Фом поставил Бальзама на ноги, нахлобучил на голову мятый шлем, а потом развернул за плечо.
И там был Кенеб, а за ним баррикады из обломков и солдаты, склонившиеся, чтобы перезарядить самострелы, а другие рубились с летерийцами, пытаясь закрыть брешь. Где-то справа, в начале улицы, на которой собрался для контратаки враг, грохнул жулек. Раздались вопли.
Кулак Кенеб подошел к Бальзаму. – Где остальные, сержант?
– Сэр?
– Адъюнкт и армия!
– На транспортах, сэр, где же еще? Худший шторм, что я видел. Корабли чуть не вверх тормашками…
Мертвяк сказал сзади: – Кулак, они должны быть на подходе.
– Пусть Мазан Гилани снова садится на коня, – велел Кенеб, и Бальзам чуть не расцеловал его за это. – Мне плевать, если она загонит коня насмерть, но чтобы добралась до Адъюнкта! Ускорить шаг. Пусть пошлют кавалерию вперед.
– Слушаюсь, сэр.
– У нас кончаются стрелы и припасы, летерийцев сбегается все больше с каждым клятым вздохом, и если они найдут толкового командира, нам не устоять.
Кулак говорит с Бальзамом? Он не был уверен, он хотел повернуться кругом и проследить за тем, как Мазан растопырит ноги, взбираясь на коня, о да, она так и сделает – но грубые ручищи на плечах не дают ему двинуться и кто-то скулит в ухо…
– Прекратите издавать звуки, сержант, – приказал Кенеб.
Кто-то выехал из ворот и что они думают что делают? Тут битва! – Парнишки для танцующих девушек, – прошептал он, потянувшись за мечом.
– Капрал, – произнес Кенеб. – Отведите вашего сержанта на левую баррикаду. И вы туда же, Горлорез.
Мертвяк сказал: – Он будет в порядке, сэр…
– И вы туда же.
– Слушаюсь, Кулак.
Парнишки. Бальзаму хотелось поубивать их всех.
– Город выглядит так, словно тут ураган прошел, – едва слышно сказал Каракатица.
Он был прав. Но грабежи и мятежи произошли, похоже, несколько дней назад, а сейчас весть о прорыве малазан вызвала новый ураган, на этот раз вялый – взвод, засевший в тенях на какой-то улочке, видел лишь несколько пугливо пробегающих человеческих фигур.
Они поймали взвод, шагавший к западным воротам. Стрелы, жульки, горелка под колесо фургона – тот все еще дымился, черная колонна высоко поднялась в светлеющее небо. Полегли все двадцать пять, мертвыми или ранеными; не успели они с Геслером пройти мимо, как местные начали обчищать тела.
Капитан отослал Урба со взводом на поиски Хеллиан – проклятая пьяница выбрала не то направление, и на дворец теперь двигались лишь взводы Скрипач и Геслера.
В сорока шагах справа вниз по улице виднелась высокая стена с башенками. Казармы и двор городского гарнизона. Ворота его открылись, на улицу потекли отряды, начав строиться.
– Тут мы найдем их начальника, – сказал Каракатица. – Того, что все организует.
Скрипач поглядел на другую сторону улицы, увидел Геслера с солдатами, занявшими позицию точно напротив его взвода. «Было бы лучше оказаться на крышах. Но никто не решится вламываться в солидные официальные здания – можно переполошить клерков и ночных сторожей. Поднимется шум, и к нам сбегутся настоящие солдаты.
Может, сделаем это ближе к дворцу? Там здания стоят крыша к крыше. Не придется медленно ползти, попадая в тупики. И, вероятно, в засады».
– Дыханье Худа, Скрип! Тут сотня, и еще вылезают. – Каракатица вытянул руку: – А вот и командир.
– Кто у нас лучший арбалетчик?
– Ты.
– Дерьмо.
– Ну, еще Корик. Хотя лично я выбрал бы Корабба.
Скрипач не сразу улыбнулся. – Каракатица, иногда ты гений.
– Ну, теперь буду спать спокойно. Сорок шагов, нет помех, – начал прикидывать Каракатица, – но мы уничтожим возможность засады.
Скрипач покачал головой: – Нет, так еще лучше. Он выпускает болт, тот тип падает. Мы набегаем, пять – шесть жульков, потом откатываемся назад – как можно быстрее. Выжившие побегут следом, забьют устье улицы, а Геслер ударит по ним сзади. Еще пять – шесть жульков.
– Чудесно, Скрип. Но как Геслер узнает…
– Он сообразит. – Скрипач повернулся и подозвал Корабба.
Новоназначенный финед Главного гарнизона, стоявший в пяти шагах от Атрипреды Бешура, окончил осмотр взводов, повернулся – увидел, как что-то мелькнуло у шлема помощника, выбив искры – финед Гарт, что был сбоку от Атрипреды, завопил – он почему-то держался вытянутой рукой за лицо Бешура, из ладони торчало толстое древко – Атрипреда зашатался и упал, потянув за собой Гарта, ибо стрела, пробив руку, прошила и его лоб.
Новый финед, парень девятнадцати лет, а теперь и командир полной роты (за внезапным отсутствием вышестоящих), не верил своим глазам.
Крики. Он увидел, как люди выбежали с улицы, направляясь к ним. Пятеро – нет, шестеро – в руках какие-то камни…
Финед махнул рукой и визгливо отдал приказ контратаковать. Он бежал во главе своих солдат, подняв меч над головой.
