Ж-ж-ж-бах! — ударилась мина неподалеку от окопа, и вверх поднялась мерзлая земля.
— Ну что ты скажешь? — спокойно сказал второй солдат, жемайтиец из-под Альседжяй, затягиваясь густым махорочным дымом. — Чуть шапку не скинул, гад… Ну что ты скажешь? Дал, как вальком. — Жемайтиец смотрел на нас спокойными глазами, в которых таились смешинки.
Третий солдат, читавший газету, был очень доволен встречей.
— Знаете, я тоже пробую писать. Я из Каунаса, рабочий. Мои заметки и стихи даже в газетах печатали. А теперь? Теперь некогда — надо писать винтовкой на спинах фашистов. А вот вернемся в Литву…
Ж-ж-ж-бах! — снова ударила мина, чуть поодаль, за избой.
— Вот вернусь в Литву, — говорит солдат, не замечая посторонних звуков, — и попробую повесть написать… О нас, о друзьях. Знаете, много материала накопилось. А пока, что успеваю, заношу в дневник.
Еще несколько раз взрываются мины, потом все стихает. Мы прощаемся с новыми друзьями и, выбравшись из окопа, идем дальше по деревне. По улице снова двигаются люди. Мы видим свежие воронки, выбитые окна, изуродованные дома.
Рядом с избой лежит ничком солдат — это жертва мины. Мы слышим разговор, что есть раненые и убитые лошади. А день прекрасен, и все, что было всего несколько минут назад, кажется сном.
Часовой, стоящий у двери, пропускает нас в избу. Мы идем мимо снежных стен, которые скрывают входящих и выходящих из избы, — это место хорошо просматривается фашистами из соседней деревни, и они, как только замечают скопление людей, начинают обстрел.
Через крытый сарай, в котором стоят лошади, мы попадаем в комнату. Сюда приходят сообщения со всех позиций, которые удерживают бойцы батальона. Здесь то и дело звонят телефоны, сообщая об изменениях на поле боя, отсюда во взводы идут приказы, то и дело приходят и уходят вестовые. Активных боев сегодня как бы и нет.
— Здравствуйте, здравствуйте! — встретил нас командир батальона, старший лейтенант Эдвардас Лисаускас, круглолицый, смуглый человек с живым взглядом и веселым лицом. Одна его щека еще не зажила — несколько дней назад во время атаки ее царапнуло пулей. Этот молодой парень, которого бойцы любят за отвагу и удаль, уже пять раз водил свой батальон в атаку.
Он родился в 1914 году в крестьянской семье. Рос сиротой — с тринадцати лет жил без родителей. У него не было даже близких, потому что все родственники уехали в Америку. Но ему все-таки удалось окончить гимназию. Учился на техническом факультете Каунасского университета, окончил два курса. В буржуазной армии он занимал различные посты. Как прогрессивный человек, в годы Советской власти был назначен политруком, потом выполнял другую работу. Когда началась война, Лисаускас эвакуировал документы Совета Народных Комиссаров. Потом он работал в литовском колхозе в Поволжье, затем перешел в Литовский сектор Комиссариата внутренних дел. Недавно он вернулся в армию, помощником командира минометного взвода, а в нашей национальной дивизии получил батальон. Такова короткая биография этого человека. Самые прекрасные страницы ее он пишет сейчас, на поле боя.
Его смелые бойцы ночью, по глубокому снегу и средь густого тумана, ворвались во вражеские окопы и уложили немало фашистов. И Лисаускас, улыбаясь, рассказывает:
— Приятно воевать, когда у тебя хорошие бойцы, когда они не боятся ни врага, ни смерти. А в моем батальоне немало таких ребят. Вот лейтенант Шутас. Ворвался во вражеские окопы, захватил вражеский пулемет и пошел шпарить по фашистам, просто любо смотреть. Или связист Маркулис. Его послали наладить связь с командиром взвода. А в поле непроглядный туман. Заблудился и пополз к вражеским окопам. Фашисты заметили его и начали окружать. Маркулис убил одного и отступил, не потеряв телефона, принес его с собой.
— А Каранаускас… — напоминает другой командир, сидящий за столом.
— Этот тоже интересный человек. Санитар, каунасский рабочий. С виду тихий, спокойный. Но не всегда. Идет он как-то ночью с товарищем собирать раненых на поле боя. Товарищ ведет его, но сам как следует не знает дороги. В темноте Каранаускас видит кого-то и, думая, что свой, обращается к нему по-литовски. Тот отвечает: «Verstehe nicht»[16]. Каранаускас выхватывает у фашиста винтовку. Оккупант вцепляется ему в шею и начинает душить. Но Каранаускас сильнее — сам навалился на врага. Стрелять нельзя. Ну, фашист чуть не откусил палец Каранаускасу, но ему все равно пришлось сдаться, а потом Каранаускас спас своего товарища, который в темноте застрял в проволочных заграждениях противника.
Хороших людей у нас немало. Скажем, тот же возчик пулеметного взвода Бархатов. Когда мина вывела из строя пулеметный расчет, командир послал его к пулемету. И он отлично уничтожал врагов. Бархатова ранили, но он все равно не ушел с поля боя. Сейчас он опять поставляет нам провиант и боеприпасы.
