску.
Еще выпили, закусили, и Василий прощался с новыми знакомыми, как с близкими друзьями. Он навеселе отправился осматривать город и думал: «Будто времени много прошло, а все еще светло». Вдруг он увидел на здании громадные часы с длинными черными стрелками, которые показывали половину первого ночи.
«Что это! Неужели первый? Вот тебе фунт! Как же я пойду на квартиру беспокоить людей?» — теперь только Чилим вспомнил, что в Ленинграде бывают белые ночи. «Куда же мне теперь деваться?» — подумал он и решил плутать по городу, чтобы как-нибудь скоротать ночь. Улица привела к Обводному. На противоположном берегу канала, невдалеке от моста, Чилим увидел пылающий ярким пламенем костер, у которого толпились какие-то люди. «Рыбаки, наверное. Пойду хоть у костра посижу, и то лучше, чем мерять улицы», — подумал Чилим.
— Честной компании! — крикнул оп, снимая кепку и кланяясь. — На рыбалку, что ли, собрались?
— Уже порыбачили, а теперь пора и отдохнуть, — сказал старичок с седенькой бородкой, укладываясь спать около костра. — Ну, ребята, со сказками покончено, пора спать. А ты чего, парень? Заблудился, что ли? — обратился он к Чилиму.
— Да, можно сказать, и заблудился, только не на улицах, а во времени, часов-то у меня нет.
— Значит, аршином меряешь время...
— Шагами. — Чилим устало опустился на землю поближе к костру.
— Не здешний? — спросил один из компании.
— С Волги.
— Эй, Гришка! Перцев! Земляк твой объявился, тоже с Волги! — крикнул кто-то с другой стороны костра.
— Не казанский ли? — обрадовался Перцев, подходя к Чилиму.
— А ты, видать, из Карташихи, — заметил Чилим.
— Как ты угадал?
— А это что! — Василий указал на белый фартук, по краю вышитый красными узорами.— Такие фартуки носят только карташинские печники.
— Верно угадал. Ну как, землячок, давно из наших краев?
— Чего давно? Сегодня только приехал.
— Ребята, время позднее, пора спать, — снова проворчал старик, поворачиваясь спиной к костру.
Все замолчали и стали укладываться. Чилим снял плащ, кинул на землю и тоже улегся на отдых.
...Солнце уже взошло, кидая еще красные лучи на дома, когда проснулся Чилим, посмотрел на костер, в котором тлели две головешки, расстилая синий дымок по берегу. Василий ощупал карманы — все было на месте. «Значит, действительно, народ честный собрался», — подумал он, окинув быстрым взглядом спящих у костра людей, и побрел снова на Невский к знакомой ему закусочной.
Так начались дни чилимовской учебы. Мастер Овчаренко и бригадир Туркин были расположены к нему. Да и как было не расположиться, если Чилим не только учился, но и работал наравне с остальными монтерами.
Дня за три до отъезда Чилима его пригласил к себе в конторку Овчаренко и сам занялся с ним. Подобрал несколько инструкций по монтажу разных кабельных муфт, а также передал чертежи для изготовления мачтовой муфты нового типа.
— А теперь вот чего, Василий. Будешь проездом в Москве, зайди-ка в технический отдел главка, поговори там с конструктором этой муфты, может быть, у него есть что-нибудь новое, — сказал Овчаренко.
Чилим в Ленинграде не только получил практические знания, но почерпнул кое-что из теории. Все это ему, как молодому начальнику цеха, было очень важно. Грустно было расставаться с провожавшими его Овчаренко и Туркиным. Многому научили его эти заботливые, добрые люди.
В воскресенье Чилим приехал в Казань и на следующее утро явился к директору — доложил о своем прибытии.
— Ну, как твоя командировка удалась? — спросил Стрижов.
— Съездил очень хорошо.
— Теперь, значит, во-первых, сдай отчет в бухгалтерию, а во-вторых, нужно будет сделать маленький докладик перед монтерами и ИТР о своей поездке.
— Докладывать-то больно я не мастер.
— Ничего, поможем.
— А когда?
— Да чем скорее, тем лучше. Много не нужно разводить всяких антимоний, а скажешь по существу: что видел, как работают ленинградцы.
