— Что ж, что сделано, то сделано. Теперь, с маскарадом Елены, ты осталась у нас единственной женщиной... Но если это будет уж очень тебя расстраивать, то мы можем напялить женский парик на огра и объявить его нежной возлюбленной Могвида.
Маленькая нюмфая рассмеялась, тряхнув своими длинными светлыми волосами.
— Не думаю, что это потребуется. А теперь, когда уже все, по-моему, высказались по поводу бедного ребенка, то, может быть, мы все же закончим вьючить лошадей и, наконец, отправимся?
— Нилен права, — поддержал Эррил, поворачиваясь к эльфу спиной. — Мокрые тропы к ночи оденутся льдом и...
— Смотрите! — крикнула вдруг Елена, указывая куда-то вперед.
Там вдалеке был четко виден черный силуэт волка, несущегося к ним по траве огромными прыжками, как гигантская тень.
— Ты, как всегда вовремя, Фардайл, — процедил сквозь зубы Могвид, и Эррил различил в голосе говорящего неприкрытую ненависть. Да, оказывается, между братьями было слишком много невысказанного...
Волк проскользнул к ногам брата и сел, высунув пышущий жаром розовый язык. Его яркие янтарные глаза напряженно и требовательно смотрели на Могвида, но через несколько секунд волк слегка склонил голову, выйдя из контакта, и побежал к ближайшей луже напиться.
— Все в порядке? Что сказал пес? — поинтересовался Крал.
Прежде, чем оборотень ответил, Елена резко повернулась к горцу.
— Это не пес! И не смей называть его так!
— Он шутит, шутит, — поспешил на помощь Эррил и тоже подошел к Могвиду. — Ну, что там узнал твой братец? Как тропа?
Могвид отодвинулся от Эррила и на всякий случай подошел поближе к огру.
— Он говорит, что многие тропы затоплены тающей водой. Пройти по ним невозможно. Но путь на севере свободен, если не считать нескольких небольших потоков.
Эррил кивнул.
— Отлично. Тогда у нас есть выход в долину и на равнины.
— Есть еще одно обстоятельство... — замялся оборотень.
— Что такое?
— Он сказал, что они... очень дурно пахнут.
Елена подошла к говорящим, и в глазах ее заметалось беспокойство.
— И что это значит?
Эррил потер больную ногу.
— Да, как это понимать?
Могвид посмотрел на раздавленные его сапогами цветы.
— Они нечисты. Что-то вроде... — оборотень неопределенно покачал головой.
Толчук заворочался и прокашлялся.
— Волк ведь говорит картинками, — попытался объяснить он. — И я, наполовину сайлур, тоже кое-что понял. У волка раздуваются ноздри. Свободные тропы пахнут гниющей падалью.
— Но что это значит? — осторожно повторила вопрос девочка.
— Волк предупреждает нас, что проход открыт, но в этом он чует какую-то ложь, подковыку. Что-то, что должно заставить нас быть осторожными.
В это время Фардайл напился и, притрусив обратно, сел у ног Елены, ткнувшись ей в бок влажным носом. Она ласково почесала его за ухом, и волк заворчал от удовольствия, как щенок.
Эррил подумал, что, возражая против того, чтобы Фардайла называли собакой, Елена сама относится к нему именно так, но промолчал. Близость, возникшая между волком и девушкой, каким-то образом успокаивала его и убаюкивала ненужные опасения. Особенно лишние перед выходом в дальний путь.
— Значит, вперед, — вздохнул он. — Но держите глаза и уши настороже.
Пока все были заняты последними приготовлениями, Могвид зашел за повозку с дальней стороны. У него были свои дела. Заметив в толпе провожавших их горцев согбенную старуху, он довольно ухмыльнулся, достал три монетки, но, подумав, одну все же положил обратно в карман. Двух будет достаточно.
Он прислушался: все были заняты разговорами и делами. Отлично. Он осторожно махнул старухе рукой, и скоро ее свистящее дыхание послышалось уже совсем рядом с повозкой. Могвид прикусил нижнюю губу, ненавидя свою зависимость. Но одному ему было бы все равно не справиться. Он призывно звякнул монетками — что ж, эти блестящие кругляши чужими руками сделают то, чего он сам сделать не может.
Старая седовласая женщина, опиравшаяся на посох из отполированного верескового деревца, добралась, наконец, до повозки и встала рядом с Могвидом. Когда-то она, должно быть, была значительно выше его, но годы согнули ее столь немилосердно, что теперь ей приходилось высоко запрокидывать голову, чтобы заглянуть в лицо оборотню. Она долго смотрела на него глазами цвета черного гранита и молчала. Бесчисленные зимы искорежили ее тело, и порой она ощущала себя глыбой льда или вечным снегом на вершинах продуваемыми всеми ветрами гор.
Неожиданно Могвиду стало не по себе.
Отведя глаза от ее странного взора, он облизал пересохшие губы.
— Сделала ли ты то... о чем я тебя просил?
Старуха посмотрела на него еще внимательней, но вздохнула, кивнула и слегка распахнула полы своей видавшей виды вытертой лисьей шубы.
— Мы, горцы, хорошие исполнители, разве не знаешь? — прошамкала она и стала подносить к Могвиду мешочек из козьей шкуры. Но когда он уже протянул к нему руки, она внезапно отдернулась. — А зачем тебе это, признавайся?
Он был готов к такому вопросу.
— Небольшой сувенир, — ответил он, как можно небрежней.