В моем батальоне есть бойцы и из Вильнюса, — продолжает рассказывать Лисаускас. — Любо было смотреть, как вильнюсец Бадоновюкис вел взвод в атаку. Один, не считая других бойцов, уничтожил много фашистов, а потерь почти не понес. У нас все только и говорят о вильнюсцах. Они дружные ребята и отчаянные, как черти.
На столе появляется обед. Мы едим с аппетитом.
— Хорошо поработали ребята, — говорит один из командиров взводов. — У нас есть старшина Чалка. Когда командир взвода вышел из строя, он сам повел взвод в атаку. И бойцы сражались как львы. Четыре раза поднимались в атаку. В последней атаке Чалку ранило.
— В нашем батальоне есть и монгол, — снова рассказывает Лисаускас. — Каким-то образом попал в нашу дивизию, крепко подружился с литовцами, все просил, чтобы друзья рассказывали о нашем маленьком народе, который живет где-то на западе и несколько столетий смело сражается с немцами. Его зовут Дегбаев Дамсык Бадымов. Мы получили приказ отступить из Н-ской местности, и ему поручили вместе с другими прикрывать наше отступление пулеметным огнем. Когда бойцы вышли из опасной зоны, вынес свой пулемет и сам явился целым и невредимым.
После обеда в избу на другой стороне улицы собираются бойцы, которые перед сражением подали заявления в комсомол и партию. Сегодня в их жизни необычайный день — они получают билеты кандидатов и членов партии и комсомола. Избу заполнили бойцы, люди разные по образованию и профессии. Вот краснощекий юноша, бывший студент Каунасского технического училища. Не раз, рискуя своей жизнью, он рвался вперед и воодушевлял других бойцов. Он уничтожил несколько фашистов. Вот крестьянин из Шакяйского уезда, который получил землю от Советской власти, — он отлично действовал пулеметом на поле боя. Вот вильнюсский рабочий, в годы буржуазной Польши сидевший в тюрьме за симпатии к Советскому Союзу. Это уже немолодой человек, он вынес много раненых с поля боя.
Начальник политотдела дивизии Феликсас Беляускас прибыл, чтобы вручить им членские билеты. Он поздравляет каждого бойца. Бойцы торжественно клянутся еще упорнее сражаться с врагом.
В это время в воздухе свистит снаряд, и от грохота вылетают оставшиеся стекла из окон. Второй снаряд попадает в дерево, и оно валится. Бойцы в избе держатся спокойно, и вручение билетов продолжается.
Фашисты обстреливают деревню из тяжелых 155-миллиметровых орудий. Снаряды разрываются вокруг с гораздо бо́льшим грохотом, чем мины, но попадания в избы редки. Большей частью они разрываются на улице, в садах, огородах, дворах. Снаряды пронзительно воют в воздухе и с грохотом взметают мерзлую землю, оставляя черные воронки. Мы переходим улицу, где помещается запасной командный пункт полка — он оборудован в подвале. Поначалу мы ничего не видим в темноте, только слышим голоса:
— Проходите сюда. Здесь можно сесть…
Глаза постепенно привыкают к темноте. Горит печурка, которая обогревает холодное и сырое помещение. На стенах пляшут отсветы пламени. На нарах, спокойно беседуя, сидят мужчины, а в углу работают телефонисты, они принимают донесения с места и передают приказы командира полка.
Стены и перекрытия дрожат от близких разрывов снарядов. Угоди снаряд — и нам конец. Все это прекрасно понимают, но курят, беседуют, один из бойцов не забывает подкладывать в печурку дрова, а телефонист кричит:
— Это «Песня»! Дайте «Тайгу»!.. Это «Песня»! Мне нужна «Тайга»!
«Песня», «Тайга», «Школа», «Оркестр», «Пуля», «Танк», «Утро» — все это пароли отдельных частей. Если бы врагу удалось перехватить наши телефонные разговоры, он бы все равно не понял, кто с кем разговаривает.
…Внезапно артиллерийский снаряд разрывается где-то совсем близко. Все вздрагивает. Из печурки вырывается пламя. Проходит не больше минуты. Товарищи вносят раненого телефониста, который находился наверху, в доме, и сидел на стуле, на котором я сидел всего две-три минуты назад. Снаряд угодил в угол дома, и осколком телефонисту отхватило часть икры. Раненый стонет, а товарищи успокаивают, усаживают его на нары. В свете карманного фонарика оказывают первую медицинскую помощь. Все происходит без суеты, спокойно, быстро. Слышен только стон раненого, в мерцающем свете печурки видно его побледневшее лицо.
Снова взрыв. Оборвана связь. Другой телефонист получает приказ найти обрыв. Хотя артобстрел продолжается, он выбегает на улицу; не проходит и пяти минут, как телефон снова работает.
Блиндаж полон людей. Это командиры различных частей — они собрались здесь по приказу комполка. Появляется и сам командир полка Антанас Шуркус.
Это уже немолодой человек, в прошлом офицер буржуазной армии, связавший свою жизнь с Советской властью. Бойцы называют Шуркуса своим отцом. Он действительно добр к солдатам, но, когда нужно, проявляет и строгость. Только что под обстрелом он вернулся из штаба дивизии с важным приказом. Спустившись в блиндаж, он посвящает в него своих подчиненных. Все вокруг дрожит. Напряженные минуты, потому что в любое мгновение снаряд может попасть и в блиндаж. Сверху сообщили, что несколько снарядов разорвалось всего лишь в метре от нас. Но во время опасности человек проявляет свои истинные свойства. Шуркус не обращает ни малейшего вниман