Рулад закричал – жалобный крик отразился от стен пустого зала.
Тралл. Его макушка блестит там, где раньше были волосы, его глаза – глаза Отсеченного, пустые, не видимые никому из племени Тисте Эдур. Глаза одиночки. Он воздел копье, и Рулад увидел кровавое сияние на древке и широком железном лезвии. – Я вел воинов во имя твое, брат, и все они умерли. Все мертвы.
Я вернулся к тебе, брат, когда на это не решились Фир и Бинадас. Я молился о твоей душе, Рулад, о прежней душе; я искал брата, ребенка, которым ты был когда-то. – Он опустил копье, оперся на него. – Ты утопил меня, приковал к камню, а искомый мною Рулад прятался во тьме твоего рассудка. Но больше ему не спрятаться.
Смутная фигура у дверей шагнула, выходя из полумрака, и Рулад увидел себя самого. Юного, не омытого кровью, с чистой и гладкой, не оскверненной золотом кожей.
– Мы стоим в реке крови рода Сенгар, – сказал Тралл. – И мы ждем тебя.
– Стой! – завопил Рулад. – Стойте!
– Истина, – молвил, подходя, Удинаас, – беспощадна, хозяин. Друг? – Раб засмеялся. – Ты никогда не был мне другом, Рулад. Ты держал мою жизнь в руке – в какой именно, той, что пуста, или той, что с мечом – разницы нет. Моя жизнь принадлежала тебе, и ты решил, будто я отворил тебе свое сердце. Но зачем мне было это делать? Погляди на мое лицо, Рулад. Это лицо раба. Оно немногим отличается от глиняной маски. Плоть на костях? Это всего лишь рабочие инструменты. Я держал руки в морской воде, Рулад, пока они не теряли чувствительность. Пока жизнь не уходила, лишая меня крепкой хватки. – Удинаас улыбнулся. – А теперь кто раб, Рулад Сенгар? Я стою на конце цепей. Осталась одна свободная. С оковами. Видишь ее? Я стою и жду тебя.
Нагая Низаль заговорила, скользнув к нему быстрым движением, подобная змее в свете факелов: – Я шпионила за тобой, Рулад. Я раскрыла все твои тайны. Они теперь во мне, словно семя во чреве; скоро мое брюхо вздуется и из него полезут чудовища, одно за другим. Отродье твоего семени, Рулад Сенгар. Сплошные извращения. А ты воображал, это любовь?! Я была тебе шлюхой. Ты ронял монеты мне в руки, но их было мало.
Я затаилась там, где ты никогда меня не найдешь. Я, Рулад – я не буду ждать тебя.
Промолчали только отец и мать.
Он припомнил, когда последний раз видел их наяву: в тот день, когда отослал закованными в чрево города. О, это было так умно, разве нет?
Несколькими мгновениями ранее к нему пришел один из стражников Канцлера, принес срочную новость. Голос летерийца трепетал, словно струна плохо настроенной лиры. Трагедия. Ошибка в смене караула. Более недели никто не спускался вниз. Не было пищи, а вот воды, увы! слишком много.
Фактически наводнение.
«Мой Император. Они утонули. Камеры заполнились водой до уровня груди. Цепи оказались слишком короткими. Слишком. Дворец рыдает. Дворец стенает. Вся империя, Ваше Величество, понурила голову.
Канцлер Трайбан Гнол сражен, государь. Он лежит в постели, не может встать и даже подать голос».
Рулад взирал сверху вниз на трепещущего человечка, смотрел вниз, о да – тупым взором существа, познававшего смерть во всех подробностях, снова и снова. Он слушал пустые слова, подобающие случаю выражения скорби и соболезнования.
А в уме Императора проносились примерно такие слова: «Я послал их на Топляки. Без всякого груза на спинах.
Но поднимающиеся воды, тающие льды, проседающий дворец… Вечная Резиденция. Я утопил отца. И мать». Он словно видел их камеры, черные воды, царапины на стенах – они пытались вырваться, извиваясь на концах цепей. Он как наяву видел всё.
Так что теперь они стоят молча. Плоть сгнила, вздута газами; к белым морщинистым ногам прилипли комья слизи. Отец, на плечах которого Рулад катался, визжа от восторга – дитя на спине бога – а наделенный безграничной мощью и силой бог бежал по берегу, и будущее не обещало ничего, кроме нежного поцелуя в лоб ребенка.
«Мать… нет, хватит! Я умираю и умираю. Больше смертей, чем вы можете вообразить. Я умираю и умираю и умираю.
Но где же покой?
Видите, что ожидает меня? Видите?»
Рулад Сенгар, Император Тысячи Смертей, одиноко сидел на троне, грезя о мире. Но даже смерть не могла умиротворить его.
В этот самый миг его брат Тралл Сенгар стоял рядом с Онреком. Котята эмлавы катались в грязи и пищали, а Тралл восторженно следил, как Бен Адэфон Делат, Верховный Маг из Малазанской Империи, переходит мелкую речку – не обращая внимания на ледяной холод, грозивший онемением плоти, костям, даже здравости рассудка. Ничто не могло остановить его.