Тридцать шагов.
Двадцать.
Камни взвились в воздух, полетев навстречу. Он поднырнул под один и вдруг оглох, во рту была пыль, он лежал на камнях и повсюду была кровь. Кто-то, шатаясь, появился в поле его зрения. Одна из солдат. Рука женщины висела на полоске мяса, бешено качаясь; женщина, выполнив странные пируэты, шлепнулась на мостовую.
Поглядела на него и закричала.
Финед пытался встать, но что-то было не так. Ноги не работали, по спине тек огонь – кто зажег треклятый костер? – зачем бы? Обжигающий жар превращался в непонятное онемение. Затылок был мокрым.
Напрягая всю волю, он сумел поднять руку, потрогав затылок ладонью.
И обнаружил, что черепа нет.
Трепещущие пальцы искали, вонзаясь в какой-то студень. И тут жжение прекратилось.
Он может заставить все это работать, понял финед. И вдавил пальцы поглубже.
Неясно, чего именно он коснулся, но прикосновение убило его.
Скрипач повел взвод в притворное отступление, за ними ввязалось пятьдесят или шестьдесят летерийцев. Геслер поднял руку, в ней была горелка. «Да, грязное дело, но их же слишком много, не так ли?»
Скрипач и его солдаты сумели оторваться.
Толпа летерийцев достигла входа на улицу; люди напирали один на другого.
И полетели морантские припасы, и вся улица стала одним большим взрывом.
Не дожидаясь, пока стена жара настигнет их, Геслер толкнул Буяна в спину, приказывая возглавить отступление.
Бежать! Быстрее!
Они оказались на другой улочке, свернули, добравшись до противоположной стены казарм. Они ожидали, что взвод Скрипача вот-вот окажется рядом. Новые улицы, и каждая все ближе к дворцу.
– Золото, черт дери!
– У всех есть золото, – лаконично ответил бармен.
Хеллиан сверкнула глазами. – Что у тебя за говор?
– Самый лучший, торговое наречие. Один из нас говорит как образованный человек, и я даже подозреваю, кто именно.
– А вот это видел?- Она вытащила меч капрала, толкнув того в грудь, чтобы быстрее освободить оружие от ножен, и ударила набалдашником рукояти по стойке. Клинок качнулся в нетвердой руке и глубоко оцарапал правое ухо Хеллиан. Она выругалась, схватилась другой рукой и тут же посмотрела на нее. Вся покрыта кровью. – Глянь, что ты со мной сделал!
– Подозреваю, я еще и заставил тебя вторгаться в империю, и в город, и…
– Не будь идиотом. Ты не так важен. Все сделали крылатые мартышки.
Вытянутое худое лицо бармена чуть скривилось, тонкая бровь чуть поднялась.
Хеллиан повернулась к капралу: – Какой это у тебя меч, дурак? А такой меч, который неправильно работает! Вот так.
– Да, сержант.
– Простите, сержант.
– Да и простите рану не зашьют. Капрал, убери меч с глаз моих.
– Слышите? Приближается, – подал голос другой солдат.
– Что? Что это должно значить, Лодкунёс?
– Э, мое имя…
– Я твое имя только что назвала!
– Ничего, сержант. Ничего не значит.
Бармен прокашлялся. – А теперь, если вы кончили браниться между собой, можете тихо уйти. Как я сказал, в нашей таверне сухой закон…
– Таверны сухими не бывают, – сказала Хеллиан.
– Не уверен, что вы поняли правильно…
– Капрал, слышал?
– Да.
– Так точно.
– Хорошо. Протащите дурака. За ноздри. Прямо под этим килем.
– За ноздри, сержант?
– Ты снова, Шмыганос?
Хеллиан смеялась, глядя, как капрал всеми четырьмя руками хватает бармена и тащит вдоль стойки. Мужичок вдруг стал совсем не таким лаконичным, как раньше. Брыкаясь и хватаясь за руки солдата, он заорал: – Стоп! Стоп!
Все замерли.
– В погребе, – пропыхтел бармен.
– Дай моему капралу направление, и притом верное, – приказала Хеллиан, удовлетворенная всем, кроме капающего уха. Но постойте! Если хоть один солдат выйдет из повиновения, она сможет сжать рану и выдавить всю кровушку прямо на него; тогда ему станет плохо, и все они будут выполнять все, что ей нужно. Сейчас ей нужно…
– Сторожите дверь.
– Сержант?
– Ты слышал меня. Сторожи дверь, и будет лучше.
– От кого? – спросил Утконос. – Поблизости…
– От капитанши, от кого еще? Наверняка следит за нами, чтоб ее.
Воспоминания, понимал теперь Икарий, не изолированы. Они не живут в отдельных, огороженных стенами помещениях разума. Наоборот, они подобны ветвям дерева или, скорее, мозаике на громадном полу – солнце освещает то один кусочек, то другой.
Он понимал также, что для остальных эти световые пятна кажутся очень яркими и крупными, они захватывают большую часть жизни и, хотя детали бывают смутными и выцветшими от времени, они складываются в практически цельную картину. Из нее рождается понимание себя.
Этого он лишен сейчас, а может быть, был лишен всегда. Схваченный когтями незнания, он подобен незрелому ребенку. Его легко использовать. Вполне возможно, во зло. Столь многие уже делали это, ибо в Икарии много силы, слишком много силы.