Наша квартира и мысли о семье вдруг перестали греть меня своим уютом, и я подумала: «Может, и правда уйти к Пете праздновать Новый год?» Но тут в комнату вошла мама со свежеиспеченным имбирным печеньем.
– О, вкуснотища какая! – сказал папа.
Мама улыбнулась ему, и у меня будто камень с плеч упал. Сразу стало легко и хорошо. Я подскочила к тарелке, слопала несколько печенек, обнялась с мамой, подставляя под ее ласковые руки свою голову, и жизнь заиграла новыми красками.
«Нет! Никуда я не пойду! Дома, с семьей!» – билась в голове радостная мысль, когда мы с Аней вернулись к украшению елки.
В десятом часу вечера, выйдя из душа, я протерла запотевшее зеркало и рассмотрела свое покрасневшее от жара лицо. Впервые после операции и больницы у меня появилось желание накраситься.
Вдруг в дверь постучали.
– Вер, пошевеливайся! Скоро за стол будем садиться! – сказала мама.
Я вышла из ванной, прошмыгнула в свою комнату, где меня ждала неутомимая Аня, и надела праздничное платье.
Когда в одиннадцать часов мы стали рассаживаться за столом, я все еще боялась, что сейчас снова кто-то из родителей взорвется и ощущение покоя и уюта будет потеряно навсегда, но дневное напряжение спало, и мама с папой говорили как ни в чем не бывало. Когда мама переоделась в нарядное платье, папа даже сделал ей комплимент. «Ну, слава богу, – подумала я. – Пусть так и будет, хорошо и спокойно».
Около полуночи Петя скинул мне фотографию их новогоднего стола, потом – нарядного себя. Я отправила ему сердце, а он мне в ответ написал: «Этот год был лучшим, потому что я решился тебя поцеловать».
Уже загадывая желание ровно в полночь под бой курантов, я подумала: «Вот бы всегда было так хорошо и спокойно. Не нужно никаких бурь».
Часть 2
14
В школе мы не скрывали своих чувств. Первое время после январских каникул старшеклассники гудели, обсуждая меня и Петю, но очень скоро все привыкли. Петя настоял на том, чтобы в столовой я сидела за столом их компании. Я сначала отнекивалась, боясь, что его друзья меня не примут, но он все же убедил меня попробовать и оказался прав: мне просто нужно было чуть больше времени, чтобы стать своей.
Петины друзья терпеливо ждали, когда пройдет моя стеснительность, всегда слушали, когда я подавала голос, поддерживали мои шутки, и к концу зимы я совсем расслабилась рядом с ними, а с одной из девушек, Светой, даже стала крепко дружить. Мне не хватало такой девчачьей близости, которая у меня была с Леной и которую нам не удалось сохранить, когда она уехала. Была еще общительная и милая Катя. Но ее шумный чрезмерный энтузиазм не уживался с моим стремлением к покою, поэтому близкая дружба нас не связала. Зато со Светой мы нашли друг друга.
Света мне нравилась своей отзывчивостью и добротой, а ее кудрявое каре с подвитыми внутрь кончиками еще больше смягчало весь ее образ. Мы сошлись на любви к красоте. Света была единственной, кто мог выдержать мои долгие прогулки по городу со «Сменой» в поисках одного-единственного уникального и неповторимого кадра. Во время прогулок мы много говорили о личном, шутили, и вдруг я ощутила, что рядом с ней куда-то девался этот дымчатый ужас, надоедливая тревога, которая вечно летала за мной и готова была напрыгнуть в любой момент.
Не складывались отношения только с Марком. Причем сложно было сказать почему. Не то чтобы мы друг другу не нравились или открыто ругались, просто, скорее, не понимали друг друга: в компании наши реплики часто противоречили друг другу, в споре мы всегда занимали разные позиции, и иногда Марк делал выпады в мою сторону, на которые я не знала как реагировать. Ничего обидного он не говорил, но задеть так, что становилось неприятно, мог. Я часто анализировала, в какой момент наши отношения из нейтральных скатились в минусовые, и раз за разом в своих размышлениях возвращалась к одному воспоминанию.
В тот день Петя стоял перед выбором, провести день со мной в парке, пока я фотографирую прохожих, или поехать на дачу с друзьями.
– Останься со мной, – попросила я, – мы погуляем, выпьем какао. Здо́рово будет.
Он улыбнулся, притянул меня к себе и позвонил Марку:
– Слушай, я не поеду. Я сегодня с Верой.
Динамики в телефоне хорошо работали, поэтому я услышала, как Марк помолчал, а потом сказал:
– Да у тебя с Верой твоей еще лет пятьдесят впереди, а дача свободная мне перепадает раз в вечность.
– Съездим еще. Пока без меня развлекайтесь.
– Мы уже ездили без тебя. Ну ладно, надеюсь, вы тоже нормально развлечетесь.
– Пока, – быстро сказал Петя и сбросил.
Думаю, тогда и пробежала трещина. Наверно, Марк стал воспринимать меня как помеху для их дружбы. И было много еще подобных мелких ситуаций, которые делали трещину все шире и шире.
Неприязнь наша с Марком была неявной, но ощутимой для наблюдательного человека. Он спорил со мной по любому поводу и всегда ставил в тупик. Марк принадлежал к тем людям, которые имеют ослиное упрямство. И даже если его аргументы звучали малоубедительно и глупо, я всегда проигрывала, потому что он спорил ради спора, а не ради истины. Неприязнь свою мне было скрывать сложно, и часто она проявлялась в высокомерном тоне и пренебрежительном взгляде.