В назначенный день, после окончания работы, в кабинете директора собрались электрики послушать, какие новости привез из Ленинграда Чилим. Разместились кто где нашел удобным, Чилим было примостился на краю стола, но Стрижов пригласил его сесть рядом с собой. На собрание пришел и секретарь партийной организации. Его интересовало, как молодой коммунист справился с порученным делом.
Когда все собрались, директор предоставил слово Чилиму.
Василий раскрыл записи, выложил на стол инструкции и чертежи, привезенные им, и начал рассказ.
— У ленинградцев, — начал он, — есть чему поучиться. Они трудятся так, как надо трудиться каждому советскому рабочему. После осмотра работ в кабельных сетях Ленинграда у меня создалось такое впечатление, что мы в казанской сети только время тратим на ликвидацию аварий, которые сами же делаем. Нашу работу нужно в корне изменять и наше оборудование по возможности надо тоже заменять новым, более совершенным. Самое уязвимое место в кабельной сети — это мачтовые муфты, от которых мы всего больше терпим аварий. Старый тип муфт необходимо заменить новым, более устойчивым.
— А где их взять, новые? — спросил инженер из технического отдела.
— Потом будете говорить, я еще не все сказал, — ответил Чилим и продолжал: — Захватил я у них чертежи вновь сконструированной муфты. А когда проездом был в Москве, забежал в технический отдел главка, добрался и до главного конструктора. Он говорит, что эта муфта предложена изобретателем из МОГЭСа. Лучшего пока ничего не придумали. Пользоваться ею можно и нужно. То же подтвердил и начальник технического отдела главка. Он сказал, что в скором времени в нашу сеть будет выслан специальный циркуляр. Значит, все законно: вводить в эксплуатацию ее разрешено. Здесь мы аварии снизим, когда заменим наши старотипные муфты вот на эту, — Чилим указал пальцем на чертеж. — Теперь наши соединительные старого типа муфты все придется заменять. В Москве и Ленинграде введены соединительные муфты из свинца, это создает полную герметичность, чего в наших чугунных достичь нельзя при таком промерзании грунта.
— Кто же нам будет изготовлять такие муфты? — задал вопрос главный инженер.
— А это очень просто, Павел Фомич, — продолжал Чилим. — Могут изготовлять наши же монтеры. Самое трудное — это сварка самой муфты и припайка ее к свинцовой оболочке кабеля. Тут без предварительных ознакомлений и инструктажа ничего не сделаешь, придется учиться. Инструкции я привез, также справился в техническом отделе главка о свинцовых муфтах. Правда, там говорят, что они введены в эксплуатацию сравнительно недавно, года два-три, но за этот промежуток времени аварий на них не было.
— Да, — вздохнул директор. — Перед нами большие задачи. Перестраивать надо сеть. Василий Иваныч привез нам много забот... Что ж, товарищи, по согласованию с главком придется приступить к обновлению нашей сети.
— Все это так, Андрей Петрович, — выступил Плашкотин, — но вот вопрос: где мы будем брать материал для этих работ?
— Разрешите мне дополнить?
— Пожалуйста, Василий Иваныч, — кивнул ему директор.
— Насчет материала дело обстоит так: я узнал в том же техническом отделе, что на складах главка заготовлены большие запасы свинцовых муфт, бумажной изоляции и заливочной массы. Нам следует поторопиться затребовать эти материалы для наших работ, хотя бы на один год. А тем временем мы что-нибудь и сами придумаем...
«Вот, черт его побери, башка», — подумал директор.
А Чилим продолжал:
— Когда я ехал обратно, то задумался о материале для свинцовых муфт. Пока мы заменяем старые полученными из главка, у нас скопится немало отходов свинца.
— А что вы сможете сделать из мелких кусочков?--спросил главный инженер.
— Если набрать в достаточном количестве кусочки свинца и все их переплавить в специальные болванки, а потом отправить на листопрокатный завод, нам изготовят листовой свинец требуемой толщины. А муфты сделают наши же монтеры.
— Правильно! — поддержал один из старших монтеров.
— Верно, верно! — воскликнул директор. — У Василия Иваныча просто голова хозяйственника, заботится, чтоб всякая крупица металла шла в дело.
— На то оно и производство, чтоб ничего даром не пропадало, — заметил Чилим.
— Василий Иваныч, — обратился к нему главный инженер, — вот какой вопрос: где вы время найдете для таких работ?
