Лучше бы нам сейчас быть на крышах. Однако никому не хотелось ломиться в официального вида здания, где все могло кончиться тем, что пришлось бы драться с ополоумевшими клерками или ночной стражей. Стоит лишь подняться шуму, и они быстро сменятся настоящими солдатами.
Может быть, ближе к дворцу – там жилые кварталы и все очень плотно застроено. Тогда можно будет обойтись без всего этого дерьма – то пригнувшись, то вообще ползком.
И без засад, где тоже никогда не знаешь, как оно обернется.
– Худов дух, Скрип, их там уже целая сотня и еще собираются, – выругался Спрут. – Гляди, вон он, командующий.
– Кто у нас лучший стрелок из арбалета? – спросил Скрипач.
– Ты.
Зараза.
– Хотя Корик тоже ничего. Однако если бы выбирал я, то позвал бы Корабба.
Скрипач расплылся в улыбке:
– Спрут, иной раз ты просто гений. Только не думай, что таким образом дослужишься до капрала или чего-нибудь вроде.
– Значит, буду сегодня спать спокойно, – отозвался Спрут и задумчиво добавил: – Сорок шагов, выстрелу ничего не мешает, вот только засада тогда не получится.
Скрипач покачал головой.
– Так даже лучше выйдет. Корабб стреляет, тот падает. Мы выскакиваем, швыряем пять или шесть «шрапнелей» и сразу назад в переулок – со всей возможной скоростью. Те, кто выживет, бегут за нами, у входа в переулок они неизбежно застрянут, и тогда Геслер добавит им сзади еще пять-шесть «шрапнелей».
– Отлично, Скрип. Только Геслеру-то откуда знать…
– Разберется как-нибудь. – Скрипач повернулся и сделал Кораббу знак подойти.
Недавно назначенный финадд Центрального гарнизона, стоявший в пяти шагах от атри-преды Бешура, обозревая свои взводы, увидел, как голова его адъютанта дернулась, от шлема полетели искры, а потом финадд Гарт, совсем рядом с атри-предой, тонко вскрикнул. Он держал руку почти у самого лица Бешура, из ладони торчала тыльная часть арбалетной стрелы, а по лицу атри-преды текла кровь. Потом Бешур повалился, увлекая за собой руку Гарта. Стрела вошла ему прямо посреди лба.
Новоиспеченный финадд девятнадцати лет от роду, который только что сделался старшим по званию офицером полноценного боевого подразделения, не верил своим глазам.
Раздались крики, и он увидел, как из переулка дальше по улице выбегает несколько человек. Пять, нет – шесть, несутся на них, в руках камни.
Указав рукой направление, финадд выкрикнул приказ контратаковать и устремился вперед во главе своих солдат, размахивая мечом.
Тридцать шагов.
Двадцать.
Камни полетели по дуге в их сторону. От одного, который прошел совсем близко от правого плеча, финадд уклонился – и вдруг оказался на мостовой, оглохший, глаза запорошены пылью, и повсюду кровь. Кто-то прошел у него перед глазами, пошатываясь, – одна из его солдат. Ее правая рука держалась на единственной тонкой полоске мяса. Когда женщина, сделав странный пируэт, села на камни, конечность мотнулась в сторону.
Она уставилась на него и закричала.
Финадд попытался встать на ноги, но что-то было не так. Ноги не слушались, а спину вдруг начало жечь огнем – кто-то ее поджег – но зачем? Обжигающий жар распространился и вниз, невзирая на странное онемение, а затылок, похоже, был мокрым.
Собрав в кулак всю свою волю, он поднял руку, поднес ладонь к затылку.
И обнаружил, что черепа нет.
Дрожащие пальцы ткнулись во что-то мягкое – и жгучая боль в спине исчезла.
Все еще можно исправить, обрадовался он, и ткнул пальцами еще глубже.
Это его убило.
Когда Скрипач повел свой взвод в демонстративное отступление, а пятьдесят или шестьдесят летерийцев устремились следом, Геслер поднял руку, в которой была «горелка». Ну да, есть варианты поаккуратней, но уж очень их тут много, разве нет?
Скрипач и морпехи добежали до переулка и рванули внутрь.
Толпа летерийцев тоже оказалась у входа в переулок, началась давка.
Полетели боеприпасы, и вся улица превратилась в огромный костер.
Как только их окатила волна горячего воздуха, Геслер, не тратя ни мгновения, развернулся и толкнул Урагана вперед, чтобы тот возглавил отступление.
Бежим, и бежим изо всех сил.
Добежав до соседней улицы, они свернули направо и обогнули огороженный гарнизон. Исходя из того, что Скрипач и его солдаты делают сейчас то же самое с противоположной стороны. Миновали еще несколько переулков – теперь они были на эти несколько переулков ближе к дворцу.
– У нас золото, чтоб тебя!
– У всех золото, – так же лаконично откликнулся бармен.
Хеллиан яростно уставилась на него:
– Это еще что за акцент?
– Это правильный акцент для торгового наречия, так что по крайней мере один из нас говорит как образованная личность, а это уже кое-что.
– Я тебе сейчас покажу кое-что! – Она потянула меч из ножен у своего капрала, толкнула того как следует в грудь, чтобы высвободить оружие, и шарахнула эфесом о стойку. От удара меч вырвался из руки, лезвие чиркнуло Хеллиан по правому уху. Выругавшись, она схватилась за ухо и обнаружила, что вся рука в крови. – Вот смотри, до чего ты меня довел!
