– Не знаю, насколько хорошие, но любопытные.
– И какие?
– Ублала Панг рехнулся.
Рукет покачала головой.
– Невозможно. У него для этого мозгов недостаточно.
– Ну, он поколотил пятерых писцов, которые прятались от беспорядков на тартенальском кладбище, а сейчас ползает там на четвереньках и щиплет травку.
– Зачем?
– Понятия не имею, Рукет.
– Он рехнулся.
– Невозможно.
– Знаю, – кивнула она.
Какое-то время они сидели молча, потом Рукет произнесла:
– Наверное, пусть все-таки будет вата. Одни достоинства и никаких недостатков.
– Это и правда вата?
– Частично иллюзия, частично настоящая – вроде как из лоскутков собрано.
– И ты думаешь, что он в тебя в таком виде влюбится? Я к тому, что Джанат-то сейчас, надо думать, лишь худеет, а ты ведь сама знаешь, некоторые мужики предпочитают, чтобы их женщины были похожи на девочек, если даже чего-нибудь не похуже, только об этом вслух говорить не принято…
– Он не из таких.
– Ты уверена?
– Уверена.
– Ну, тебе, надо полагать, видней.
– Мне видней, – подтвердила она. – И потом, я от таких твоих разговоров что-то неважно себя чувствую.
– Правда глаза режет, – согласился Ормли.
Они сидели. И ждали.
Урсто Хубатт и его жена – а еще недавно просто подруга – Пиносель вскарабкались на глинистый берег. Урсто обнимал узловатыми руками большой глиняный кувшин. Некоторое время они разглядывали замерзшую поверхность пруда, что раньше звался Отстойным озером – в рассеянном лунном свете лед мягко светился.
– Лед тает, вишенка, – сказал он наконец.
– Радость моя, ты у меня с каждым днем все сообразительней делаешься. Мы знаем, что он тает. Очень и очень давно знаем. И трезвыми знаем, и пьяными. – Она подняла корзинку. – Давай уже решать, что у нас сейчас – поздний ужин или ранний завтрак?
– Давай растянем – как раз получится и то и другое.
– Не получится. Либо одно, либо другое, а если растянуть, то будет ни то ни другое, так что решай уже.
– Что это с тобой сегодня, дорогуша?
– Да лед этот проклятый тает, значит, неприятностей не оберешься.
– Ну, мы же знали, что так и будет…
– И что с того? Неприятности есть неприятности.
Они уселись на берегу, отгоняя комаров. Урсто откупорил кувшин, а Пиносель открыла корзинку. Он потянулся за кусочком, но она шлепнула его по руке. Тогда он протянул ей кувшин, она смерила его сердитым взглядом, но кувшин взяла. Поскольку руки у нее теперь были заняты, он все-таки утянул кусочек, уселся поудобнее и с наслаждением закинул его в рот.
И чуть не подавился.
– Ухо Странника, что это?
– Глиняный шарик, любимый мой. Для записей. Теперь придется нам опять глину копать. Вернее, тебе придется, раз уж это ты прежний съел.
– Кстати, он довольно вкусный. Передай-ка мне кувшинчик – надо бы запить.
Прекрасный вечер, сонно подумал Урсто – сиди себе и жди, пока растает пруд.
Во всяком случае, будет прекрасным до тех пор, пока заключенный подо льдом гигантский демон не вырвется наружу. Эта малоприятная мысль побудила его бросить на жену и бывшую подругу быстрый взгляд – ему вспомнился другой такой день, когда они тоже спокойно сидели себе здесь на бережку и никого не трогали, а она все приставала, мол, женись на мне да женись, а он ответил… ну что ж, ответил то, что ответил, теперь вот они муж и жена. Может, Странник попутал, пусть даже сам Урсто так и не думает.
А что по этому поводу думает Странник, ему плевать.
– Однако, муженек, мне нравится эта твоя ностальгия во взгляде. Не завести ли нам ребеночка?
Урсто снова подавился, хотя на этот раз глиняный шарик был ни при чем.
Главное подворье Патриотистов, клубок, из которого по всей Летерийской империи расходились щупальца страха и репрессий, находилось в осаде. Раз за разом под его стенами собирались толпы, через ограду летели камни, а также кувшины, полные масла и снабженные горящими фитилями, которые разбивались уже внутри. Три ночи тому назад пламя поглотило конюшню и еще четыре отдельно стоящих строения, дымный воздух заполнился предсмертным ржанием лошадей. Единственное, на что были способны оказавшиеся в ловушке Патриотисты, – уберечь от огня главное здание.
Главные ворота дважды выламывали, десяток или около того агентов погибли, вытесняя наружу озверевших горожан. Сейчас проход перекрывала огромная баррикада из обломков, обугленных стропил и мебели. Посреди вони и грязных луж на подворье бродили фигуры в солдатских доспехах, сгибаясь под непривычным для себя весом. Мало кто разговаривал, мало кто решался взглянуть другому в глаза, опасаясь увидеть в них ту же самую гложущую растерянность, что и в собственной душе.