— Я и об этом подумал, — ответил Чилим. — У нас в зимние месяцы монтеры пе полностью загружены; кроме аварийных работ, мы мало чего делаем. А когда устраним наши слабые места в сети, аварий-то не будет, и в зимние месяцы мы сможем спокойно создавать бригадку для заготовительных работ.
«Вот кому надо быть главным инженером производства, — подумал директор. — А ведь говорит так просто...»
Глава десятая
Чилим на посту начальника цеха проявил свои недюжинные способности. Монтеры и рабочие были довольны им. Директор с главным инженером радовались, что в его лице нашли опытного руководителя. Уже при частичном введении нового оборудования аварии в сети уменьшились, а потому и заработок рабочих увеличился, монтеры стали получать премиальные за безаварийную работу.
Все шло хорошо, тихо, гладко. Но после затишья всегда начинается буря. Так неожиданно свалилась беда на Чилима...
Как-то управляющий созвал на совещание начальников цехов, инженеров, мастеров. Вот на этом совещании и вышел разлад между управляющим и Чилимом. Чилим, выступая в прениях, как-то неожиданно высказался против плохой работы управляющего. С этого и началось.
Коробкин на следующий же день утром явился в цех к Чилиму, решил сам проверить его работу. Чилим, отвечая на вопросы управляющего, в свою очередь спросил:
— Это что же, Михаил Семенович, вчерашнее мое выступление привело вас сюда?
— Потом узнаешь, что привело...
Чилим замолчал. Молчал и управляющий, прохаживаясь по мастерской и приглядываясь, к чему бы придраться, распечь и выгнать начальника за плохую работу.
Вдруг ему встретился фонарщик Плаксин.
— Здравствуй, Иван Прохорыч! Чего-то давненько ко мне не заглядываешь, — сказал управляющий, потряхивая руку Плаксина.
— Сегодня зайду, — Плаксин кинул гордый взгляд на Чилима. Вот, мол, я какой: и управляющий не брезгует, за ручку здоровается со мной.
Плаксин явился к назначенному часу.
— Ну, как наши дела, старина? Присаживайся. Чего нового в вашем цеху? Как порабатывает новый начальник?
— Хорошо работает. Пожалуй, скоро разбогатеет и откроет свои мастерские, — хитро улыбнулся Плаксин.
— Как так разбогатеет? — возмущенно спросил Коробкин.
— А почему бы ему не разбогатеть, если он берет подряды и получает солидные суммы денег.
«Ах, вот оно что! А я доверил ему такой ответственный участок», — подумал Коробкин и спросил:
— Так где же, как ты говоришь, берет он подряды?
— Это было в сентябре прошлого года. Пришел инженер с меховых фабрик, сговорились с Чилимом отремонтировать кабельную линию частным образом, а деньги, ассигнованные на этот ремонт, были большие.
— И много получил он?
— Говорят, три тысячи рублей.
— А что же, он один работал, или еще монтеры с ним были?
— И монтеры работали, всего их было десять человек.
— Так, может быть, из этой суммы и монтеры получили? — спросил Коробкин.
— Как бы не так! Он один получил. Я уже спрашивал монтеров, и подсобных рабочих. Все говорят, что ничего не получали, и ругают Чилима.
— А чего же ты, Прохорыч, молчал до этого времени?
— Думал, что вы уже знаете.
— Другой раз не задерживайся, а докладывай сразу,
— Слушаюсь.
— Постой-ка, а может быть, он еще какие работы выполнял?
— Вот этого не знаю. Как узнаю, так сообщу.
— Ну ладно, спасибо тебе за сообщение, — Коробкин пожал руку Плаксину.
Фонарщик вышел от управляющего вприпрыжку, радуясь, что подставил ножку новому начальнику.
Управляющий мог одним росчерком пера вышвырнуть Чилима за ворота, но подумал, что за него могут заступиться партийная организация и сам секретарь райкома, возможны большие неприятности. Поэтому он решил все сделать иначе. На следующий день командировал в управление сети своих ревизоров с таким наказом: проверять все документы, особенно на выписку материалов со склада, а также платежные документы на меховых фабриках.
— Михаил Семенович, а допустят ли нас проверять на других производствах? — спросил старший ревизор Ерошкин.
— На все фабрики допустят. Я уже говорил с управляющим.
