– И я, – сказала Чашка.
Серен Педак вздохнула: – Ладно, но я советую связаться веревкой и подождать, пока Удинаас снова не появится.
В устье пещеры обнаружилось, что это коридор; вероятно, до обрушения фасада он вел на балкон. Длинные секции стен покрылись паутиной трещин, сместились, повсюду виднеются острые углы. И каждая видимая Серен Педак трещина, каждая расселина кишит мохнатыми тушками летучих мышей – они проснулись при их появлении, запищали, готовые впасть в панику. Серен опустила поклажу. Удинаас показался рядом. – Сюда, – сказал он, и дыхание его превратилось в клуб пара. – Засвети фонарь, аквитор. Температура упала, мои руки окоченели. – Он поймал ее взор, потом глянул на Фира. – Слишком много лет опускания рук в холодную воду. Рабы Тисте Эдур знали мало комфорта.
– Тебя кормили, – отозвался Фир Сенгар.
– Если кроводрево падало в лесу, – сказал Удинаас, – нас посылали тащить его в село. Помнишь такие моменты, Фир? Иногда ствол неожиданно поворачивается, скользя по грязи или от иной причины, и давит раба. Один из таких был в твоем хозяйстве. Не помнишь? Куда там. Еще один мертвый раб. Вы, Эдур, в таких случаях кричали, что дух кроводрева алчет летерийской крови.
– Хватит, Удинаас, – бросила Серен. Ей наконец удалось зажечь фонарь. Едва появился свет, летучие мыши сорвались с трещин, воздух вдруг заполнился неистовым биением крыльев. Дюжина ударов сердца – и животные исчезли.
Серен выпрямила спину, подняла светильник.
Они стояли в густой белой жиже – гуано, кишащее личинками и жуками, исходящее острой вонью.
– Лучше бы двигаться дальше, – сказала Серен. – Поскорее выбраться. Бывают заразные лихорадки…
Мужчина вопил, когда стражники тащили его за цепи по двору, к стене колец. Сломанная нога оставляла на плитах кровавый след. Он исходил криками, обвинениями, яростно высказывая недовольство формами, которые принял мир – мир Летера.
Танал Ятванар тихо фыркнул. – Послушайте его. Что за наивность.
Стоявший на балконе позади него Карос Инвиктад метнул острый взор. – Это ты глупец, Танал Ятванар.
– Блюститель?
Карос опустил руки на перила, склонился, чтобы лучше увидеть заключенного. Похожие на вздувшихся речных пиявок пальцы медленно переплелись. Где-то над головами захохотала чайка. – Кто представляет наивысшую угрозу Империи, Ятванар?
– Фанатики, – подумав, ответил Танал. – Как вот этот, внизу.
– Неверно. Вслушайся в его речи. Он одержим уверенностью. Он держится за четкий, безопасный взгляд на мир, у него есть простые ответы. Он думает, что ответы на некоторые, основные вопросы известны всем и заранее. Уверенных граждан можно поколебать, Ятванар; их можно обратить в преданных союзников. Все, что тебе нужно – найти, что пугает их больше всего. Распали страхи, сожги до углей основания их уверенности – и потом предлагай другой, но тоже «несомненный» образ мысли и видения мира. Они перепрыгнут пропасть, какой бы широкой она ни была, и со всей силой схватят то, что предложил ты. Нет, уверенный – нам не враг. Сейчас он заблуждается, как этот человек внизу; но он страстно желает прилепиться к чему-то. Сделай теперешние убеждения неудобными, обмани его по – видимости стройными и логичными убеждениями твоей выделки. Вечная преданность гарантирована.
– Понимаю…
– Танал Ятванар, наши главные противники – те, что лишены уверенности. Задающие вопросы, встречающие наши прилизанные ответы с неистребимым скепсисом. Их вопросы ударяют по нам, лишают нас опоры. Они… возмутители спокойствия.
Пойми, эти опасные граждане понимают, что всё непросто; они занимают позицию, несовместимую с наивностью. Неоднозначность окружающего смущает их умы, но они отвергают наши уверения в удобстве простых объяснений, нашу идею черно-белого мира. Ятванар, если желаешь нанести такому великое оскорбление, назови его наивным. Тогда он воистину воспылает, даже потеряет дар речи… а потом ты заметишь, как его разум идет по следам, распутывает наши доводы; они спрашивают себя: «да кто он таков, чтобы звать меня наивным?» И приходит ответ: он человек, черпающий выгоды, даваемые полной уверенностью; уверенность позволяет ему суждения непродуманные, исполненные наглого презрения к нижестоящим. После этого в его глазах вспыхнет свет понимания: в тебе он встретил настоящего врага. Он познает страх. Нет, ужас!
– Блюститель, отсюда рождается вопрос…
Карос Инвиктад усмехнулся: – Обладаю ли я уверенностью? Или на самом деле меня осаждают вопросы, сомнения, я тону в необузданных потоках сложностей? – Он помолчал, потом продолжил: – Я придерживаюсь всего одной уверенности. Сила формирует лик мира. Сама по себе она ни плоха, ни хороша; это лишь инструмент, которым владелец переделывает все вокруг, чтобы оно служило его личным… прихотям. Разумеется, применять силу – значит рождать тиранию, будет ли она тонкой и мягкой или грубой, жестокой. Показывать силу – политическую, семейную, любую – означает угрожать ее применением. Против всех, кто дерзает сопротивляться. Пусть они знают: когда сила потребуется, ее применят. – Он махнул рукой: – Слушай того человека. Он делает мою работу за меня. В темницах сокамерники услышат его бредни, и некоторые присоединятся, образуя хор – охранники заметят одного или двух, запишут – я каждый день перечитываю эти списки, ибо в нем те, на ком можно сыграть. А вот те, что молчат и отворачиваются – они попадут в список на казнь.
