– Мам! Ты чего! Никто не собирается еще жениться.
– Это понятно. Но мне кажется, что любая девочка, влюбившись, представляет себе свадьбу. Или я не права? По крайней мере, в мое время было так.
Я отшутилась и быстро отправила в рот кусочек торта. Мамины слова взметнули вверх все мои мысли и переживания, которые я до этого сама не осознавала: «Петя и я… Я и Петя… Школа закончится через несколько месяцев, мы разъедемся по институтам… И что потом?» Я вдруг поняла, что никогда не представляла себя в белом платье рядом с Петей. Я вообще ничего с ним не представляла. Эти мысли мгновенно вогнали меня в тоску, и я усилием воли заставила их исчезнуть, потому что если бы продолжила думать, то точно пришла бы к выводам, которые меня пугали.
Когда в замке́ стал поворачиваться ключ, мы с мамой вышли в прихожую, чтобы встретить папу. Он был пьян, шутливо поклонился нам и, не раздеваясь, прошел в спальню. Мама раздраженно вздохнула, а ночью пришла ко мне в комнату.
– Ты не против, Вер, если я сегодня посплю с тобой?
– Хорошо. – Я отодвинулась на другую сторону неширокой кровати.
– Спасибо, малыш.
Мама устроилась рядом и обняла меня.
– А почему ты не с папой? – спросила я, ощущая, как равномерно вверх и вниз ходит мамина грудь.
– Он занял всю кровать, – с неестественным смешком сказала мама.
Так в обнимку мы и уснули.
А в понедельник впервые случилась наша с Петей ссора. Разругаться в пух и прах с ним было невозможно, потому что спокойствие и здравый смысл всегда побеждали в нем взрыв чувств, но иногда из-за своей рассудительности он забывал про то, что не все такие, как он.
Мы выпили с ним какао в кофейне, когда у нас закончились занятия с репетиторами, и пошли пешком до моего дома. Весна все больше завладевала миром, и уже повсюду начали появляться проталины. Теплый, прогретый ярким солнцем ветер обдувал наши лица.
– В общем, родители уже копытом бьют и требуют от меня список институтов, куда я хочу поступать, – закончила я.
– А ты?
– А я все больше убеждаюсь, что не хочу связывать свою жизнь ни с математикой, ни с физикой.
– Слушай, Вер, тогда тебе надо взять себя в руки и поговорить с родителями. А то ходишь к репетитору, тратишь и деньги, и время.
Мысль честно во всем признаться родителям напугала меня. Я представила, как разочарованно смотрит на меня папа и как расстраивается мама. Внутри у меня все затряслось.
– Они же любят тебя, они поймут, – добавил Петя.
Я недоверчиво посмотрела на него и подумала: «Неужели он правда верит в то, что говорит?» Мои родители настолько сильно давили на меня и совсем не интересовались моим мнением, что я даже подумать не могла, что можно не таиться от них, а прямо и честно все сказать.
– Твои родители все в тебе принимают? – спросила я.
Петя пожал плечами:
– Ну да.
– Повезло тебе реально соответствовать их ожиданиям. Я бы тоже была счастлива, если бы любила физику. По крайней мере, жизнь стала бы проще.
– Все твои проблемы решаются одним разговором, – повторил Петя как-то устало.
– Да не поймут они. И что им говорить? Самой бы еще что-то понять. Не физику, а что? Кто я вообще? Понятия не имею…
– Что делать со своей жизнью, – перебил меня Петя. – Ты произносишь эту фразу чаще, чем дышишь.
Я остановилась как вкопанная.
– Ты меня передразниваешь?
Он прошел чуть вперед, снова раздраженно вздохнул и повернулся ко мне.
– Да просто надоело, Вер. Тебе нужно взять себя в руки. Не знаешь, что делать со своей жизнью? Так узнай! Создай собственный план, потому что никакой другой с неба не свалится.
– Ты просто не понимаешь.
– Что я не понимаю? Как тебе плохо? Ты думаешь, мне плохо не бывает? И тревожно не бывает? И страха я не испытываю? Да все испытывают!