— Только знаете чего, Михаил Семенович, это работа очень кропотливая, может затянуться на долгое время, — заметил Ерошкин.
— Я вас сроком не ограничиваю, но желательно проделать поскорее.
— Будем стараться, — склонил голову младший ревизор Пискунов.
На следующий день в бухгалтерию сети явились два человека с предписанием управляющего. Они затребовали документы за прошлый год.
— Вам как, за весь год сразу или по месяцам будете проверять? — главный открыл стеклянную дверку шкафа, где хранились документы.
— Начнем с января. Только бы выделили один столик... — сказал Ерошкин.
Нашелся свободный столик, за которым расположились ревизоры ворошить прошлогодние бумаги.
— Может быть, я вам помогу отыскать те документы, какие вам требуется проверить? — спросил главный бухгалтер.
— Нет. Благодарим, лучше мы сами посмотрим, а в случае неудачи попросим вас, — ответил Ерошкин.
Проходит день, неделя, месяц, а ревизоры еще тщательнее и пристальнее вглядываются в каждую бумажку и все записывают в свою книгу.
Однажды в бухгалтерию зашел друг Пискунова начальник сетевой лаборатории Петр Гурьянович Трескунов.
— Ба! Друг любезный, Пискунов! Здорово! Как это ты сюда затесался? Чего это вы в бумагах копаетесь? Али чьи грехи ищете?
— Что поделаешь, друг, работа наша такая.
— И как, справляетесь? Не скучно ворошить старые бумаги?
— Нисколько. Да и некогда нам скучать. Утром, как придем, открываем дело, и так увлечешься, читаешь, как приключенческий роман; не успеешь и половины прочесть, как звонок на обед, а после обеда снова начнешь. Нам тратить время даром нельзя, строгий приказ управляющего получен, чтоб все тщательно проверить. Он, говорят, такое указание получил из Москвы.
— Да, очень важная у вас работа... Я тоже, пожалуй, потрудился бы на таком деле. По крайней мере, в тепле, при свете и никакого начальства. А ведь у нас в цеху такого удовольствия не получишь. Как только авария, так найди место повреждения, а кругом тьма-тьмущая, публика мимо идет — спотыкается, ругается: сапожники, говорят, взялись не за свое дело и держат народ в темноте... А если где копнул лопаткой или камень вывернул из мостовой, тут же подскакивает милиционер, стращает штрафом. А если вот, как сейчас, зимой, да бушует вьюга, так и не приведи создатель. Да, что и говорить, ваша работа самая настоящая, — заключил Треску-нов.
— Вот то-то и оно, а ты говоришь: скучно. Нет, брат, такой работы поискать надо, — подмигнул Пискунов.
— Послушай-ка, Петр Гурьяныч, мне кажется, ты нам кое в чем можешь помочь, — заметил Ерошкин. — Ты вот говоришь, что испытываешь кабельные линии, а не приходилось ли тебе испытывать на меховых фабриках?
— В этом году нет, а в прошлом было дело...
— О, тогда ты нам нужен как живой свидетель. Кто ремонтировал эту линию? — Ерошкин пристально посмотрел на Трескунова.
— Мастер Чилим со своей бригадой.
— А не можешь сказать, где материалы брали для этого ремонта?
— Не знаю. Надо полагать, на тех же фабриках.
— Еще один вопрос. Не сможешь нам сказать, какая сумма выплачена за этот ремонт?
— За точность не ручаюсь, а помнится что-то примерно около трех тысяч рублей, — Трескунов надел перчатки.
— Ты уже уходишь? — спросил Пискунов.
— Да, нужно на работу.
— Подожди минутку, еще один вопрос. Не можешь ли нам сказать, кто получил за ремонт такую приличную сумму?
— Кто работал, тот и получил, — Трескунов направился к выходу.
— Теперь все ясно, — перекинулись значительным взглядом ревизоры.
После разговора с Трескуновым они еще с большей энергией принялись за выявление преступных действий сетевых работников...
Явившись утром, разложив на столе свои дела, они выдвигают ящики, где лежат со вчерашнего дня еще не закрытые приключенческие романы, и, подперев головы ладонями, поглощают страницу за страницей, уносясь в прекрасный мир, изображенный автором. А если случайно заглянет в бухгалтерию сетевой работник, то ящик с книгой захлопывается, и ревизоры торопливо начинают ворошить бумаги на столе, делая самую кислую физиономию, и тем самым показывают, как тяжело им нести взваленную на них обязанность.