– Итак, – ответил Ятванар, – пусть себе пищит.
– Да. Ирония в том, что он действительно наивен – хотя не в том смысле, какой вложил в это слово ты. Его полная уверенность выражает полное невежество. Еще большая ирония: края политического спектра являют полное совпадение в целях и методах, даже в привычках последователей. Злоба по отношению к отрицателям, готовность проливать чужую кровь ради своих целей, готовность до последнего защищать свою точку зрения. Ненависть ко всем, кто выказывает сомнения. Ведь скептицизм маскирует презрение – а быть презираемым теми, кто ни во что не верит, Ятванар, значит получить самую глубокую и болезненную рану. Итак, мы держимся за уверенность, и потому нам придется искоренить всех, задающих вопросы. Увы и ах, но я получу такое удовольствие…
Танал Ятванар промолчал. Его осадила буря подозрений, но ни одно он не мог поймать и ясно сформулировать.
Карос Инвиктад сказал: – Ты слишком быстро судишь, не так ли? Да, ты показал очень многое одним пренебрежительным высказыванием. Признаю, моя инстинктивная реакция позабавила меня самого. Наивность. Возьми Странник, хотел бы я сорвать с плеч твою голову, как болотной мухе. Хотел бы я показать тебе настоящее презрение. Моё. К тебе, к твоему сорту людей. Хотелось бы содрать с твоей рожи пренебрежительную гримасу и пропустить через мясорубку. Думаешь, тебе известны все ответы? Наверное, думаешь – если верить словам. Что же, жалкая мелкая тварь, однажды неуверенность постучится к тебе в дверь, заползет в горло. Поглядим тогда, кто придет к финишу первым – смерть или смирение. В любом случае ты заслужишь у меня миг сочувствия; именно в этом наша разница, не так ли? Посылка прибыла сегодня, да?
Танал мигнул. «Погляди-ка, ты кровожаден не меньше, чем я». Кивнул: – Да, Блюститель. Новая головоломка для вас.
– Превосходно. От кого?
– От анонима.
– Весьма интригует. Это часть загадки – или боязнь, что я решу головоломку, едва взглянув? И как прикажешь отвечать на такой вопрос? Где она?
– Должны были доставить в вашу контору, господин.
– Хорошо. Пусть человек внизу орет до полудня. Потом снова отведите его вниз.
Танал поклонился уходящему с балкона Каросу. Выждал сотню ударов сердца и тоже ушел.
Вскоре он спустился на самый нижний уровень древней темницы, по спиральным лестницам, по коридорам, мимо камер, что не использовались сотни лет. Недавнее наводнение затопило и этот уровень, и тот, что сверху; воду успели откачать, но остался слой густого ила. В воздухе воняло затхлой влагой. Танал Ятванар захватил лампу и сейчас спускался по наклонному переходу, пока не оказался у камеры, некогда служившей для допросов. Загадочные, покрытые ржой механизмы валялись на плитах пола, крепились на стенах; в середине на толстых цепях висела рама размерами с кровать.
Напротив входа была ниша, заполненная разнообразными кандалами и цепями – все они могли быть при помощи храповика втянуты в стену. Рама висела наклонно, так что привязанная к ней женщина смотрела в нишу. Именно ее Танал должен освободить.
Женщина не спала. Заметив свет, она отвернула лицо.
Танал поставил лампу на заваленный орудиями пытки стол. – Пора есть, – произнес он.
Узница промолчала.
«Уважаемая ученая. Поглядите на нее сейчас!» – Все твои напыщенные слова… В конце они оказались столь же легкими, как пыль на ветру.
Ее голос был хриплым, каркающим: – Надеюсь, коротышка, однажды ты ей задохнешься.
Танал улыбнулся: – Вряд ли. «Хотела уязвить меня? Жалкое усилие». Он прошел к сундуку у дальней стены. На нем пылились пыточные шлемы, но Танал сбросил эти череподавки, уставив поверхность флягами с водой и мисками с сухой пищей. – Нужно приказать, чтобы принесли лохани и мыльную воду, – заявил он, начиная готовить похлебку. – Ты не могла не облегчаться, но вонь и пятна меня все равно бесят.
– Ого, я так тебе ненавистна?
Он поглядел на нее и улыбнулся: – Джанат Анар, старший лектор в Академии Имперского Обучения. Увы, ты мало что поняла в путях империи. Хотя могут возразить, что теперь, здесь, ты научилась многому.
Женщина изучала его. Взгляд казался странно суровым на разбитом лице. – Со времен Первой Империи до сих дней, коротышка, бывало немало наглых тираний. То, что нынешние поработители из Тисте Эдур, мало что значит. Настоящее порабощение исходит от вас. Летерийцы против летерийцев. Более того…
– Более того, – передразнил ее тон Танал, – Патриоты покажутся даром милосердия по сравнению с нравами Эдур. Лучше мы, чем они. Мы не хватаем всех без разбора; мы не караем за невежество; мы не требуем выкупа.