– Вовсе нет.
– Ладно, но поразили кур, и поскольку они не говорят по-летерийски…
– Богатейший житель или нет, Тегол Беддикт, твоя цель – не хвастовство этим богатством, не полное использование власти, которую оно дает. Нет, ты намерен подорвать фундаментальную экономическую систему империи. И я даже представить не могу – зачем.
Тегол пожал плечами.
– Власть всегда уничтожает себя в итоге, Джанат. Будете спорить?
– Нет. Значит, хочешь сказать, что это всего лишь упражнение по власти? Упражнение выльется в урок, который никто не поймет? Метафора стала явью?
– Но, Джанат, когда я говорил о власти, уничтожающей саму себя, это была не метафора. Я говорил буквально. Так скольким же поколениям должников необходимо страдать – пока ловушки цивилизации множатся вокруг них и все больше материальных прихотей им недоступны? Сколько, прежде чем мы все остановимся и крикнем: «Ай-ай! Хватит! Не надо больше страданий, пожалуйста! Не нужно голода, войн и несправедливости!» И насколько я вижу, никаких поколений не хватит. Мы без конца копаем дальше и дальше, поглощая все, до чего можем дотянуться, включая своих соплеменников, как будто это всего лишь неоспоримое проявление какого-то закона природы, для которого нет ни морального контекста, ни этических рамок – несмотря на повсеместное лицемерное провозглашение этих двух понятий.
– Слишком витиеватое выступление, Тегол Беддикт. Минус к оценке.
– Хотите отделаться сухим юмором, Джанат?
– Ой. Ладно, я начинаю постигать твою мотивацию. Ты посеешь хаос и смерть – ради общего блага.
– Если бы я любил жаловаться, сейчас бы взвыл, что никто меня за это не поблагодарит.
– Значит, ты принимаешь ответственность за последствия.
– Кому-то нужно.
Она молчала дюжину ударов сердца, и Тегол увидел, как расширяются ее глаза – в самом деле очаровательные.
– Ты сам – ожившая метафора.
Тегол улыбнулся.
– Не любите меня? Бессмыслица! Как же меня не любить? И как не восхищаться? Я стал воплощением триумфального стяжательства, иконой этого великого безымянного бога! И если я ничего не делаю с громадным состоянием, так я заслужил право на это. По всем священным правилам, заслужил!
– Но в чем польза уничтожения богатства? Уничтожения самой системы, с помощью которой ты его и добился?
– Джанат, а в чем польза хоть чего-нибудь? Владеть – это достоинство? Всю жизнь работать на какую-нибудь богатую жабу – достоинство? Верная служба в каком-нибудь торговом доме – достоинство? Верная чему? Кому? О да, за эту верность платили сотню доксов в неделю? Как за любой товар? Так что же лучше – достоинство эгоистичного стяжательства или достоинство верности работодателю? Разве торговцы, сидящие на куче добра, не безжалостны и не готовы перегрызть глотку, как подобает обладателям завоеванных привилегий? И если для них это хорошо, почему должен отставать самый последний работник в доме? Где достоинство двух взаимоисключающих наборов правил; почему слова «мораль» и «этика» прежде всего срываются с языка у тех, кто позабыл о них, взбираясь на вершину? С каких пор этика и мораль стали орудием подчинения?
Джанат смотрела на него с необъяснимым выражением лица.
Тегол собирался воздеть руки в завершение речи, однако лишь пожал плечами.
– И все же сердце мое разрывается из-за голой курицы.
– Я так и думала, – прошептала Джанат.
– Надо было вам уйти, – сказал Тегол.
– Что?
В переулке торопливо затопали сапоги – к двери. Хлипкая ставня – недавно установленная Буггом во имя скромности Джанат – отлетела в сторону. В комнату ввалились фигуры в доспехах.
Джанат тихо вскрикнула.
Танат Йатванар застыл, не веря глазам. Прибывающие охранники упирались ему в спину, и пришлось растопырить руки, чтобы сдержать их напор и не создавать толкучку в этой нелепой комнате с кудахчущими курами и двумя вылупившими глаза горожанами.
Ну, по крайней мере, она выпятила глаза. Мужчина, печально известный Тегол Беддикт, нелепый в одеяле на булавках, просто смотрел, как Танал уставился на Джанат и улыбается.
– Вот это неожиданность.
– Я… я вас знаю?
Тегол спокойным голосом спросил:
– Я могу чем-то помочь?
Танал, все еще переваривая вопрос Джанат, не сразу обратил внимание на слова Тегола. Потом ухмыльнулся.
– Я пришел, чтобы арестовать вашего слугу. По имени Бугг.
– Ох, ну он не настолько ужасно готовит!
– И как выяснилось, я обнаружил еще одно преступление.
Тегол вздохнул, нагнулся и поднял подушку. Запустив внутрь руку, он вытащил живую курицу. Почти целиком ощипанную, осталось лишь несколько пучков перьев. Птица пыталась хлопать вялыми розовыми крыльями, голова болталась на тощей шейке. Тегол показал курицу.
– Да, вот. Мы, по правде, и не рассчитывали на выкуп в любом случае.
За спиной Танала охранник фыркнул, тут же зажав себе рот.
Танал нахмурился, напомнив себе выяснить, кто позволил смех. Наказание – недельное дежурство вне очереди – послужит напоминанием, чего стоит непрофессионализм в присутствии Танала Йатванара.
