Задание давалось тяжело. И я решила схитрить еще больше, начав со своих друзей. Я подошла к Свете.
– Свет, – спросила я, – а как бы ты себя одним словом описала?
– Спокойная.
Я попросила Свету прямо как есть, в школьной форме, встать напротив окна и держать голову прямо. Кадр должен был получиться абсолютно симметричным, а Светина поза должна была вытягивать его еще и вверх. Тотальное спокойствие.
Конечно, я сфотографировала и Петю, сделав акцент на его глаза.
В кадр попали многие. И, что удивительно, все были настроены доброжелательно и заинтересованы.
Когда я сфотографировала уже всех, кого только могла, на пленке оставался еще один кадр. И я стала присматриваться к Марку: когда он смеялся вместе с друзьями, когда ехидничал на уроках, – словом, пыталась увидеть нечто такое важное и красивое, что говорило бы о нем все по одной только фотографии.
Однажды после урока Марк попросил меня задержаться в классе. Выпроводив самую медленную и любопытную одноклассницу, он закрыл дверь и обернулся.
– Хватит. Ты меня напрягаешь.
Я ничего не поняла, и он добавил:
– Зачем ты на меня постоянно смотришь? Еще так, как будто доглядеться до чего-то не можешь. Влюбилась?
– Нет, – спокойно ответила я, хотя внутри все взорвалось из-за его дурацкого предположения. – Мне для фотографии надо.
– Для какой?
– Портретный снимок.
– Я, кажется, не соглашался на портрет.
– Я просто…
– Просто хватит, – перебил Марк. – Раздражает. Дыру на мне протрешь, кто потом зашивать будет? – И вышел.
Произошедшее должно было еще больше отвратить меня от Марка, но я вдруг сумела посмотреть на наш разговор без обиды и уязвленного самолюбия и заметить, как было смело то, что он не стал делать вид, что все в порядке, а высказал, что ему не нравилось. Прямолинейность стала первым положительным качеством, которое я заметила в Марке.
А однажды, придя в школу почти на сорок минут раньше начала первого урока, я застала Марка в раздевалке с книгой. Меня поразил его образ: джинсы (которые в школе были запрещены), красные конверсы, футболка без пиджака, засос на шее и «Над пропастью во ржи» в руках. Я и подумать не могла, что такой, как он, мог увлекаться чтением.
Увидев меня, он тут же весь напрягся, быстро убрал книгу и достал телефон.
Я не сдержалась:
– Марк, прости, что отвлекаю. Привет. А можно я тебя сфотографирую? Я тебе в прошлый раз не успела объяснить. У меня просто задание от учителя делать портреты людей, которые раскрывают их. А тут ты, с книгой. Я не знала, что ты любишь читать. И конверсы крутые, и вообще.
– Вер, – сказал Марк в тон мне, – я тебе в прошлый раз вроде успел объяснить, что ко мне с твоим хобби лезть не надо.
– Но…
– Отстань.
Я расстроенно кивнула, быстро переоделась и выбежала из раздевалки. «И все-таки он клоун. Прямолинейное клоунище! Одно положительное качество еще ничего не значит. Не хочешь фотографироваться? Ну и не надо! Ну и сиди! Я еще стану великим фотографом, и мы посмотрим!..» – мстительно думала я.
Но жизнь повернула все так, что мое отношение к Марку поменялось быстро и неожиданно. На последнем уроке кто-то забыл черный портфель. Марк в раздевалке поднял его над головой и громко спросил:
– Чей?
Костя Кириллов, пловец, кивнул в сторону Заиры, покрытой девочки-мусульманки, и пошутил, что если портфель ее, то надо вызывать МЧС, чтобы они проверили его на бомбу. Все похихикали. Я посмотрела на Заиру. Она улыбнулась для вида и сразу же отвернулась. Плечи ее опустились. Я даже представить не могла, как это больно, когда за одну только веру в твою сторону могут отпускать такие шпильки.
Я стояла и не знала, как быть. Внутри от возмущения все кипело. Ясно было только одно: если промолчу, то предам все, что знаю о себе и о жизни, и тогда не останется ничего хорошего во мне, за что можно было бы зацепиться.
– Ты думай, что говоришь! – чувствуя, как потеют ладони от страха, сказала я.
Костя нашел меня глазами:
– А что такого? Я и про тебя могу сказать, что на твоих щеках вместо подушек спать можно. На правду не обижаются.
«Что я могу ему сделать? Как постоять за себя и Заиру? Неужели у меня правда такие пухлые щеки? Если бы здесь был Петя, он бы заступился», – пронеслись в голове мысли одна за другой.
Петя в тот день болел и остался дома.
Вдруг к Косте подошел Марк, встал так близко-близко, что их лбы почти коснулись, и тихо, но очень внушительно сказал:
– Из-за религии, национальности и внешности издеваться – это днище полное, Костян.
Тот стушевался, и инцидент был забыт, а Марк стал для меня уже другим. Теперь, когда мы виделись, я не могла называть его про себя клоуном. И хотя поведение его почти не изменилось, чувство глубокого и искреннего уважения к нему крепло во мне день ото дня.