Однажды мы с Петей, Марком, Светой и Катей возвращались вместе из школы. Мы зашли в кофейню, чтобы взять кофе с собой. Я покупала напиток первой, но на кассе замешкалась, пытаясь найти карту в сумке. Вдруг позади послышался раздраженный вздох. Я обернулась к Марку.
– Что? – спросила я холодно.
– Я молчу.
Сжав губы я снова полезла в сумку, но карта никак не находилась. Тогда, начав нервничать из-за того, что Марк давил на меня своим раздражением, я достала из сумки «Смену» и несколько тетрадей.
– Петь, подержи, пожалуйста, – попросила я.
– Жизнь становится проще, если не таскать с собой грузовик вещей, – сказал Марк, наблюдая, как я выкладываю в руки Пете учебники и тетрадки, чтобы добраться до дна сумки.
– Это все мне нужно, – отозвалась я.
– Ага, особенно фоторужье твое – очень нужная вещь в школе.
– Марк, – устало сказал Петя, – ну хватит уже, а. Вер, да зачем тебе карта? Давай я тебе кофе куплю.
Мне было неловко и дальше всех задерживать, поэтому я согласилась.
– Как жаль, что гениальные мысли приходят слишком поздно, – с притворным вздохом сказал Марк.
И вдруг я взорвалась:
– Как жаль, что вовремя заткнуться тоже не каждый умеет.
Мне стало стыдно сразу же, как только я произнесла эти слова. Ребята замолчали и удивленно посмотрели на нас: настолько велика была разница между подшучивающей интонацией Марка и моим злым ответом.
– Так, ну ладно, давайте все заказывайте уже и пойдем, – сказал Петя, будто ничего не случилось.
Я отошла подальше и убрала вещи в рюкзак.
«Ну зачем я сорвалась! Ведь этот клоун только этого и хотел!» – ругала я себя.
Петя подошел ко мне и протянул стаканчик с кофе.
– Вер, нормально все? – спросил он.
– Мне нужно извиниться перед Марком, наверно, да?
Петя покачал головой и нахмурился:
– Не переживай. Марк сам виноват и знает это. У него тормоза абсолютно не работают.
И все-таки я чувствовала, что для собственного успокоения должна подойти к Марку и попросить прощения. Пусть он высмеет, пусть съязвит, но моя совесть будет чиста.
Всю дорогу до дома я набиралась сил и сверлила спину Марка взглядом, раздумывая над тем, в какой момент лучше извиниться: «Наверно, надо будет попросить его отойти со мной и уже наедине… Или завтра в школе? Или после школы? Поймаю его в раздевалке! Хотя у нас завтра разные факультативы, их группу могут отпустить раньше. Тогда до уроков! Но я обычно опаздываю…»
Так ничего и не решив, я попрощалась с ребятами и вошла в подъезд, а на следующее утро совесть уже не трубила настолько оглушительно, и я решила оставить этот эпизод в прошлом: «Извиняться еще я буду перед этим клоуном… Ничего, перебьется!»
К концу февраля сильно потеплело, и снег сменился жидкой грязью. Каждый день, выходя на улицу, я ворчала: «Когда там уже весна?» Ужасно не хватало солнца, и я то и дело смотрела в календарь, подгоняя время. А еще продолжала заниматься с Дмитрием Николаевичем фотографией и умело избегать разговора с родителями о будущем и поступлении. К репетиторам ходила, задания выполняла, училась усердно – и этим, я считала, выполняла свой долг.
В одну из суббот, когда я пришла на занятие во Дворец культуры, Дмитрий Николаевич сказал:
– Так, пришла пора портретной съемки! Познакомься: это Вова, мой внук.
Я посмотрела за спину Дмитрия Николаевича и увидела на кресле десятилетнего пухлого мальчишку, который играл во что-то в телефоне.
– Вова, встань сюда.
Нехотя тот отложил телефон и встал на постамент, на котором обычно стоят статуи.
– Давай, сделай портрет, – сказал мне Дмитрий Николаевич, – но пока на обычный фотоаппарат. На, возьми мой. Нам нужно сразу увидеть результат.
Я сфотографировала.
– Все, Вова, свободен, – сказал Дмитрий Николаевич.
Мы с ним склонились над снимком.
– Вот смотри. Все, что я могу сказать по снимку, что Вове примерно десять лет. А школьник он или беспризорник? А какой у него характер? А он спокойный или шебутной? А он хотел фотографироваться или нет? Всего этого на снимке нет. А раз нет истории, нет и глубины. Твоя задача следующая. Я хочу, чтобы всю неделю ты делала портреты людей. Желательно не очень знакомых или неблизких друзей. Хочу, чтобы ты научилась раскрывать человека в кадре, искать в каждом индивидуальное, красивое, цепляться за это. Учись чувствовать человека, его силу и раскрывать это через взгляд, через положение рук и тела. Понятно?
Я кивнула, хотя задача привела меня в ужас. Общаться с малознакомыми людьми, просить их позировать и пытаться раскрыть их как личностей… Стоило только представить, как тут же затряслись ноги. Но я решила немного схитрить и пофотографировать одноклассников и друзей Пети, а не незнакомцев.