– Вы оба арестованы. Джанат – за побег из-под надзора Патриотистов. А Тегол Беддикт – за укрывательство упомянутого беглеца.
– Ну что ж, – сказал Тегол. – Если бы вы проверили отчеты адвокатуры за последние месяцы, вы обнаружили бы официальное помилование Джанат Анар – заочно. Такое помилование вы всегда печатаете, когда кто-то полностью и, обычно, навсегда исчезает. Так что эта ученая получила полное помилование, что в свою очередь означает, что я не укрывал беглеца. А что касается Бугга – когда разыщете его, передайте ему, что он уволен. Я не потерплю в своем доме преступников. Так что теперь вы можете идти, сударь.
Ну нет, второй раз она от меня не сбежит.
– Если упомянутое помилование существует, – возразил Танал Теголу Беддикту, – тогда вы оба, несомненно, будете освобождены с должными извинениями. Однако на данный момент вы под моим надзором. – Он махнул одному из охранников. – Наручники.
– Слушаюсь, командир.
Бугг свернул в узкий переулочек и обнаружил, что дорогу перегородил недавно убитый бычок – ножки согнуты, белый язык болтается; а Ублала Панг, обхватив сломанную шею животного, пыхтит и тянет тушу – лицо покраснело, лиловые вены вздулись на висках. Видно было, как дружное биение сердец отдается в жилах на толстой шее тартенала, который тащит бычка к двери Тегола.
Маленькие глазки засияли при виде Бугга.
– О, хорошо. Помоги.
– Где ты его взял? Неважно. Он ни за что не пройдет в дверь, Ублала. Придется разделывать здесь.
– О. – Гигант махнул рукой. – Вот все время что-нибудь забываю.
– Ублала, Тегол дома?
– Нет. Никого нет.
– Даже Джанат?
Тартенал покачал головой, пристально разглядывая бычка, плотно застрявшего в переулочке.
– Придется оторвать ноги, – сказал Ублала. – А, Бугг, курицы же дома.
Волнение Бугга росло с каждым шагом к дому, и теперь он понял, почему. Но дело было не только в волнении. Нужно было знать. Моя голова – меня отвлекли. Далекие поклонники и что-то ближе…
Бугг перебрался через тушу, проскользнул мимо Ублалы Панга, что оказалось несложно из-за покрывшего гиганта пота, и поспешил к двери.
Ставня сломана, сорвана с хлипких петель. Внутри четыре курицы маршируют по полу, как бездумные солдаты. Подушка Ублалы Панга пытается следовать за ними.
Проклятье. Их сцапали.
В штаб-квартире Патриотистов будет история. Ничего не попишешь. Полное уничтожение, выплеск гнева Старшего бога – да, уже скоро. Слишком много голов поднимутся, прищуриваясь, ощущая голод под языком. Только оставайся на месте. Оставайся на месте, Икарий. Не тянись к мечу, не хмурь брови. Да не омрачат гневные морщины твое нечеловеческое лицо. Оставайся, Икарий!
Он вошел в комнату, нашел большой мешок.
Ублала Панг заслонил дверной проем.
– Что происходит?
Бугг начал бросать нехитрые пожитки в мешок.
– Бугг?
Сунул в мешок курицу, другую.
– Бугг?
Последней была ходячая подушка. Завязав мешок, Бугг повернулся и отдал его Ублале Пангу.
– Найди другое место, где прятаться, – велел он. – А все, что тут, – твое.
– А что с коровой?
– Это бычок.
– Я пробовал, а он застрял.
– Ублала – ладно, оставайся тут, но теперь ты сам по себе. Понял?
– А куда ты идешь? А где все?
Расскажи ему Бугг простыми словами, доступными Ублале Пангу, все могло повернуться иначе. Этот миг Старший бог вспоминал чаще других – в долгие времена воспоминаний. Скажи он правду…
– Они просто ушли, друг, и никто из нас не вернется. Очень долго. А может, и вовсе никогда. Береги себя, Ублала Панг, и опасайся своего нового бога – в нем гораздо больше, чем кажется.
И с этим Бугг вышел, снова перебрался через тушу и пошел к выходу из переулка. Там он остановился.
Его будут искать. На улицах. Нужна ему непрерывная стычка? Нет, только один удар, одна сцена раскрытия силы, чтобы части тел Патриотистов летали по воздуху. Раз – и все. Чтобы не разбудить весь проклятый зверинец. Нет, я должен идти невидимым.
И быстро.
Старший бог пробудил силу, достаточно, чтобы сжать физическое тело, уничтожив его. Оставшись бестелесным, он просочился сквозь грязный уличный булыжник в жилы сточных канав, пронизывающих весь город.
Да, здесь гораздо быстрее, с быстротой мысли…
Он попал в западню, даже не успев почувствовать, что сбился с курса, словно притянутый магнитом. Затянутый, будто водоворотом, каменным блоком, погребенным в темноте. Камень силы – собственной силы Маэля – проклятый алтарь!
Настойчиво призывающий, сковывающий, как все алтари стараются сковать своих избранных богов. Конечно, никаких чувств, никакой злобы, просто свойство структуры. Привкус древней крови, впитавшейся капля за каплей в кристаллическое кружево камня.
Маэль сопротивлялся, его рев заставил дрожать нутро Летераса; он решил восстановить физическое тело, чтобы собрать силы…