13
А тем временем наступил март. Огромные сугробы снега по-прежнему возвышались над нами, но в воздухе уже чувствовалась весна, припекало солнце. Я надевала солнцезащитные очки и блаженно улыбалась каждый раз, когда открывала дверь подъезда и видела, как все вокруг оживает, сбрасывая с себя оковы зимы и тяжести.
Одиннадцатиклассники начали шептаться о выпускном. За нашим столом во время обеда девочки восторженно болтали о фасонах платьев, о ткани и о выборе ателье. Иногда я присоединялась к ним в этих разговорах, но очень быстро мои мысли улетали от выпускного к тому, что будет после, – ко взрослой жизни. От необходимости решать что-то важное, что определит мое будущее, плечи холодели, я уносила свой поднос и старалась отвлечься на суету в коридорах.
Дисциплина в школе заметно ослабла. Старшеклассники уже не боялись гнева учителей, а выпускники осознавали свою безнаказанность.
Мы почти все прогуливали. Я – чтобы поснимать, а другие ребята – чтобы получше подготовиться к занятию с репетитором или поспать подольше перед подготовкой к экзамену. Но руководство школы причины пропусков не волновали, из-за чего дружным строем мы почти каждую неделю ходили в актовый зал, где директор и каждый завуч старались проявить некий авторитет, который, как они думали, еще имели в наших глазах. Но это было бессмысленно. Чем школа могла напугать тех, кто боялся того, что будет после нее? Да если бы грозный завуч был нашим самым больши́м кошмаром – какое бы это было счастье!
Однажды мы с девочками сидели в раздевалке, прогуливая физкультуру. Вошел Марк, взял свою куртку и вышел.
– Он на уроках вообще не бывает, – проговорила я, уставившись ему в спину.
– Слушай, – сказала болтушка Милена, – у него мать не для того замуж за богатого старика выходила, чтобы нашему Марику пришлось упахиваться в институте и горбатиться на работе. У него все схвачено. Кстати, видела ее? Мать его? Она приходила недавно, помнишь, мы пришли на урок, а нас классная попросила в коридоре подождать. Она еще с блондинкой болтала, помнишь? Вот, это она была, мама его. Дешево выглядит, правда? Я чуть от смеха не упала, когда увидела ее белые колготки и юбку эту джинсовую короткую. А кудри видела? Такая химия…
– Ты платье для выпускного уже себе выбрала? – спросила я.
Милена увлеченно начала рассуждать о качестве кружева для лифа, не мешая мне погружаться в свои мысли. Иногда посплетничать приятно, но то, что говорила Милена, было пропитано какой-то страшной небрежностью. Именно такая, легко брошенная для собственного удовольствия фраза и может ранить больше всего. И еще слишком живо во мне было воспоминание о том, как Марк заступился за Заиру, чтобы равнодушно слушать, как его унижают.
И хоть я перевела тему, но слова Милены о Марке пропустить мимо ушей не смогла. Из разговоров с Петей я знала, что Марк из состоятельной семьи, и всегда немножко завидовала этому. Как это прекрасно, думала я, что есть соломка в виде семейных денег, на которую в случае чего можно будет упасть.
Марк вернулся через десять минут. И спокойно, без суеты, стал снимать куртку.
«Волнует ли его вообще хоть что-то? – думала я. – Наверняка не жизнь, а сказка. И любовь одноклассников, и друзья хорошие, и перспективы отличные, и сам он находчивый… Вот у кого никаких тревог о будущем. Тоже так хочу. Беззаботно жить и смеяться».
Вдруг я почувствовала, как накатывает тоска и жалость к себе. Чтобы прервать круг тяжелых мыслей, схватила «Смену», накинула куртку и, наплевав на экзамены, предупреждения учителей и возможные проблемы, убежала фотографировать в парк.
Вернулась я только к последнему уроку геометрии. МихНих строго следил за прогулами. Я вбежала в класс перед самым звонком, и сразу за мной дверь захлопнулась. Первое свободное место, которое бросилось мне в глаза, было рядом с Марком (Петя по-прежнему болел). Я осмотрела класс, ища, к кому бы еще подсесть, но МихНих раздраженно сказал:
– Вера, я бы попросил не мешать мне.
Я смутилась и все-таки опустилась на стул рядом с Марком. Меня мгновенно окутала сильная и какая-то даже немного бешеная энергия, исходящая от него. Марк отодвинулся, чтобы наши локти не соприкасались. Я вздохнула и достала из сумки тетрадь. МихНих начал объяснять у доски новую тему. Я пыталась слушать, но мысли убегали к соседу справа. Я чутко следила, как Марк дышит, немного меняет положение тела, листает учебник и жует мятную жвачку, свежий запах которой доносился и до меня.
Когда МихНих начал диктовать условия задачи, я заметила, что Марк несколько раз чиркнул ручкой в тетради и чертыхнулся.
– У меня запасная есть, если что, – шепнула я.
Марк глянул на меня и сказал:
– Супер, спасибо, давай.
Я полезла в сумку, нащупала ручку, протянула ее Марку, а потом резко отдернула назад.
– Ты чего? – спросил он удивленно.
– Она протекает. Я всегда после нее вся в чернилах. Замараешься. Погоди, я другую достану.
Снова нагнулась над сумкой, достала еще одну ручку и протянула ее Марку. Тот улыбнулся.
– Что?
Он покачал головой.