– А от летерийского щита пользы вообще почти никакой, – добавил Спрут. – Мог бы уже, Корабб, и сообразить за последнее время.
– Если его разобьют, я найду другой.
Он так жаждал неминуемой битвы. Вопли, визг умирающих, ужас в глазах катящихся назад врагов, которых они раз за разом отбрасывают. Морпехи этого заслужили, о да. Битвы, которой они все так ждут, у самых стен Летераса – усеянных горожанами, которые с удивлением, с изумлением, с благоговением взирают, как Корабб Бхилан Тэну’алас сражается с яростью, обжигающей душу каждого, кто это видит…
Этого пойла Хеллиан больше в рот не возьмет. Только представьте – все еще пьяная, и при этом одновременно хочется блевать, воды и что-то мерещится. Чуть ли не хуже, чем тот праздник Паральта в Картуле, когда на каждом втором костюм огромного паука, а Хеллиан, не переставая вопить, пытается затоптать всех до единого.
Сейчас она трусила вперед во главе своего ублюдочного взвода в неясном полусвете зари, а из обрывков разговоров, которым удавалось прорваться сквозь окутывающий ее туман, вроде как поняла, что эдур у них прямо на хвосте – как десять тысяч гигантских пауков, челюсти которых только и ждут, чтобы впиться в невинных чаек и перепуганных женщин. Хуже всего то, что треклятая колонна марширует прямиком в паучью сеть, расставленную, чтобы их опутать.
Тем временем еще и галлюцинации досаждают. Например, ее капрал опять раздвоился. Один здесь, другой там, говорят оба одновременно, но не одно и то же, да еще и голоса у них разные. А этот болван с коровьими глазами и дурацким именем, что постоянно ошивается где-то поблизости? Как его – Мордоворот? Болиголов? Неважно, она все равно его лет на десять старше, а то и больше, если судить по тому, какая у него гладкая кожа на лице – может, он Гладкоморд? – боги, как у четырнадцатилетнего! Взахлеб рассказывает какую-то дикую историю, дескать, он – принц, последний наследник трона, а сейчас собирает семена, чтобы высадить в самую лучшую почву, и чтоб никаких кактусов, а для этого ему нужно… что ж ему нужно-то? Она так толком и не поняла, только у нее в голове на этот счет стали возникать всякие неприличные мысли, и в первую очередь – всепоглощающее желание мальчонку растлить, да так, чтобы он никогда уже не оклемался, потому что пусть знает, она из тех, с кем лучше не связываться, а то сам потом не развяжешься. Так что в конечном итоге все, наверное, упирается в право. Право срывать цветы невинности, а на это способна даже испуганная женщина, так?
Проходим через очередную деревню, и, эй – это не предвещает ничего хорошего. Деревню методично сровняли с землей, на месте домов лишь кучи мусора. Армии так делают, чтобы лишить противника укрытия, чтобы не дать ему построить редуты и все такое. Деревьев за ней тоже нет, лишь ровные вспаханные поля, межевой кустарник вырублен под корень, злаки сожжены, только черные стебли торчат щетиной, а утреннее солнце уже целит своими убийственными стрелами прямо ей в голову, так что приходится сделать несколько глотков из быстро тающего запаса фаларийского рома с транспортов…
Хвала Худу, немного полегчало.
Капралы снова слились в одного – добрый знак, – он показывает вперед и что-то говорит…
– Что? Обожди, Дохлый Ножик, чего ты там сказал?
– На склоне напротив, сержант! Видите, нас там ожидает целая армия. Видите? Верхние боги, нам конец! Их тысячи! Нет, больше чем…
– Помолчи! Сама все прекрасно вижу…
– Но вы не туда смотрите!
– Неважно, капрал, куда я смотрю. Главное, что я их вижу, так? Теперь не толпись и найди Урба – его лучше не отпускать далеко, чтоб не убили, дурачок такой неловкий…
– Урб не подойдет, сержант.
– Это еще почему?
– Из-за Мертвоголова, понимаете? Он объявил, что его сердце принадлежит вам…
– Его что? Слушай, иди и объясни Травяной Голове, что голову он может забрать обратно, потому что она мне на хрен не нужна, а вот хрен его мне как раз пригодится, сразу же, как только мы поубиваем этих стервецов, а может, и раньше, если представится случай, а сейчас тащи сюда Урба – я за него отчаю… то есть отвечаю с тех пор, как позволила дурню выбить дверь в храме…
– Сержант, он не…
– Да что ж у тебя голос-то все время меняется?
– Итак, – объявил командующий летерийскими войсками, выстроившимися вдоль гребня, – вот и они. Что скажете, Сиррин Канар? Меньше тысячи? Мне тоже так кажется. И прошли досюда от самого побережья? Невероятно.
– Они протянули так далеко, – нахмурился Сиррин, – потому что не желали принимать бой.
– Чушь, – не согласился ветеран. – Они сражались ровно столько, сколько было нужно, и делали это превосходно, что могут подтвердить Ханради и его эдур. Странник, меньше тысячи! Чего бы я только ни добился, будь у меня десять тысяч таких бойцов, финадд. Пилотт, Коршенн, Загорье, Трюс, Перешеек – мы бы всех поставили под свою руку. Два года походов, не больше.
– Пусть так, – заметил Сиррин, – но этих мы намерены убить всех до единого.
