Еще как. Сколько бы т’лан имассов тебе ни подчинялось, от ножа в спину они не защитят. Это открытие стало поворотным в жизни Горлореза. Тысячное или даже десятитысячное войско. Маги и имперские флотилии. Миллионы подданных… Настоящая сила не в этом. Настоящая сила – в кинжале и в руке, которая лежит на спине глупца.
Только на том свете все равны. Такого ты, старый краб, за свою долгую бессмысленную жизнь небось и не слышал. Расписывать горшки – бесполезное занятие, ведь горшки не вечны. От них остаются лишь осколки, которыми усеян песок; строители толкут их и делают замазку для стен; крестьяне крошат их и удобряют почву. И помнится мне, отец, на твою роспись «Пришествие Логроса» зарились куда меньше, чем на портовых шлюх.
Старший сын, наследник рода… но крутить гончарный круг, смешивать глазурь и обжигать горшки – не его призвание. Мог бы изобразить меня, отец. Назвал бы роспись «Пришествие убийцы». Чем не украшение для погребальных урн – для тех, кто погиб от ножа, конечно? Увы, ты мало знал мир, поэтому не понял, что я, мое ремесло и моя война против неравенства в этом самом несправедливом из миров достойны увековечения.
А уж отрекаться от меня и лишать наследства вовсе не стоило.
В четырнадцать лет Горлорез попал в общество неразговорчивых стариков и старух. Как и зачем – не имеет значения. Будущее его было расписано вплоть до шагов, и даже богам не под силу заставить его свернуть с избранного пути.
Время от времени он интересовался судьбой наставников. Все, конечно, были мертвы. Стерва позаботилась. Не то чтобы их смерть означала конец всему. В конце концов, ее людям так и не удалось поймать Горлореза, и едва ли он – единственный, кто спасся от Когтей. Иногда он задумывался и над тем, продолжается ли его путь – в отрыве от Малазанской империи? Впрочем, Горлорез отличался терпением: в таком ремесле по-другому никак.
Адъюнкт, однако, требует верности. Требует служить непонятному делу. Говорит, мы сами себе свидетели. Что ж, по мне, и так сойдет. Убийце лишние глаза ни к чему. Значит, пока что он последует за Тавор и ее войском несчастных глупцов, влекомых Опоннами. Пока что.
Он стоял в личных покоях Бруллига, подпирая стену, сложив руки на груди, и со скучающим интересом наблюдал за происходящим. Время от времени что-то тихонько, слабее комара, кололо сердце.
Бедняга шайх сидел, съежившись, в высоком кресле и истекал потом. Несмотря на выпитое, дрожь в руках у Бруллига не унималась; он уткнулся в кружку и боялся поднимать глаза на стоявших перед ним женщин, закованных в доспехи.
Лостара Йил смотрелась попривлекательнее покойной Ян’тарь – по крайней мере, такие женщины приходились Горлорезу по вкусу. Пардийские татуировки придавали коже чувственности, обильные формы не могли скрыться даже под доспехами, а в движениях ее сквозила грация танцовщицы (сейчас Лостара, конечно, не двигалась, но грация никуда не девалась). Несчастная адъюнкт была ее полной противоположностью. Как и все женщины, которым суждено скрываться в тени более привлекательных подруг, она переносила эту тяготу с показным безразличием, но Горлорез, обладавший талантом угадывать несказанное, видел, какой болью отдавалось безразличие. Вот такая правда человеческого бытия, не хуже и не грубее других. Отсутствие красоты – и так шло от веку – восполнялось другим: искусственными титулами и властью.
Конечно, когда в твоих руках такая власть, ты можешь сходиться с кем угодно; никто на твое лицо не посмотрит. Возможно, поэтому Лостара стояла рядом с Тавор, хотя Горлорез и сомневался. Любовниками они точно не были, да и подругами назвать их язык не поворачивался.
Справа у двери толклась остальная свита адъюнкта. Широкое, грубое лицо Кулака Блистига скрывала тень душевного истощения. Негоже, адъюнкт, держать при себе такого человека – он вытягивает из окружающих жизнь, надежду и веру. Надо от него избавиться, Тавор, и назначить новых Кулаков: Фарадан Сорт, Мадан’тула Раду, Скрипача… Только не капитана Добряка – ни в коем случае, женщина. Или придется разгребать настоящий бунт.
Бунт. Вот оно, слово. Вертелось-вертелось в голове, а теперь оформилось. Назвать явление значит предположить, что оно произойдет – все равно что расчесать царапину и ждать нагноения. Охотники за костями разбросаны – вот в чем беда. Велик шанс, что к концу этого странного похода от войска останется только жалкая горстка, и то в лучшем случае.
Без свидетелей. Мало кому из солдат такое по нраву. Конечно, эти слова сделали их суровее, да только надолго ли? Железо слишком холодное. И горькое на вкус. Боги, достаточно взглянуть на Блистига.
Возле Кулака стоял Вифал, оружейник мекросов. Именно за ним мы зашли в Малаз, а почему – так никто и не знает. Чья кровь на твоей совести, а? Кровь малазанцев. Кровь Ян’тарь, Калама, может, и Быстрого Бена тоже… Стоишь ли ты того? Горлорез ни разу не видел, чтобы Вифал разговаривал с солдатами. Ни слов благодарности, ни сожалений о погибших. Он с ними по воле адъюнкта. Зачем? Ха, так она тебе и сказала! Тавор Паран не из болтливых.