Глаза старухи сузились.
— Да ты хитрец, — прошипела она. — Хитрец, да и для себя одного.
— Не понимаю, что?
Старуха топнула башмаком.
— Ты провонял ложью!
Могвид отскочил. Неужели она догадалась? Рука его уже осторожно нащупывала рукоять кинжала за поясом.
— Не мне судить твою судьбу, а дело есть дело, — неожиданно сменила гнев на милость старуха и снова протянула ему мешочек. — Скалы сами оценят твои дела и воздадут по заслугам.
Дрожащей рукой Могвид повесил мешочек на грудь и, не в силах произнести ни слова, долго шарил по карману в поисках третьей монетки. Он каким-то образом почувствовал, что надо сделать этот жест щедрости.
— Возьми... За все беспокойства, — наконец, прохрипел он, протягивая ей на ладони три монеты.
Но старуха вдруг сильно ударила посохом по его руке, и три сверкающие монеты упали в грязь.
— Только серебро очистит мои уши от твоей лжи! — прохрипела она.
Могвид потер ушибленную руку и быстро выудил из другого кармана серебро, которое осторожно вручил старухе, не сводя глаз с ее посоха.
Деньги исчезли в складках шубы и, недовольно ворча, старуха повернулась к Могвиду спиной, успев пробормотать на прощание:
— Но всегда помни, что ты купил это ложью, хитрый лис! И когда-нибудь ты сможешь обнаружить, что награда не равнозначна цене! — С этими словами старуха вышла из тени повозки и скрылась за углом.
Не равнозначна цене? Могвид дрожащими пальцами развязал мешочек и уставился на его содержимое. На его лице появилась улыбка. Содержимое стоило любых денег.
Внутри отливали золотом несколько прядей Елениных волос.
Доказательство ее ведьмовства.
В тени раскидистых ветвей дуба царило молчание. Не было слышно ни пения птиц, ни жужжания насекомых. Вайрани прислушалась. Все было тихо. Тогда обнаженная, прикрытая лишь длинными черными волосами, она опустилась на колени прямо на подгнившие сосновые иглы, опаленные когда-то огнем. Кожа ее отливала бледным лунным светом.
Она задержала дыхание. Помешать мог любой звук.
Ее дети поработали прекрасно. На лигу вокруг в лесу не осталось ничего живого. Даже отсюда она видела пространство, усеянное маленькими тельцами мертвых обитателей леса — задушенными белками, разноцветными птичками, даже красная олениха лежала на опушке с мучительно искривленной от действия яда шеей. Удовлетворенная Вайрани нагнулась еще ниже.
Перед ней, на изъеденных червями корнях покоилась чаша из эбонитового камня размером в ладонь. Ее дно сверкало чернотой ярче обсидиана, а резные прожилки серебряного кварца пронизывали черную поверхность подобно молниям в грозу. Вайрани провела пальцем по краю чаши.
По краям лежало богатство, а внутри — власть.
Взяв костяной кинжал, Вайрани полоснула лезвием по большому пальцу и уронила несколько капель крови в середину чаши. Густые капли скатились к центру и быстро исчезли — камень всегда испытывал жажду.
Язык, нашептывавший выученные заклинания, деревенел все больше, но, зная, что любое промедление означает смерть, Вайрани все же продолжала говорить. К счастью, эта литания была короткой. Из-под зажмуренных век закапали слезы, и, наконец, она протолкнула сквозь занемевшие, посиневшие губы последнее слово.
Закончив заклинания, она присела на корточки, поднесла к губам порезанный палец и стала нежно лизать его. Кровь огнем разливалась по замороженному рту.
А теперь наступала самая трудная часть испытания — ожидание.
Когда она лизала порез, ее дети, должно быть, почувствовали ее состояние и осторожно приблизились. Вайрани позволила им вскарабкаться по ее обнаженным ногам и вновь укрыться в том месте, откуда они появились на свет. Впрочем, один, самый подвижный, умудрился-таки взобраться по животу вверх и волосатыми ножками начал сучить прямо по левому соску. Но она постаралась не обращать на это внимания, все еще продолжая совершать ритуал. Неужели где-то допущена ошибка? Может быть, слишком много крови...
Но вот из середины чаши внезапно взметнулись языки черного пламени и стали извиваться над краями, словно языки сотен змей.
— Темный огонь! — прошептала она все еще синими от холода губами. Но темный огонь не согревал, он жег льдом, и если обыкновенное пламя освещало, то это, наоборот, втягивало в себя свет теплого позднего полудня. Дерево над ней стало мрачным, словно от языков пламени исходил темный холодный туман.
Младенец на ее груди, испуганный черным огнем, укусил сосок, но Вайрани не обратила внимания на боль. Ядовитый или нет, укус маленького паучка — это ничто по сравнению с тем злом, которое исходило из чаши.
Вайрани еще ниже склонилась над пламенем.
— Хозяин, твоя слуга ждет Тебя!
Пламя мгновенно стало крошечным, и темнота поглотала чашу. Оттуда послышался слабый вскрик, но даже он заставил ее кожу покрыться мурашками. Вайрани узнала музыку донжонов Блекхолла. Ее собственный голос когда-то тоже примыкал к этому хору мучеников, и она так и осталась бы навсегда в этом средоточии пыток, если бы Черный Лорд не нашел ее однажды приятной для своих глаз, не избрал сосудом для своей власти и не влил ей в лоно семя, от которого произошла Орда.