– Верно, финадд, – вздохнул командующий. – Намерены. – Поколебавшись, он бросил на Сиррина неожиданно виноватый взгляд. – Не уверен, финадд, что нам представится возможность значительно истощить силы эдур. В конце концов, свое дело они уже сделали, им нужно только врыться в землю позади этих малазанцев – когда бедолаги не выдержат, а это совершенно неизбежно, они побегут прямо на копья эдур Ханради, тут все и закончится.
Сиррин Канар пожал плечами.
– Я по-прежнему не понимаю, как этим малазанцам взбрело в голову, что им удастся одной тысячей солдат завоевать целую империю. Пусть даже у них есть эта взрывчатка и все остальное.
– Вы забываете, финадд, про их жуткое колдовство.
– Жуткое в том, что касается скрытности, способности прятаться от наших войск. Только и всего. Сейчас же от этого умения нет никакого проку. Мы видим противника, они открыты нашему взгляду и поэтому умрут.
– В таком случае есть смысл приступать, – объявил командующий, пожалуй что несколько резковато, и сделал жест магам, чтобы они выдвигались вперед.
Внизу, на просторной равнине, которая для вторгшейся армии – если только ее можно так назвать – станет полем последней битвы, малазанская колонна принялась стремительно перестраиваться в оборонительное кольцо. Командующий хмыкнул:
– Они не питают иллюзий, финадд, вы не находите? Им конец, и они это знают. Так что ни бегства, ни какого-либо отступления не будет. Посмотрите! Они останутся там до тех пор, пока не умрут.
Теперь, когда силы вторжения выстроились кольцом в самом центре поля, стало ясно, как же их до нелепого мало. Командующий посмотрел на семерых магов, которые сейчас, встав на самом гребне, готовились завершить ритуал, начатый неделю назад. Потом перевел взгляд на кучку малазанцев вдалеке.
– Странник, благослови их души, – прошептал он.
Стало очевидно, что атри-преда Биватт, несмотря на все свое нетерпение, в последний момент все-таки решила оттянуть начало битвы, позволив солнцу без помех продолжать его собственный бой с покрывающей морское дно грязью. Увы, подобная задержка была не в интересах Красной Маски, так что начинать пришлось ему.
Каждый из летерийских магов находился внутри защитного кольца из солдат, держащих щиты увеличенного размера. Они были вне досягаемости стрел, и тем не менее Биватт не могла не осознавать их уязвимость, особенно когда они начнут призывающий магическую силу ритуал.
Ток Анастер, севший на лошадь, чтобы лучше все видеть, ощутил, как шрамы на месте отсутствующего глаза вспыхнули диким зудом, почувствовал, что сам воздух уплотнился и задрожал – двое магов слили сейчас свою волю воедино. Он подозревал, что долго поддерживать ее в таком состоянии они не смогут. Волшебство обязано извергнуться, его придется высвободить. Чтобы оно хлынуло пенными волнами по дну моря, выжигая под собой почву, и врезалось в строй оул’данов. Где от него умрут сотни, быть может, тысячи воинов.
Против такого оставшиеся у Красной Маски несколько шаманов были бессильны. Все то, что служило степному племени источником силы, оказалось разорвано, разметано в клочки постоянными перемещениями, осквернением священных мест, бесчисленными смертями воинов, стариков и детей. Культура оул’данов, как начал понимать Ток, рассыпалась на куски. Для того чтобы спасти ее, чтобы возродить свой народ, Красной Маске сегодня требовалась победа, и он готов был заплатить за нее любую цену.
В том числе, при необходимости, пожертвовать своими к’чейн че’маллями.
За своей странной броней, за мечами, слившимися с конечностями охотника К’елль, за беззвучной речью и своим необъяснимым союзом с Красной Маской Оул’дана к’чейн че’малли оставались рептилиями, кровь их была холодной, а где-то в глубинах мозга, вероятно, еще жили древние воспоминания, память о доцивилизованных временах, о дикости, скрытой в клубке инстинктов. В ледяной крови таилось терпение идеальных хищников.
Рептилии. Ящеры долбаные.
Примерно в тридцати шагах от того места, где стояли маги со своей охраной, береговой склон переходил в дно древнего моря, сплошную глинистую равнину, из которой кое-где торчали грязные, сплющенные клочки травы. Прошедшие дожди покрыли ее лужами, вода из них сейчас медленно уходила, просачиваясь вниз, в слои ила.
К’чейн че’малли закопались в эту грязь, вероятно, еще ночью, пока над древним морем не переставая хлестал дождь. Несмотря на свой огромный размер, они прекрасно умели зарываться, не оставляя ни малейшего следа, – во всяком случае, доступного случайному наблюдателю. В конце концов, никому и в голову не пришло бы, что подобные зверюги могут попросту исчезнуть.
Красная Маска более или менее угадал, где именно расположатся маги. Если на то пошло, он сам и подсказал им эти позиции, откуда волны магии, слившись, нанесут наибольший ущерб ожидающим воинам. И Саг’Чурок, и Гунт Мах, восстав, оказались на подходящем расстоянии для внезапной атаки.
Многоголосый крик ужаса, когда плоская поверхность у самого берега вдруг вздыбилась – и в следующее мгновение демонические существа, со спин которых текли потоки грязи, устремились вверх по склону, каждое на своего мага.