Что за напряженная ночь. Потом прибежал гонец от Селаш и притащил чертову сосиску, которой кое-кто прочищал себе нос. Наверняка.
Ладно, ладно. Тут есть какое-то неуважение, это недостойно – ни по отношению к Брюсу Беддикту, родному брату Героя, ни по отношению к самому Ормли Крысачу. Так что довольно.
– О, кексик, это он.
– Кто, печенюшка?
– Ну, я забыла. Тот, который.
Ормли скривился на парочку, развалившуюся на берегу словно пара пучеглазых рыб. – Я назвал вас сторожами? Вы оба пьяные!
– И ты был бы, – отозвался Урсто Хобот, – если бы пришлось слушать нытье этой вот ведьмы. – Он кивнул на жену. – «О, я хочу ребенка! Большого! У него будут большие губы, он обхватит ими сам знаешь что и будет расти еще! О, сиропулька, о, прошу! Давай? Давай! Давай!»
– Бедняга, – констатировал Ормли, подходя ближе. И замер, увидев плавающие в центре озера куски колотого льда. – Он выбирается, да?
– Ты вовремя пришел, – пробурчала Пиношель, бросив супругу уже третий зазывный взгляд. Взболтала то, что еще оставалось в глиняном сосуде, запрокинула голову и сделала большой глоток. Утерла рот, склонилась, поглядела на Ормли исподлобья: – Ну, ребенок это сплошные губы. Здоровенький будет…
– Да ну, Пиношель, – сказал Ормли. – Как это губы сплошные? А куда же…
– Ты ничего не понимаешь!
– Наверное, да. Как и насчет вас двоих. Но вот что я знаю. В Старом Дворце в ванных комнатах есть картина, нарисованная шестьсот лет назад. Там нарисовано это озеро или очень похожее, судя по зданиям на заднем фоне. И кто сидит там на травке, и кувшин между ними? А как же! Уродливая баба и мужик еще уродливее, и они здорово смахивают на вас!
– См’три, кого назвашь уродами, – буркнула Пиношель, с трудом поднимая голову и вздыхая, чтобы вернуть себе подобие приличного вида. Затем она начала чесать воронью копну волос. – Разумеется, я зн’вала лучшие дни.
– Это точно, – пробормотал Урсто.
– Ага, я слышу! И чья в том вина, свиной нос?
– Людей не осталось, которы нам преклонялись бы. Вот и все!
– Точняк!
Ормли хмуро поглядел на озеро и лед. В тот же миг огромная глыба перевернулась, издав громкий КРАК! Он непроизвольно сделал шаг назад. И другой. – Уже вылез?
– Нет, – сказал Урсто, скосив на стонущий лед один глаз. – Это тот, кому нужен палец.
Талая вода по краям озера забулькала, заволновалась; поднялись тучи ила, окружающие плотную массу. Водоворот, только не опускающийся, а поднимающийся из глубины. Затем последовал громкий всплеск, брызги – и некая фигура забарахталась у берега, кашляя и истекая мутной водой. В искалеченной руке – меч.
Пиношель – ее глаза блестели словно бриллианты – подняла кувшин, приветствуя гостя дрожащими руками. – Слава Спасителю! Слава не вполне утопленному псу, и да проблюется он! – Затем она закаркала вороной; голос стал хриплым, но потом вновь обрел громкость.
Ормли выхватил отрезанный палец из кошеля и подошел к Брюсу Беддикту. – Это искал? – спросил он.
Было время сна, и было время боли. Ни то, ни другое не показались ему особенно долгими. Брюс Беддикт умер от яда в тронном зале, а сейчас он стоит на коленях и руках в озере ледяной воды. Содрогаясь и кашляя, выхаркивая воду и тину.
Какой-то человек склонился над ним и пытается всучить отрезанный палец, вздувшийся и окрашенный розовым.
Он ощутил, что рука схватила ножны, и понял, что это его ножны. Заморгал, прочищая глаза. Бросил взгляд, убеждаясь, что меч действительно в ножнах. Меч был там. Оттолкнув «дар» мужчины, он присел на корточки и огляделся.
Да, знакомые места.
Мужчина опустил ему на плечо теплую руку, как будто успокаивая. – Брюс Беддикт, – произнес он тихо, – Теол скоро умрет. Брюс, ты нужен брату.
Когда мужчина помог Брюсу встать на ноги, тот вытянул меч, почти наверняка ожидая увидеть его ржавым, бесполезным – но нет, оружие блестело свежей смазкой.
– Погодите! – закричал кто-то.
Помогавший Брюсу человек обернулся. – Чего тебе, Урсто?
– Демон-бог готов освободиться! Спроси его!
– Спросить его чего?
– Имя спроси, чтоб тебя! Без имени мы его не отошлем!
Брюс выплюнул слизь. Попытался подумать. Бог во льду, лед тает. Мгновения до побега, мгновения до… – Эй’еданен от Истока, – сказал он. – Эй’еданен тек’велют’ленен.
Мужчина рядом фыркнул: – А в пять раз быстрее слабо? Ради Странника! Повтори!
Но с другой стороны кто-то радостно закудахтал.
– Брюс…
Он кивнул. – Да. Теол. Мой брат… – Веди меня, – вскричал он. – Веди меня к нему!
– Проведу, – обещал мужчина. – А по пути все объясню. Ладно?
Брюс Беддикт, Спаситель Пустого Трона, кивнул.
– Вообрази, – сладко вздохнула Пиношель, – имя на старом языке! Ох, этот человек прошел долгий путь!
– Ты протрезвела, марципанчик?
Она неловко поднялась на ноги и схватила мужа за руку: – Идем.
– Нужно погодить. Скажем имя и отошлем его.
