У Кароса Инвиктада руки ребенка. Порочного ребенка, забавляющегося кишками, вырванными у живой кошки. Или собачки. Или несчастного узника одной из его камер. Дитя, да – но выпущенное на волю, свободное делать что вздумается.
«Клянусь Странником, дети – сущие чудовища».
Сегодня – так думал канцлер – он вызовет ребенка для себя. Для собственного удовольствия. Он истерзает ребенка, как способен лишь мужчина с прекрасными руками. Не оставит ни кусочка.
Только так и надо поступать с чудовищами.
Стоявший в тени престола одноглазый бог пришел в ярость. Неведение – всегда враг; Странник хорошо понимал, что вечно находится в осаде. Со стороны канцлера Трайбана Гнола. Со стороны Ханнана Мосага. Столкновение двух сил империи Рулад едва ли ощущает – Странник был в этом уверен. Рулад – пленник в клетке эмоций, заложник ужаса, использующего весь арсенал пыточных инструментов, глубоко внедрившегося в него, терзающего дух. В ходе только что окончившейся аудиенции Странник собственными глазами – нет, собственным глазом – увидел, какой жестокой стала борьба.
«Но я не могу постичь их тайны. Ни Трайбана Гнола, ни Ханнана Мосага. Это мое Королевство. Мое!»
Он мог бы обновить протоптанную тропинку. Ту, что ведет в спальню канцлера. Но даже в самый разгар их интимных отношений Трайбан не желал выдавать своих тайн. Он охотно менял излюбленные маски – то жертва насилия, то дите малое с широко раскрытыми глазами – но становился сущим придурком, едва Странник, сам в маске Турадала Бризеда, вечно юного Консорта королевы, пытался вовлечь партнера в интересные ему, Страннику, игры. Нет, это не сработает, потому что никогда не работало.
Но есть ли иной путь к канцлеру?
Даже сейчас Трайбан остается безбожником. Он не тот, кто захочет склоняться перед Странником. Значит, этот путь тоже закрыт. «Я мог бы просто следовать за ним. Повсюду. Складывать воедино кусочки его плана, вслушиваясь в отдаваемые приказы, заглядывая в подписанные директивы. Будем надеяться, что он разговаривает во сне. Ради Бездны!»
Да, есть отчего прийти в ярость. От своей же нарастающей паники – ведь столкновение сил все ближе.
Ханнана Мосага он понимал ничуть не лучше, хотя некоторые детали вполне очевидны. Во-первых, сила Увечного Бога. Но все же Король-Ведун не стал простым слугой, тупым рабом, что поверил посулам хаоса. Именно он начал искать меч, оказавшийся сейчас в рука Рулада. Как и любой бог, Падший не готов заботиться о любимчиках. Любимчик первым окажется на алтаре… Нет, Мосаг вряд ли питает иллюзии.
Странник снова поглядел на Рулада, Императора Тысячи Смертей. Невзирая на ширину плеч, восседающий на троне дурак кажется крошечным, жалким. Всякому ясно, как он страдает. Один в громадной купольной палате; тысяча смертей отражается в загнанном блеске глаз десятками тысяч вспышек.
Канцлер ушел вместе со своим прихвостнем. Исчез и Цеда, уведя горстку уродливых помощников. Ни одного стражника в пределах видимости. Но Рулад остается. Сидит, поблескивая опаленными монетами. И на лице его сейчас выражена целая россыпь тщательно скрываемых на людях душевных переживаний. Эти страдания, жуткие воспоминания, одержимости – Странник видел, снова и снова за не поддающиеся подсчету годы видел их на лицах многих людей. Раcщепление души, великая разница между лицом того, кто знает – за ним следят! – и того, кто полагает, будто остался в одиночестве. Раздвоение. Он часто становился свидетелем того, как внутреннее выползает, крадучись, в якобы ничего не замечающий внешний мир.
«Расщепленная душа. Да, Рулад, твоя душа разрезана надвое. Мечом и кровью, пролитой между тобою и каждым и братьев, между тобою и твоими родителями. Что бы ты отдал мне, Тисте Эдур Рулад Сенгар из племени Хирот, за исцеление?
Если посчитать, что я могу тебя исцелить. Но, увы…»
Страннику уже было ясно, что Рулад начал понимать хотя бы одно. Схождение быстро приближается, жестокое столкновение могущественных сил неизбежно. Может, это Увечный Бог шепчет в ухо своему меченосцу; а может, Рулад совсем не так глуп, как считают почти все. «Даже я, по временам – а кто я такой, чтобы презрительно фыркать? Проклятая ведьма – летерийка украла у меня глаз и проглотила!»
На лице императора откровенный страх. Монеты припаялись к горелой коже. Там, где они отпали, нечто вроде оспенных язв. «Звериное здоровье и ранимая, жалкая душонка. Две стороны проклятия, заклеймившего нашу эпоху. Да, расщепление человеческой души. На «иметь» и «не иметь». Рулад, ты поистине живой символ. Но подобное бремя невозможно влачить слишком долго. Ты уже видишь приближение финала. Скорее многих финалов – но один из них твой.
Осуществит ли его иноземное войско, которое, по меткому слову Трайбана, объявило себя поборником?
Или это будет Икарий, Хищник Жизней? Странствующий сквозь время?