Но вот зима с лютыми морозами начала проходить, солнце все выше стало подниматься в небесную синеву. Ревизоры сбросили теплые ушанки. Ерошкин накрыл свою умную голову военным картузом и облекся в летнюю армейскую форму, хотя по случаю грыжи в армии никогда не служил. Пискунов же надел по сезону светло-серый костюм, а на голове его красовалась черная фетровая шляпа.
Весна идет полным ходом. Рабочие уже готовятся к первомайским торжествам. А Чилиму за хорошую работу преподнесли толстый том обвинений. Правда, его передали не Чилиму, а директору. Прочитав несколько бумажек этого кляузного дела, Стрижов с возмущением подумал: «Как так, без моего ведома написать столько актов на моего лучшего работника, не известив директора.. Нет, я этого никому не позволю». Тут же он нажал кнопку звонка.
Вбежала секретарша.
— Позовите ко мне Чилима!
— Ну, как дела, Василий Иваныч? — спросил Стрижов.
— Все в порядке, Андрей Петрович.
— Садись-ка, поговорим по душам. Ты вот с таким делом не знаком? — Стрижов показал толстую папку с бумагами на столе.
— А что это такое, новые инструкции, что ли?
— Новые инструкции на старых кляузных дрожжах... — улыбнулся Стрижов. — Это акты по обвинению Чилима в незаконных действиях, связанных с работами на других производствах.
— Нет, Андрей Петрович, это сплошное вранье. Никаких незаконных работ на других предприятиях я не выполнял, — покраснел Чилим.
— Допустим, что так. А вот на меховых фабриках ты работал в сентябре прошлого года?
— А что там незаконного, если мне дано было предписание главного инженера сети.
— А чем ты докажешь, что оно было?
— Вот чем, — Чилим вытащил из записной книжки бумажку и, развернув, положил на стол перед Стрижовым.
Это было письмо администрации меховых фабрик с просьбой отремонтировать поврежденный участок кабельной линии. На письме наискось размашистым почерком было написано:
«Мастеру кабельного участка Чилиму. Произведите ремонт в неурочное время. Материал и транспорт предоставит заказчик.
Главный инженер Плашкотин».
— Кроме того, — добавил Чилим, — я работал не один, еще было девять человек: монтеры, подсобники и работники лаборатории.
— Вот в этом вся беда, что работало вас много, а деньги ты получил один, как гласят акты ревизии.
— Действительно, я расписался за всю сумму один, но ведь я получил ее не для себя, а на всю бригаду, которой и раздал. Себе же взял лишь десятую долю.
— А расписки тех, кто получал, у тебя сохранились?
— Никаких расписок я не брал.
— Вот за это-то и хотят тебя упечь под суд.
— Пусть судят и вызовут на суд всех работавших на этом ремонте.
— Но прежде чем дело пойдет в судебные органы, с ним должна ознакомиться комиссия областного комитета партии.
— Будет ли комиссия обкома интересоваться этим кляузным делом? — заметил Чилим.
— Будет! И вот почему: из управления комбината уже подали секретарю областного комитета партии заявление на неправильные действия управляющего.
Первомайские торжества прошли. А спустя несколько дней в кабинет директора сети пришла комиссия из трех человек. Двое из обкома партии, а третий — секретарь сетевой парторганизации Корнев. Эта комиссия начала не с бухгалтерии, а с самого директора.
— Здравствуйте, товарищ Стрижов, мы из областного комитета партии, пришли ознакомиться с вашим производством. Как у вас дела с выполнением планов дальнейшего расширения сетевого хозяйства? Как с авариями в кабельных сетях: увеличиваются или уменьшаются?
— В этом году прошло три месяца без аварий, - сказал Стрижов.
— Занимается ли техучебой персонал? И кто проводит занятия?
— С монтерами-кабельщиками проводит занятия начальник цеха Чилим.
— А ваши инженеры, техники тоже ведут занятия?
— Занимаются на других участках сети.
— Так, все это хорошо. Но вы, наверно, уже догадываетесь, что мы пришли к вам по другому делу, касающемуся вашего производства. У вас работает Чилим, о котором только что вы упомянули. А ведь он является преступником, как явствует из настоящего дела, — при этих словах член комиссии извлек из своего портфеля пухлую папку.
