– Тогда вам удалось получить весьма ценный урок, – сказала Лостара Йиль сухим и намекающим на насмешку тоном.
– Гм.
– Да, да. Люди, имеющие грандиозный план, никогда не слушают советов. Особенно когда советы им не нравятся.
– Отлично сказано. – Шерк улыбнулась татуированной женщине. – С такими общаться – одно разочарование.
– Если вы уже закончили ваши тщательно завуалированные жалобы, – вмешалась Адъюнкт, – я хочу спросить капитана о летерийской тайной полиции. О Патриотах.
– Увы, – ответила Шерк, – это невеселая тема. Совсем невеселая.
– Я не любительница веселья.
«Да, поглядишь на тебя – сразу это поймешь».
В сопровождении двенадцати самых преданных гвардейцев из Вечной Резиденции Сиррюн Канар шагал к холму Кравос, что в двух тысячах шагов от западной стены Летераса. Шатры Имперской бригады доминировали над разбросанными вокруг лагерями вспомогательных рот и малых бригад; укрепления Тисте Эдур, размещенные немного к северу, тоже выглядели внушительно. На взгляд Канара, там не меньше трех тысяч клятых дикарей.
На вершине холма стояло несколько офицеров – летерийцев и вождей Эдур, среди которых был Ханради Халаг. Сиррюн вытащил свиток, сказав бывшему корольку: – Я здесь, чтобы доставить приказы Канцлера.
Ханради с равнодушным лицом протянул руку, передал свиток помощникам, даже не взглянув на него.
Сиррюн скривился: – Такие приказы…
– Я не знаю летерийского.
– Если желаете, я переведу.
– У меня есть свои люди, финед. – Ханради Халаг глянул на офицеров Имперской бригады. – В будущем мы, Эдур, будем сами охранять границы лагеря. Конец параду летерийских шлюх. Отныне ваши развратные солдаты будут тратить лишние деньги где-нибудь в другом месте.
Эдур повел своих с вершины холма. Сиррюн некоторое время молча следил за ними, убеждаясь, что никто не остался. Затем развернул другой свиток и подошел к Преде. – Это тоже приказы Канцлера.
Преда был опытен не только в битвах, но и в дворцовых интригах. Он спокойно кивнул и принял свиток. – Финед, – спросил он, – будет ли Канцлер лично командовать нами?
– Думаю, что нет, господин.
– Создается неловкое положение.
– В некоторых вопросах я буду его голосом, господин. Что до остального – изучив свиток, вы поймете, что получили полную свободу в вопросах ведения боев.
– А если мы не согласимся с Ханради Халагом?
– Сомневаюсь, что это составит проблему.
Сиррюн видел, как командир пережевывает его ответ; видел, как его глаза чуть расширились.
– Финед, – начал Преда.
– Господин?
– Как себя чувствует Канцлер в данный момент?
– Воистину хорошо чувствует.
– А… насчет будущего?
– Он смотрит в него с полнейшим оптимизмом, господин.
– Прекрасно. Благодарю, финед.
Сиррюн козырнул. – Прошу разрешения идти, господин. Где можно расположить мой личный лагерь?
– Поближе к холму, финед – отсюда я буду командовать битвой. Желаю, чтобы вы были неподалеку.
– Господин, тут мало места…
– Можете переместить моих людей куда захотите, финед.
– Благодарю, господин.
О да, ему это нравится. Корявые солдаты в пыльных сапожищах – они всегда свысока смотрели на собратьев из дворца. Ну что же… пара проломленных черепов – и их настроение изменится. С разрешения господина Преды.
Он снова отдал честь и повел своих людей вниз с холма.
Этот человек выглядит знакомым. Он был ее учеником? Сын соседа, сын знакомого ученого? Вопросы вились в уме Джанат, пока ее тащили из дома Теола. Она плохо помнит путь до казармы истопатов. Но тот человек, знакомое лицо – лицо, вызывающее странные чувства – она не может его забыть.
Она оставлена скованной в одиночной камере, среди тьмы и кусачих паразитов. Дни; может, целая неделя? Раз в день сквозь щель в двери просовывается тарелка склизкой бурды. Нет, скорее нерегулярно – если она не поставит пустую тарелку в пределах досягаемости рук охранника, новая вообще не появляется. Этот обычай ей не объяснили на словах, но она уже восхищается его точностью и красноречивостью. Непокорность означает голод; нет, скорее, голодную смерть – голод присутствует тут всегда. За время жизни в доме Теола и Багга она отвыкла от голода. Она почти чувствовала отвращение к жареной курятине. Теперь куры видятся ей во снах.
Тот человек, Танал Ятванар, приходил лишь однажды – похоже, чтобы поглумиться. Она и не подозревала, что разыскивается за подстрекательство к мятежу; хотя такая новость ее мало удивила. Когда к власти приходят подонки, образованные люди первыми ощущают вкус их кулаков. Какая жалкая комедия: так много зла исходит от таких маленьких людей! Малоумных. Неважно, сколь велик меч в руке, мозг остается маленьким. Сознание собственной ничтожности вечно грызет подобных типов.
Однако Теол и Багг однажды намекнули, что если истопаты схватят ее, дела пойдут худо. Похоже, они не ошиблись. Теол Беддикт, самый неспособный из ее учеников, слушавший лекции только из вожделения к лектору – ныне оказывается величайшим предателем Империи. Так сказал Ятванар. В голосе его звучала злобная радость; глаза тускло блестели в свете лампы в его руке, а другой рукой он хватал себя за интимные части. Полагал, она не видит. Она же сидела, прислонившись к стене, опустив голову так, чтобы грязные волосы закрыли лицо.