– Время есть. Давай прошвырнемся по Аллее Червелика, найдем еще кувшин. И поглядим, как ползет Тисте Эдур. Словно Черепаха Бездны.
– Забавно, что этот миф не сохранился, – фыркнул Урсто.
Более глубокая и холодная тень скользнула над пыхтящим Мосагом, и он остановился.
Почти рядом, о да – выход с улицы, он видит двоих людей, небрежно развалившихся на берегу, прижавшись друг к дружке. Кувшин так и снует из рук в руки.
Нелепые пьяницы… самые подходящие свидетели краха ожиревшей империи. И первые кандидаты на смерть. Тоже подходяще.
Он заставил себя двинуться – но большая рука схватилась за плащ, почти у воротника. Он был поднят над землей.
Зашипел, отыскивая силу…
Ханнана Мосага медленно развернули, и он обнаружил, что глядит в нелюдские глаза. Серо-зеленая кожа, как бы дубленая; гладкие клыки высовываются из уголков рта. Глаза с вертикальными зрачками смотрят без всякого выражения.
Пьяницы хохотали за его спиной.
Король-Ведун, болтаясь в воздухе перед гигантской демоницей, потянулся за силой Эмурланна. Отправить тварь в небытие. Ощутил прилив внутри…
Но вторая рука схватила его за горло.
И сжала.
Хрящи лопнули, словно скорлупа. Позвонки захрустели, сплющиваясь друг о друга. Взорвалась боль, наполнив тело Мосага белым огнем.
И яркий, беспощадный свет солнца вдруг лизнул лицо.
«Сестра Зари – ты приветствуешь меня…»
Но он взирал в глаза демоницы – и все еще ничего не видел. Глаза ящерицы, глаза змеи.
Неужели она вообще ничего не даст ему?
Огонь выплеснулся из черепа, ослепив его; затем с тихим, гаснущим гулом пламя сомкнулось, оставляя за собой тьму.
Но глаза Ханнана Мосага уже ничего не видели.
Солнце ярко освещало лицо мертвеца, подчеркивая каждое искажение, каждую изломанную кость. Глаза слепо уставились на свет.
Пустые, как и глаза Джагуты.
Урсто и Пиношель увидели, как она отбрасывает жалкое изуродованное тело.
Затем Джагута поглядела на них. – Мой ритуал разрушился.
Пиношель засмеялась в нос, что вызвало мощный выплеск соплей; немало времени потребовалось ей, чтобы все отчистить.
Урсто, бросив на нее неприязненный взгляд, кивнул джагутской колдунье. – Ох, они все потрудились над этим. Мосаг, Менандора, Сакуль Анкаду, бла бла. – Он махнул рукой. – Но мы же здесь, милашка. Видишь ли, у нас есть имя.
Джагута наклонила голову набок: – Тогда я не нужна.
– Ну, это точно сказано. Разве что хочешь выпить? – Он вытащил кувшин из объятий Пиношели и поднял как можно выше.
Джагута еще миг глядела на него. И сказала: – Приятное предложение. Спасибо.
Треклятое солнце уже взошло, но по эту сторону ворот еще лежала сплошная тень. Однако сержант Бальзам отлично видел, что створки распахнуты.
Скакавшая впереди всех Мазан Гилани снова сделала свой немыслимый трюк: поднялась в стременах и легла на круп коня, посылая его в галоп.
За спиной Бальзама застонал, словно придавленный кирпичом щенок, Горлорез. Бальзам потряс головой. Еще одна дурная мыслишка пролезла в башку, как недодавленный клоп. И откуда они только берутся? И почему ворота распахнуты и почему все скачут прямо в них?
И не трупы ли он видит там, сразу за воротами? Там кто-то бегает в дыму?
А что это за звук, тоже оттуда?
– Жульки! – воскликнул сзади Мертвяк. – Кенеб вошел! Он удерживает ворота!
Кенеб? Кто такой Кенеб, во имя Худа?
– Ходу! – заорал Бальзам. – Они за нами! Скачите в Арен!
Скачущая задница Мазан Гилани скрылась в затененном проеме.
Горлорез тоже заорал, и это был звук что надо – как будто кота раздавило колесом. Но дела ведь идут совсем худо и трудно его винить. – Она занырнула, мамочки! Ох, как я ненавижу города! Едем домой. Скачите! В ту дыру! Как она называется? А, большая дыра с ложной аркой и боковыми пилонами!
В тени копыта коня застучали неровно, животное споткнулось и завертелось. Удар. Бедро хрустнуло, Бальзама выбросило – он полетел раскинув руки и крепко схватился за мягкое податливое собрание совершенной плоти – она взвизгнула и потащилась за ним. Так Бальзам выдернул Мазан Гилани из седла.
Падение на мостовую вышло тяжким – голова Бальзама ударилась с такой силой, что шлем вдавился и перекосился. Ее тяжесть деликатно налегла на него – краткий, но исключительный миг, и она соскользнула.
Лошади спотыкались, копыта стучали в опасной близости. Солдаты вбежали и вытащили их обоих.
Бальзам вгляделся в знакомое лицо. – Фом Тисси, ты еще не мертвый?
Жабья морда расплылась в жабьей ухмылке – «дави жабу кирпичом, ох и смеялись мы, да» – и мозолистая рука хлопнула его по плечу. – Ты с нами, Бальзам? Рад, что прибыл – на нас тут давят – кажется, сбежался весь треклятый гарнизон. Пытаются отобрать ворота.
– Гарнизон? О чем думает Блистиг? Мы на его стороне! Покажи мне знаменитых танцующих девушек Арена, я за этим сюда шел. Чтобы увидеть, а может, и не только увидеть, хо!