— Вы, наверное, знакомы с таким громоздким произведением «искусства» работников вашего управления?
— Да, отчасти знаком, — директор поглядел на папку.
— Мы тоже отчасти познакомились с таким важным делом и теперь пришли окончательно уточнить и выяснить на месте, на кого наложить взыскание — на вашего начальника или на бюрократов, бездельников из управления комбината. Вас, как директора, просим помочь нам точно разобраться в этом сложном вопросе. Как помечено на его обложке, начато это дело в декабре прошлого, а окончено в апреле этого года. Ревизоры трудились полных четыре месяца, получая солидную зарплату. Это никому не нужное дело встало в несколько тысяч рублей. Что вы на это скажете, товарищ Стрижов? Вот вы, как директор, могли бы разрешить любому из ваших работников, включая главного инженера, затратить без пользы для дела такую громадную сумму?
— Ни в коем случае.
— Так, хорошо. Теперь не расскажете ли нам, кто такой Чилим? Сколько работает он у вас па производстве?
— Полностью, пожалуй, не сумею охарактеризовать его, поскольку сам не очень давно работаю здесь.
— Ну что ж, расскажите, что знаете о нем за время совместной работы. А за остальные годы мы можем взять справку в отделе кадров. Там, наверное, найдутся кое-какие документы.
— Да, такие документы найдутся. Я сам отлично помню, что Чилим неоднократно премировался за хорошую работу, за изобретения.
— Значит, у него есть изобретения?
— Да, и очень ценные для нашего производства.
— А не сможете нам объяснить, какие это изобретения?
— Пожалуйста. Только следует спуститься в мастер-скую. Сейчас или потом посмотрите?
— Пойдемте лучше сейчас.
Оставив папку со следственными документами у директора на столе, все отправились в мастерскую.
— Вот станок для оплетки провода, предложенный и изготовленный самим Чилимом, — сказал Корнев. — Я сам видел, как он трудился ночами над ним.
— А еще какие есть у него изобретения?
В это время в мастерской производилась сварка муфт из рольного свинца.
— А вот это второе и очень ценное предложение. Оно нам хорошо помогло выбраться из прорыва со свинцовыми муфтами и тем самым сократить аварии в кабельной сети, — пояснил директор. — Смотрите, сейчас начнется сварка кислородной горелкой. Это новое у нас в Союзе.
Сварщик заложил между пластинами свинцовую заготовку для трубы, зажал гайками на болтах, и вспыхнуло пламя газовой горелки. Сварщик отрегулировал пламя и направил в прорез верхней пластины. Один из работников обкома посмотрел на часы, видимо, засекая время сварки. Корнев предупредил:
— На часы можете не смотреть, вся операция происходит в течение полутора минут.
В это время сварщик отвел в сторону пламя горелки и погасил, сварка закончена.
— Очень оригинально! Удивительно, как мог додуматься рядовой рабочий? — воскликнул один из членов комиссии. — А образование у него какое?
— Низшее, но в настоящий момент надо признать его техником-практиком. Он все время занимается над собой и все свои знания передает рабочим своего цеха, — сказал директор.
— Конечно, все это хорошо, но пойдем уточним остальное, — предложил член комиссии.
— Может быть, нам вызвать самого Чилима? — спросил Стрижов.
— Не нужно, мы и без него управимся. Все документы, написанные работниками управления, гласят, что Чилим занимался частными работами на государственном предприятии и получил большую сумму денег. Так ли это, товарищ директор?
— Все это верно. Деньги, ассигнованные на ремонт кабельной линии, действительно Чилим получил и расписался в платежном документе. Но это не все. Сумма, указанная в документе, выплачена не одному, а на всю бригаду, которая состояла из десяти человек. Чилим получил только десятую долю.
— Понятно. Теперь вот что нам объясните: что это за работа была, которую не могли выполнить штатные работники той фабрики?
— У них на производстве нет специалистов по монтажу муфт высокого напряжения, — пояснил Стрижов.
— А ваше предприятие не могло выполнить эти работы в урочное время, оказав техническую помощь фабрике?
— Нет. У нас все рабочие были заняты на срочной работе.
— А вы, как директор, знали об этой работе? Знали и то, как оно выполняется?
— А как же, я и главный инженер были в курсе всего, поскольку администрация фабрики обращалась к нам с письмом.