– А еще я вас довел до того, чтобы вторгнуться в империю, и сюда, в город, и…
– Да не корчь ты из себя идиота, тоже мне, важная шишка. Это все из-за крылатых обезьян!
Худое длинное лицо бармена чуть изогнулось – это он задрал одну бровь.
Хеллиан обернулась к капралу:
– Что это у тебя за меч, болван ты эдакий? Которым ничего правильно не сделаешь, вот что у тебя за меч!
– Да, сержант!
– Простите, сержант!
– Все эти твои «да» и «простите» мне давно уши режут, капрал. Забери уже свой меч с моих глаз долой!
– Вы это нарочно так сказали, сержант? – спросил ее один из солдат.
– Что? Это ты еще о чем, Нескор?
– Меня зовут…
– Я тебе только что сказала, как тебя зовут!
– Ни о чем, сержант. Я ничего такого в виду не имел.
Бармен прочистил глотку.
– Если вы уже закончили препираться между собой, не будете ли столь любезны покинуть помещение. Я уже объяснил, что спиртного в таверне нет…
– Таверны не затем, чтобы не было спиртного, – возразила Хеллиан.
– Я не уверен, что вы верно выразились…
– Капрал, ты слышал?
– Да!
– Так точно!
– Отлично. Подвесь-ка этого идиота. За ноздри. Вот на этой балке.
– Прямо за ноздри, сержант?
– Это опять ты, Носопыр?
Хеллиан с улыбкой следила за тем, как капрал всеми четырьмя руками заграбастал бармена и поволок через стойку. Тот неожиданно утратил весь свой лаконизм. Пытаясь оторвать от себя держащие его руки, он начал торопливо выкрикивать:
– Подождите! Да подождите же!
Все застыли.
– В погребе, – выдохнул бармен.
– Покажи моему капралу, куда идти, и без шуточек, – приказала ему Хеллиан, которая сразу почувствовала себя очень довольной, вот только с уха капало, но и ладно, если кто-нибудь из солдат перестанет подчиняться, она ухо расковыряет и всего его кровью зальет, а это ему вряд ли понравится, так что пусть лучше слушаются и делают, что она от них хочет, «то есть охраняют вход»!
– Сержант?
– Ты что, не слышал – охранять вход, чтоб никто нам не помешал!
– А от кого именно охранять? – уточнил Кривонос. – Не похоже, чтобы кто-нибудь…
– Да от капитана же! Она от нас вряд ли так просто отвяжется, так ее!
Воспоминания, как наконец понял Икарий, связаны друг с другом. Они вовсе не хранятся в отдельных уголках сознания за высокими стенами. Скорее они похожи на ветви дерева, или даже на обширный мозаичный пол, куда можно направлять лампу, подсвечивая то один, то другой участок. Однако, и это он тоже понимал, другим это пятно света кажется ярким и широким, заключает в себе большую часть жизни, и пусть некоторые детали видны неясно, а сцены со временем делаются размытыми и не столь определенными, пятно все равно представляет собой единое целое. Из этого-то и происходит осознание себя как личности.
Которого у него нет и, вероятно, никогда не было. А он, охваченный этим незнанием, уязвим, словно ребенок. Им можно пользоваться, более того, злоупотреблять. Многие так и поступали, поскольку в Икарии была сила, и даже слишком много силы.
Но теперь этой эксплуатации настает конец. Все попытки Таралака Вида его к чему-то склонить звучали лишь как шум отдаленного ветра, дуновения которого его не касаются. Грал будет последним из спутников Икария.
Он стоял посреди улицы и всеми своими чувствами ощущал, что место это ему знакомо, что за скромным серым участком мозаики что-то кроется. И яркий свет вот-вот вспыхнет. Время будет отмеряться с этого мига и до самого отдаленного будущего. Жизнь начнется снова, и уже без риска потерять себя.
Здесь потрудились мои руки. В этом городе. Под этим городом.
Теперь она ждет меня, чтобы пробудиться.
Когда я это сделаю, я начну все сначала. Жизнь, набор камней мозаики, выкладываемых один за другим.
Потом он отправился к двери.
К входу в свою машину.
Он шел, не обращая внимания на тех, кто крался следом, на людей в доспехах и без, торопливо уступавших дорогу. Он слышал, хотя и безо всякого любопытства, звуки схваток, насилия, вспыхивающего на улицах по обе стороны от себя, отдаленные громы, похожие на отзвуки грозы, хотя рассвет был ясным и безветренным. Он проходил сквозь полупрозрачные тени, отбрасываемые столбами дыма, что поднимались над горящими зданиями, фургонами и баррикадами. Он слышал крики и вопли, но не пытался выяснять, откуда они исходят, и предлагать помощь, как обычно поступал в подобных случаях. Переступал через распростертые тела.
Какое-то время он шагал вдоль канала с маслянистой, покрытой пеплом водой, потом, достигнув моста, пересек его и оказался в другой части города, явно более древней. По очередной улице до перекрестка, где свернул налево и продолжил свой путь.
В этом районе было больше людей – день разгорался, отдаленный рев боя на западе был тут еле слышен, – но и здесь они выглядели ошеломленными. Ни обычных разговоров, ни торговцев, выкрикивающих свой товар, ни животных, тянущих груженые повозки. Повсюду, словно дурные предзнаменования, плавали струи дыма, горожане потерянно двигались среди них.