Или нечто гораздо более подлое – удачное нападение Ханнана Мосага, последнее, роковое предательство, замышленное твоим же Канцлером?
И почему мне думается, что случится что-то иное? Нечто не столь… очевидное…
Когда же кровь перестанет сочиться из глазницы? Когда перестанут течь алые слезы?»
Странник просочился через стену. Он уже достаточно нагляделся на потаенное лицо Рулада. Слишком похожее на его собственное лицо. «О воображает, будто него никто не видит. А что, если и за мной кто-то следит? Чей холодный взор устремлен на меня, просчитывая возможности, находя уязвимые места?
Да, погляди, как я плачу. Узнай, почему я плачу.
Всё это совершила рука человека».
Он перемещался быстро, не замечая преград в виде камня и строительного раствора, гобеленов и мебели, выложенных плиткой полов и потолочных балок. Сквозь тьму и свет и тени во все и оттенках, в утонувшие тоннели, по которым он брел по колено в воде, не тревожа мутной глади.
В ее излюбленную комнату.
Она притащила камни, чтобы построить платформы и мостики между островками мелкого озера, в которое превратилось помещение. Свет масляных ламп отражался в мелких волнах. Странник встал снова обретая телесную форму, напротив сооруженного ею уродливого алтаря – его неровная поверхность покрыта нелепого вида приношениями, зачарованными предметами, реликвиями и магическими ловушками, формирующими новый способ поклонения богу. «Поклонения мне». Раньше вид этого гностического кошмара мог бы позабавить Странника. Сейчас его лицо исказилось презрением.
Она подала голос из темного угла слева: – Совершенство, о Бессмертный!
«Одиночество и безумие – естественные сожители». – Ничто не совершенно, Пернатая Ведьма. Оглядись вокруг – разве это не очевидно? Судороги разрушения…
– Вода высоко поднялась, – бросила она пренебрежительно. – Треть излюбленных мной проходов скрылась под водой. Но все древние свитки, книги и таблички я спасла. Я спасла всё!
«Под водой». Что-то его встревожило – не очевидная мысль о разрушении, а что-то… что-то иное.
– Имена, – продолжала ведьма. – Чтобы освобождать. И сковывать. О, у нас будет много слуг, Бессмертный. Очень много.
– Я видел, – сказал бог, – трещины во льду. Потоки талой воды. Тюрьма великого морского демона разрушается. Мы не можем надеяться удержать в повиновении подобную тварь. Когда она вырвется, случится катастрофа. Конечно, если не вернется Джагута, чтобы исправить ритуал. Но, в любом случае, я не верю, что Маэл позволит ему убежать, не говоря о большем.
– Тебе придется его остановить! – прошипела ведьма.
– Почему?
– Потому что я хочу этого демона!
– Я уже сказал: нельзя надеяться…
– Я смогу! Я знаю имена! Все имена!
Он уставился на нее: – Тебе нужен весь пантеон, Пернатая Ведьма? Одного подкаблучного бога уже недостаточно?
Она засмеялась; он расслышал, как поблизости что-то плеснуло. – Море помнит. Каждое течение. Каждую волну. Море, о Бессмертный, помнит про берег.
– Что… что это значит?
Пернатая Ведьма засмеялась снова: – Совершенство. Этой ночью я навещу Удинааса. Во сне. Утром он будет моим. Нашим.
– Заброшенная тобой сеть слишком слаба, – возразил Странник. – Ты растянула ее сверх всякого разумного предела, и она порвется.
– Я знаю, как использовать твою силу, – ответила она. – Лучше, чем знаешь ты сам. Потому что мы, смертные, понимаем кое-что лучше вашего рода.
– А именно? – удивился Странник.
– Например, что поклонение является оружием.
Эти сухие слова отразились в боге холодной дрожью.
«Ах, бедный Удинаас…»
– Теперь уходи, – сказала она. – Ты знаешь, что нужно делать.
«Знаю? Ну… да. Подталкивать. Это я умею лучше всех».
Жезл громко треснул по виску Танала Ятванара, отчего за глазами вспыхнули звезды; он пошатнулся, опустился на колено. Хлынула кровь. Возвышавшийся над ним Карос Инвиктад доверительно произнес: – Советую тебе в следующий раз, когда возникнет искушение рассказать агентам канцлера о моих делах, хорошенько подумать. Потому что в следующий раз, Ятванар, я увижу тебя умирающим. Причем умирающим самым неприятным образом.
Танал смотрел на кровь, падающую на грязный пол и застывающую продолговатыми каплями. В виске стучало; он пощупал пальцами и понял, что кусок оторванной кожи свисает почти до щеки. Глаз, что на стороне удара, фокусируется и расфокусируется в такт пульсу тупой боли. Он ощущал слабость, уязвимость. Он чувствовал себя ребенком среди взрослых с суровыми лицами. – Блюститель, – сказал он с дрожью в голосе, – я никому не говорил.
– Солги еще раз – и я не буду так милосерден. Солги еще раз, и дыхание лживых слов станет твоим последним вздохом.
Танал облизал губы. Что он мог сделать? – Простите, Блюститель. Больше никогда. Клянусь.
– Вон отсюда. И пришли слугу убрать все, что ты тут оставил.
Танал Ятванар поспешил прочь на полусогнутых. Его тошнило, горло спазматически сжалось вокруг кома блевотины.