— Теперь не можете ли нам пояснить, чем вызвана такая срочность этих работ по ремонту?
— Видите ли, какая вещь... Фабрики имели двустороннее питание электроэнергией, а когда одна из линий вышла из строя, то все они остались на одностороннем питании и в случае аварии могли понести громадные убытки от длительного простоя тысяч рабочих и порчи продукции.
— Хорошо. Вот теперь нам все понятно. И последнее: скажите, могли знать все это управляющий и посланные им ревизоры, приступая к продолжительной проверке документов?
— Тут вышло какое-то недоразумение. Управляющий ведь мог вызвать меня и спросить, прежде чем посылать ревизоров рыться в бумагах бухгалтерии, тогда это дело прекратилось бы в первый же день. Но он хотел упечь под суд Чилима.
— Это вы справедливо заметили, комиссия все учтет.
Итак, комиссия вопрос по обвинению Чилима решила по-своему. Ознакомившись со всеми материалами и побеседовав с людьми, она доложила обо всем секретарю обкома. Через несколько дней секретарь вызвал Коробкина.
— Здравствуйте, — входя в кабинет, сказал управляющий.
— Здравствуйте, товарищ Коробкин, присаживайтесь, закуривайте.
— Я некурящий.
— Хорошо, приветствую. Вот о чем я с вами хотел поговорить...
— Я знаю.
— Если знаете, тогда еще лучше. Когда вы посылали своих ревизоров в сеть, не подумали, что ваша затея сводится к пустому препровождению времени вашими дорогооплачиваемыми работниками? Разве вы не могли лично выяснить все у директора сети?
— От директора я все равно ничего бы не добился. Вы знаете, кто там директором?..
— Знаем, товарищ Коробкин, и очень благодарны Стрижову и подчиненному ему персоналу за то, что ведут образцово порученное им дело.
— Откуда это видно? — спросил Коробкин.
— Сеть не имеет аварий, а это главный показатель в их работе. Мы надеемся, что в скором времени казанская сеть выйдет на первое место во всем главке. Все данные у них имеются.
— Что-то я не заметил.
— Да вы и не могли заметить. Вам закрывало глаза ваше оскорбленное «я», что нам хорошо известно из протоколов ваших собрании и заседаний. Больно вы не любите критику. Как только выскажется против вашей плохой работы подчиненный, на второй же день вы предлагаете ему писать заявление об увольнении по собственному желанию.
— Позвольте, - прервал секретаря Коробкин.
— Что позволить? Довольно позволяли вам. Теперь придется ответ держать.
Чилим продолжал работать начальником цеха. Администрация не сумела подыскать знающего сетевое дело инженера.
— Начальника мы ищем, — сказал однажды Плашкотин, — да найти трудно. К тому же и у тебя, Василий Иваныч, дело неплохо идет — производство знаешь, так что потерпим.
Чилим свыкся с работой, хотя часто приходилось задерживаться допоздна.
«Уж не завел ли какую счетоводку там», — подумывала Надя. А он приходил усталый, измученный, и она понимала, что Вася все время думает только о производстве. К тому же прибавилась и еще одна обязанность. Секретарь партийной организации подал заявление об увольнении: он выезжал в Москву, на курсы журналистов. Корнев доложил об этом секретарю районного комитета.
— Кого ты, товарищ Корнев, рекомендуешь секретарем вместо себя? — спросил Дернов.
— Не ошибусь, если предложу Чилима. Правда, он еще коммунист молодой, но учится, усиленно работает над собой.
— Хорошо. Проведите довыборы, и, если изберут Чилима, райком не будет против.
— В бюро он и теперь состоит, — пояснил Корнев.
— Тогда еще лучше, — сказал Дернов.
Так Чилим принял на свои широкие плечи еще одну обязанность. Корнев же собрался в Москву.
— Значит, уезжаешь? — спросил его директор, подписывая увольнительный листок. — Кто же у нас будет секретарем?
— Выбрали Чилима.
— Зря выбрали. Он у нас и так загружен по самое горло производственными делами: возглавляет ведущий цех, на котором висит весь город.
— Все-таки, Андрей Петрович, подумайте, как бы создать Чилиму лучшие условия для работы.
— Ладно, ладно, что-нибудь придумаем, — пообещал Стрижов.