Быстрый Бен увидел фигуру, вышедшую из кустов на той стороне, и замер. Пролетело долгое мгновение; он улыбнулся, пробормотав что-то вроде: – Кто же еще? Кто, кроме него? – Затем Верховный Маг захохотал и продолжил путь.
Навстречу старому другу, который тоже вошел в широкий поток.
Тоже малазанину.
Онрек положил руку на плечо Траллу и сказал: – Ты, друг мой, слишком легко плачешь.
– Знаю, – вздохнул Тралл. – Потому что… потому что я лишь мечтаю о подобном. Где мои братья? Моя семья? Мой народ? Дар покоя… Онрек, вот какая греза все время сокрушает меня.
– Думаю, – отвечал Онрек, – ты убегаешь от более глубокой истины.
– Неужели?
– Да. Есть и еще кое-кто, не так ли? Не брат, не родич. Даже не из расы Эдур. Та, что дарует иной вид покоя. Новый вид. Его ты так жаждешь, ловишь его отзвук даже во встрече двух друзей.
Ты плакал, когда я рассказывал о своей древней любви.
Ты потому плакал тогда, Тралл Сенгар, что на твою любовь еще не ответили, а нет муки горшей, чем безответная любовь.
– Прошу, друг. Достаточно. Погляди. Интересно, о чем они говорят?
– Шум реки уносит слова, и пусть они останутся вдвоем. – Рука Онрека крепче сжала плечо Тралла. – А теперь, друг мой, расскажи о ней.
Тралл Сенгар вытер глаза и просиял улыбкой: – Да, это была прекрасная женщина…
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Искал я смерть усердно
Брел под дождем обломков
Распавшегося храма
Шел по лугам цветочным
И слушал сказки ветра
О гибельных сраженьях
Ходил по лужам крови
Убитых женщин видел
Детишек нерожденных
Исторгнутых из чрева
Бросал я вызов бурям
И в ледяные воды
Входил, ища утопших
Между костистых крабов
Слепых червей и тины
А каждая песчинка
Кружась в водовороте
Выкрикивала имя
Стонала о потерях
О жизни невозвратной
Я уходил все дальше
Вели меня дороги
Неведомо куда.
Я в стылые туманы
Где даже свет неверен
Входил, ища ответа
У многомудрых духов
Вещающих из глины
Но мхи там всё покрыли
Сырые и немые
А память умерла.
В скитаниях бесплодных
К засеянному полю
Я вышел и увидел
Жнецов, что прежде срока
Явились за пшеницей
И был как колос срезан
Зазубренным серпом
На лета теплый панцирь
Был положен я – сохнуть
До осени неспешной
В великой риге неба
По юности скорбеть.
Потом настала осень
И звезды заблестели
Гвоздями в крышке гроба
Забвенье насылая
Явилась смерть во тьме.
Перед К’усон Тапи,
Тук Младший
Глава 19
Обширный заговор королевств Сафинанд, Болкандо, Ак’рин и Д’расильани, кульминацией коего стали ужасные Войны Восточных Пустошей, во многих аспектах был глубоко ироническим. Начнем с того, что заговора не существовало. Зловещая политическая угроза фактически была фальшивкой, созданной и раздутой экономическими интересами власть имущих Летера; следует добавить – не только экономических. Пугало «опасного врага» позволяло изменить общественные институты империи в направлении, удобном для некоторой части элиты. Это, без сомнения, сделало бы ее невероятно богатой… если бы в тот, самый неудачный момент истории Летера случайно не произошел финансовый коллапс. Как бы то ни было, пограничные королевства не могли не уловить нависшую над ими опасность, в особенности когда началась компания против населяющих северные равнины овлов. Вот тогда действительно был выкован великий союз, и напитанная вышеупомянутым иноземным «топливом» война вспыхнула по всему восточному пограничью.
Если учесть, что это (отнюдь не случайно) совпало с карательным вторжением на северо-западном побережье… не сомневаемся, что Император Рулад Сенгар воистину чувствовал себя осажденным.
Пепел Возвышения,
История Летера, том IV,
Келесп Хиванар
Ее грезы о любви были детскими – как и у всех детей. Гордый и осанистый герой войдет в ее жизнь, чтобы подхватить на руки и прогнать все страхи – так грязь утекает в ручей, исчезая в некоем далеком океане. «Благословение простоты и ясности, увы мне… о да, это были на редкость детские мечты».
Серен Педак могла вспомнить себя ребенком, вспомнить, как жаждала «спасения» до боли в желудке, до сердечной муки, как сладострастно воображала возможные способы своего избавления… Но она не желала поддаваться подобной ностальгии. Фальшивое видение мира – привилегия ребенка, этих мечтаний не следует стыдиться… но и тащить их во взрослую жизнь не следует.
Юная Серен верила какое-то время – фактически весьма долго, до той поры, когда глупые мечты наконец-то улетучились – что нашла своего волшебного героя в Халле Беддикте. Каждый беглый взгляд этого великолепного порождения грез проливал благословение на сердце. А потом она усвоила урок: чистая вера – это яд. Имеется в виду чистая вера в существование волшебных героев. Ее героев. Любых героев.