Теол Беддикт, замысливший экономическое разрушение империи – ну, в это всё ещё трудно поверить. О да, у него есть таланты. Возможно, есть и склонность. Но для подобного разрушения необходим легион сообщников. Разумеется, по большей части ничего не ведающих – разве что смутно, по бурлению в кишках, ощущающих, что делают нечто весьма деструктивное. Но жадность все превозмогает. Как и всегда. Итак, Теол Беддикт замостил дорогу для сотен – тысяч? – охотно согласившихся ступить на нее. Теперь они кричат в негодовании, бледнеют, спешат скрыться прежде, чем позор зальет их багровым потоком.
На данный момент дела обстоят так: вся вина возлагается на Теола и Багга, его неуловимого слугу.
– Но мы найдем его, Джанат, – сказал Танал Ятванар. – Рано или поздно всех находим.
Ей хотелось ответить: «Вы находите кого угодно, только не себя. Такой поиск привел бы к устрашающим открытиям». Однако она промолчала, чтобы вообще ничего не давать ему. И увидела, что даже меч в руке вроде бы стал меньше – не говоря обо всем прочем.
– Как нашли тебя. Как я нашел тебя. О, я стал знаменитым. Я тот, кто арестовал Теола Беддикта и Академика Джанат. Я. Не Карос Инвиктад, дни и ночи пускающий слюни над коробкой с двухголовым жуком. Знаешь, жук свел его с ума. Ничем больше не занимается. – Танал засмеялся. – Знаешь, он самый богатый человек империи. Хотя бы думает так. Но я делал за него работу. Я переводил средства. И скопировал все счета. Что всего прекраснее – я его стригу, а он даже не подозревает!
«Да, двухголовый жук. Одна голова слюни пускает, другая болтает».
Танал Ятванар. Она знала его – теперь она уверена. Знала его. Он уже проделывал с ней все это. Он не врет, рассказывая и намекая – у него есть причина торжествовать. Ну, хотя бы это не ложь.
Теперь ее воспоминания о промежутке между концом очередного семестра и пробуждением в комнатушке Теола и Багга – воспоминания, бывшие недавно столь расплывчатыми и непостижимыми – начали собираться, стягиваться в одну точку.
Ее искали, потому что она сбежала. Это означает, что она уже была под арестом – первый арест – и мучителем ее был никто иной, как Танал Ятванар.
Логично. Рациональные выводы из имеющихся фактов и свидетельств. Аргумент прочный и стоящий прямо перед ней – ну, он был тут недавно – человечек, превратившийся в самое горькое свидетельство истины. Он болтает, он раздражен отсутствием реакции с ее стороны. – Дражайшая Джанат, придется продолжить прерванные забавы. Не знаю, как тебе удалось уйти. Не знаю даже, как ты оказалась у Теола. Но теперь ты моя, и я буду делать то, что мне нравится. Увы, то, что я сделаю, не понравится тебе… но твои мнения мне не важны. На этот раз ты будешь умолять, будешь обещать все что угодно, ты начнешь поклоняться мне как богу. Сегодня я ухожу. Даю время хорошенько все обдумать. До скорого!
Ее молчание – как оказывается, это слабая оборона.
Она начинает вспоминать – детали с какой-то клинической точностью всплывают перед внутренним взором – и детали эти полны боли.
Боли, что превыше понимания.
«Меня свели с ума. Вот почему я забыла всё. Совсем обезумела… не знаю, как Теол и Багг умудрились исцелить меня, но они это сделали. Сдержанность Теола, нехарактерная для него вежливость – он ни разу не воспользовался моим положением, хотя и понимал – я в его власти, я не стала бы возражать. Это должно было пробудить подозрения, но я была так счастлива, так странно довольна, хотя напрасно ждала, когда Теол упадет в мои объятия.
Ах, разве не странна вся наша жизнь?»
Она гадала, где он. В соседней камере? Отовсюду доносятся стоны и крики, но переговорить нельзя ни с кем. Один из кричащих – Теол Беддикт? Он сломан, он стал дрожащей, бормочущей вещью?
Она не верила. Не хотела верить. Нет, из Великого Изменника должны сделать зрелище для всей Империи. Такие необычные Топляки, что они лягут клеймом на коллективную память летерийцев. Его должны сломать публично. Сделать единственной точкой выхода народного гнева и ярости. Критический момент для Кароса Инвиктада, возвращение контроля, усмирение анархии и паники, восстановление порядка.
Какая ирония! Как раз когда император приготовился убивать поборников – среди которых, по слухам, оказались такие, с какими ему еще не приходилось биться – Карос легко отнимает у него внимание толпы. Всего один арест, один процесс, один акт кровопролития.
Неужели он не понимает, что убить Теола – сделать его мучеником? Невиданным прежде героем? Теол Беддикт, желавший сокрушить систему Долгов. Желавший разорвать нечистый союз власти и богатства. Он станет новым Странником, новым видом бога. Бога, привязанного к справедливости, к свободе, к процветанию общества. Не будет важно, прав ли он был, не будут важны настоящие причины его поступка. Все это уже не важно. Его воля будет записана в тысяче свитков, и даже немногие сохранившиеся позволят выковать сердце нового культа.