По правую руку от Вифала стоял Банашар – низложенный верховный жрец Д’рек, если верить слухам. Еще один пассажир в армии отщепенцев. Впрочем, цель Банашара Горлорезу известна. Деньги. Тысячи, десятки тысяч монет. Он содержит нас, но все его золото и серебро краденое. Как иначе? Человек не может быть настолько богат. Откуда же деньги? Ответ ясен: из храмовых закромов Червя осени.
Молитесь Червю – платите войску сварливых неудачников. Сдается мне, в молитвах про такое не просят.
Сторонников у Бруллига было раз, два и обчелся: Бальзамова зазноба Шурк Элаль, капитан «Бессмертной благодарности», и ее старший помощник Скорген Кабан по прозвищу Красавчик. Однако вытаскивать шайха из ямы, в которую тот угодил, никто из парочки не спешил.
При этом Шурк – осторожная бестия, пожалуй, куда опаснее самозваного правителя сего островка.
Адъюнкт на приличном торговом наречии разъясняла, как теперь будет управляться Второй Девичий форт. С каждым пунктом лицо Бруллига мрачнело все сильнее.
Невеселое зрелище, однако при желании его можно найти даже забавным.
– Наши корабли будут заходить в гавань, пополнять припасы, – говорила Тавор. – По одному, чтобы не вызывать паники у населения…
Шурк Элаль фыркнула. Она сидела на стуле чуть в стороне, практически перекрывая обзор Горлорезу, чтобы лучше видеть хозяина и гостей. Скорген стоял подле нее, в одной руке держа кружку, из которой наполнял свое бездонное брюхо любимым элем Бруллига, а другой ковыряясь в красном, истерзанном ухе. От выпитого у него началась мощная, раскатистая отрыжка, наполнившая комнату смрадом брожения. Прошло уже полчаса, а останавливаться он, кажется, не собирался.
Насмешливая реакция Шурк не прошла незамеченной.
– Терпение, капитан, – холодно отозвалась Тавор. – Понимаю, вам не терпится уйти, однако мне необходимо переговорить и с вами, чуть позже…
– Конечно, сначала вы лишите Бруллига остатков достоинства.
Шурк грациозным жестом закинула ногу на ногу, сложила руки на колене и мило улыбнулась адъюнкту.
Тавор долго молча разглядывала пиратку бесцветным взглядом, потом повернула голову к свите.
– Банашар?
– Да, адъюнкт?
– Что не так с этой женщиной?
– Она мертва, – ответил бывший жрец. – На ней некромантское проклятие.
– Точно?
– Адъюнкт, – подал голос Горлорез, прокашлявшись, – капрал Смрад сказал то же самое, когда увидел ее в таверне.
Бруллиг, выпучив глаза, уставился на Шурк Элаль. Челюсть его безвольно отвисла.
Скорген Кабан вдруг нахмурился и забегал глазами. Потом вынул палец из единственного уха, рассмотрел налипшую на ноготь массу и сунул в рот.
– Что ж, мои поздравления, – вздохнула Шурк. – Увы, цена моей тайне – грош, так, самолюбие потешить. А если у вас и есть какие-то предрассудки в отношении нежити, то придется мне пересмотреть свое отношение к вам, госпожа адъюнкт. И к вашей пестрой компании.
Неожиданно для Горлореза Тавор улыбнулась.
– Капитан, смею уверить, что в Малазанской империи знакомы с нежитью не понаслышке, хотя не скрою, что с такой бездной очарования я встречаюсь впервые.
Нижние боги, да она заигрывает с этой надухаренной мертвячкой!
– Воистину бездна, – пробормотал Банашар, но развить мысль не соизволил.
Худом траченные жрецы. Ни на что не годны.
– Иными словами, никаких предрассудков мы не испытываем, – подытожила Тавор. – Прошу прощения, что мой вопрос так некстати раскрыл твою сущность. Мне было любопытно.
– Вот и мне любопытно, – отозвалась Шурк, – зачем этой вашей Малазанской империи вторгаться на земли летери?
– Мне сообщали, что это свободный остров…
– Да, завоеватели-эдур оставили нас в покое. Только вы ведь не сюда вторгаетесь, нет. Вам просто нужен плацдарм, чтобы напасть на империю. Вот я и спрашиваю: зачем?
Теперь адъюнкт стала сама серьезность.
– Наш враг – тисте эдур, капитан. Не летерийцы. На самом деле нам нужно народное восстание…
– Не выйдет, – отрезала Шурк Элаль.
– Почему это? – спросила Лостара Йил.
– Потому что нам нравится, как все идет. Более или менее. – Никто не ответил, и Шурк, улыбаясь, продолжила: – Да, эдур ворвались в чудовищный недостроенный дворец в Летерасе и истребили правящую семью. Да, вырезали несколько армий по дороге на столицу. Вот только партизан, которые бы прятались в лесах и лелеяли мечты об отмщении, вы не встретите.
– Почему это? – снова спросила Лостара, не меняя тона.
– Они – завоеватели, но победители – мы. Ах, будь здесь Тегол Беддикт, он бы в два счета вам все разъяснил. Но я попробую. Представлю, что он сидит рядом и подсказывает. Завоевание завоеванию рознь. Конечно, тисте эдур – наши правители, их слово – закон, который нельзя оспорить. На их стороне убийственная магия, а их расправы скоры и прямолинейно жестоки. Они не просто закон, они выше закона, как его понимают летери…