Мир должен функционировать иначе. Людей всегда можно подчинить, их лидеров – изолировать, купив чье-то предательство за пригоршню монет, а если не удастся – незаметно устранить. Однако агентам не удавалось выйти наружу, чтобы провернуть свои темные делишки. За подворьем наблюдали, вокруг бродили банды головорезов, готовые забить неудачливого агента до смерти, а потом перебросить его голову обратно через стену. Те же из оперативников, что остались в городе, прекратили всякие попытки выйти на связь – то есть либо залегли на дно, либо были мертвы.
Гигантская сеть оказалась разорвана в клочья.
Если бы все было просто, думал Танал Йатванар, если бы все сводилось лишь к тому, чтобы договориться с толпой об освобождении заключенных, порядок давно был бы восстановлен. Однако те, кто находился снаружи, вовсе не являлись родственниками той сотне ученых, интеллектуалов и художников, кто еще оставался в подвальных камерах. На пленников им было плевать, они бы совсем не огорчились, если бы те сгорели вместе с главным зданием. За восстанием не крылось никакого благородного повода. Как он теперь понимал, все сводилось к банальной кровожадности.
Разумеется, затем-то мы и понадобились. Чтобы с ними управляться. С их звериными инстинктами. Вон они чего вытворяют.
Он стоял у главного входа, наблюдая за вооруженными пиками агентами, патрулирующими загаженное подворье. Согласно докладам, они уже неоднократно слышали выкрики, требующие выдать Тегола Беддикта. Толпа желала его заполучить. И собственноручно растерзать в клочья. Объявленные завтра на закате Большие Утопалки их дикую злобу уже не удовлетворяли.
Однако Тегола Беддикта они не получат. Во всяком случае до тех пор, пока Патриотистами командует Тарос Инвиктад.
И тем не менее, если его все-таки выдать, есть шанс, что толпы успокоятся и разойдутся. Тогда мы сможем начать все сначала. Да. Будь на то моя воля, я бы отдал им Тегола Беддикта со всей радостью.
Но не Джанат. О нет, она моя. И теперь – моя навеки. Его неприятно поразило, что о своем прежнем заключении она почти ничего не помнит, однако пройти с ней повторный курс обучения доставило ему огромное удовольствие. Пройти с учителем повторный курс, ха-ха. Остроумно. Карос Инвиктад хоть в этом не стал жадничать и предоставил ее Таналу в полное распоряжение. Теперь она была прикована к кровати в персональной камере, где он мог ею воспользоваться в любое удобное для себя время суток. Даже когда за стенами бушевали толпы, а пытающиеся сдержать их агенты умирали один за другим, он мог пристроиться на ней сверху и получить свое. И она быстро научилась произносить правильные слова, умоляя продолжать, шепча о своем неутолимом желании (говорить про любовь он ее не заставлял, теперь это слово для них двоих было мертво, мертво навеки) – до тех пор, пока из слов все это не сделалось явью.
Внимание. Конец ее одиночеству. В прошлый раз она даже выкрикнула это, выкрикнула его имя – в тот самый миг, выгнув спину и тряся кандалами.
Она звала его – звала Танала Йатванара, который с самого детства знал, что ему предстоит стать великим. Разве не повторяли ему это раз за разом? И вот наконец он нашел себе тот самый идеальный мир. И что же? Весь треклятый город погрузился в хаос, угрожая все у него отнять.
А виноват в этом Карос Инвиктад! Который упорно не желал выдать Тегола Беддикта и проводил все время, если только не спал, таращась внутрь деревянной коробочки на двухголовое насекомое, которое – ха-ха – сумело в своем тупом бессмысленном упрямстве его перехитрить. И ведь в этом есть определенная истина? Есть, я уверен! Карос со своим двухголовым насекомым, которое ходит по кругу, ходит и ходит, и будет ходить, пока не сдохнет. А когда сдохнет, великий куратор сойдет с ума.
Однако он начал подозревать, что дождаться этого момента ему не придется. Толпа слишком жаждет крови.
Прямо сейчас за стенами было тихо, однако по ту сторону канала Ползучих гадов клубилось огромное тысячеглавое чудище, очевидно, что оно вот-вот переполнит Дальние пределы и двинется на другой берег, к Северным рядам. Он слышал его тяжкое бормотание – прилив, захлестывающий темные улицы, вливающийся в переулки и снова отступающий, оставляя за собой кроваво-черный след. Обонял в горьком дыме неудовлетворенную жажду.
Он придет за нами и ждать никого не станет. Даже самого Кароса Инвиктада, куратора Патриотистов и богатейшего человека империи.
Он позволил себе слегка усмехнуться, потом развернулся и снова вошел в главное здание. По пыльному коридору, не обращая внимания на запекшиеся потеки, оставшиеся, когда внутрь затаскивали раненых и умирающих. Пахло застарелым потом, мочой и дерьмом – совсем как в подвальных камерах – о да, мы ведь и сами сейчас все равно что заключенные? Пища наша скудна, питье мутное от пепла и крови. Наружу не выбраться, у каждого на шее смертный приговор весом в тысячу доксов, а вокруг – только вода канала.
Еще одна забавная мысль, достойная того, чтобы занести в записную книжку.
Вверх по лестнице, стук сапог эхом отдается от известняковых ступеней, и дальше – по коридору, ведущему в кабинет куратора, в святая святых Кароса Инвиктада. Его персональную камеру. Ни одного стражника – Карос им больше не доверяет. Если быть точным – не доверяет никому.