После ухода Корнева Стрижов вызвал Чилима:
— Говорят, тебя еще нагрузили партийной работой?
— Если говорят, значит, правда. Везет мне, — улыбнулся Чилим.
— Везет-то везет, да вот сам-то вывезешь ли?
— Надеюсь, поможете?
— Но ведь я беспартийный...
— Да, вот директору-то как будто и не к лицу быть беспартийным. Правда, у нас многими предприятиями руководят беспартийные большевики, но все же было бы лучше, если бы они состояли в партии.
— Ты прав, Василий... Но что я могу сделать, если так сложились обстоятельства... Конечно, я бы с удовольствием вступил, да вряд ли примут...
Стрижов потер лоб, а затем, резко меняя тему разговора, продолжал:
— Подвел нас с тобой новый начальник, не пришел. И теперь ни один черт не заглянет. Пять лет назад безработных было полно, а теперь подходящего человека не найдешь.
— Это неплохо, Андрей Петрович. Значит, мы растем, если не стало безработных.
— Все это верно и очень хорошо. А ты читал, сормовичи обратились с призывом — пятилетку выполнить в четыре года?
— И не только сормовичи, а и московские и ленинградские заводы включились в это соревнование, — сказал Чилим. — Да и мы, пожалуй, в стороне не останемся.
— Это верно. Да с тобой-то вот как? Надо найти какой-то выход, чтоб ты мог нормально работать...
— Спасибо, Андрей Петрович...
— Постой, — перебил Чилима Стрижов, возвращаясь к прежней теме, — а если бы я решил в партию вступить, ты бы мне рекомендацию дал?
— Не надеешься?
— Надеюсь, но не имею стажа.
Стрижов помолчал, а потом сказал:
— Я, Василий Иваныч, понимаю, что мне с этим делом следует повременить. Рано мне еще вступать, поработать надо.
— Как хотите, только здесь нет ничего невозможного.
— Подожди-ка, Василий Иваныч, — прервал его Стрижов. — Я ведь все время работал с простым людом на Волге. Да и сам вышел из простого народа, учился на медные гроши. Ты, наверное, знаешь моего дядюшку Пронина.
— Хорошо знал этого скрягу. Вы, Андрей Петрович, не обижайтесь. Это ведь правда.
— Я не только не обижаюсь, но и сам так думаю. Когда я учился и подыхал с голоду, а у моего дядюшки в подвале гнили сто тысяч, он не мог для меня выделить хотя бы красненькую. Как же назовешь его иначе после этого! А когда я выучился, стал работать, то и сам кое-что заимел... И вот за это «кое-что» теперь приходится расплачиваться, — Стрижов тяжело вздохнул.
— Вы, Андрей Петрович, пожалуй, уже все исправили. Кстати, читали полученный из главка бюллетень? О вас там пишут очень хорошо. Считают вас примерным директором.
— По-моему, я все отдаю производству. И сеть наша растет, и люди растут. Когда я пришел на это производство, ты, к примеру, был рядовым рабочим, а теперь — начальник цеха.
Вскоре после разговора со Стрижовым Чилим отправился к секретарю райкома.
— Ну, как дела, молодой секретарь? — спросил Дернов.
— Плохи, Тихон Кузьмич, — Чилим устало опустился на стул. — Хотя и выбрали меня, а вряд ли я справлюсь с такой работой.
— Зря не говори, Василий, я слежу за твоей работой и вижу, что ты хорошо справляешься, Ничего, ничего, привыкай, друг.
— Добро, — ответил Чилим и умолк.
— Вопрос какой ко мне имеешь? — спросил, пристально глядя на Чилима, Дернов.
— Тихон Кузьмич, — начал Василий, — будучи на моем месте, как бы вы ответили нашему директору, если бы он у вас спросил о вступлении в партию?
— Ответил бы, что в уставе партии, в первом же параграфе все сказано.
— Это я знаю и сказал так. Но Стрижов-то ведь не рабочий от станка и не просто служащий, а бывший хозяин пароходов.
- Ну и что же? Ты согласишься со мной, что и твоя жена когда-то тоже была купчихой, а теперь — член партии.
— Что вам далась моя жена, если она порвала со своими еще до революции. Да и какая она была купчиха!
— Да не сердись, Василий, это просто к слову пришлось. А Стрижов... Он, по-моему, честно работает и старается к тому ж. С нами он.