– Да, но не так. Мне очень страшно. И я даже не понимаю, куда идти. Настолько все, что происходило со мной семнадцать лет, было бездумно, не про меня, что сейчас я ощущаю себя тикающей бомбой и если помещу в себя хоть что-то, что не разделяю, то просто взорвусь.
– Вот это меня и бесит в нашем поколении. Все такие нытики! Марк тоже может часами сидеть и копаться в себе. А все просто! Надо делать хоть что-то!
– Это подходит тебе! Ты знаешь, что делать, у тебя есть направление. А я будто в пустоте болтаюсь!
– У людей в двадцать первом веке слишком много внимания уходит на собственную персону. Вот и копаем ямы, где не надо. Просто. Возьми. Себя. В руки.
Я хотела продолжить объяснять ему, что чувствую, когда вдруг поняла, что он как мой отец: «Бури в его мире не существует. Он не поймет». Я ушла в себя и не захотела больше говорить с Петей. Я ждала встречи с ним, потому что собиралась поделиться своими переживаниями о том, что у родителей бардак в отношениях, но теперь поняла, что он не сможет разделить то, что чувствую я.
В голове снова заметались мысли, которые я так усердно гнала: обо мне, о Пете и будущем с ним. Эти мысли оседали тяжелым пыльным слоем и жгли глаза.
В тот день мы разошлись злые друг на друга, но уже на следующее утро оба остыли. Петя притащил мне в школу стаканчик какао, я поцеловала его в щеку, и мы помирились. Но с тех пор в разговорах с ним я старалась сдерживать размышления о себе и жизни, боясь снова вызвать взрыв раздражения.
12
Событие, которое повлияло на меня больше всего, случилось в середине весны. Стоял апрель.
Мы сидели у Пети на кухне. Тут были и Марк, и Катя, и Света. Сначала все пили чай, ели орешки с вареной сгущенкой и болтали, а потом Марк уткнулся в телефон, Света с Катей заговорили об экзаменах, а я стала объяснять Пете, чем отличается съемка на пленочный фотоаппарат от съемки на современный.
– А еще, смотри, – я достала из сумки «Смену», – у меня пленочный фотоаппарат, и я смотрю вот в эту дырочку, когда фоткаю, видишь? – Петя кивнул, прикладывая «Смену» к глазу. Боковым зрением я заметила, что Марку тоже стало интересно и он посмотрел на нас. – Во время съемки я вижу мир иначе, не через объектив, как в телефоне или на современных зеркальных фотиках. То есть вдвойне сюрприз, что получится.
– Или ничего, – вставил Марк.
Я недовольно посмотрела на него. Мое отношение к Марку постоянно металось от дружелюбного уважения до раздражения.
– А что? Пленку же легко испортить, – добавил он.
Тут я посмотрела на часы и спохватилась:
– Так, ребята, всем пока, я убегаю.
– Ты куда? – спросил Петя.
– На занятие с Дмитрием Николаевичем.
– Оно же у тебя по субботам.
– Да, но в девять утра людей на улице не очень много, а я должна сделать портреты незнакомцев. Помнишь, он мне давал это задание, но я схалявила и сфоткала вас. Вот сейчас он пойдет со мной и будет устраивать что-то типа мастер-класса.
Я переместилась в коридор и стала быстро шнуровать кеды. Все ребята вышли из кухни проводить меня.
– Слушай, – подал голос Марк, – а кто вообще твой Дмитрий Николаевич?
– В смысле?
– Ну, почему он вообще учит тебя фотографии? Он кто-то крутой в этой области?
– У него очень классные снимки, – сказала я. – Я видела. И он репортажи снимал в молодости.
– Ну, были бы у него реально классные снимки, вряд ли бы он остался в нашей дыре, – сказал Марк.
Я выпрямилась, посмотрела на него. Он приподнял бровь. Иногда Марк, несмотря на все свое дружелюбие, возвращался к своей излюбленной манере поведения. Я по-прежнему терялась, когда он так открыто нападал, поэтому промолчала, хотя внутри закипело возмущение. Я знала, какой силой обладает страх, поэтому не осуждала Дмитрия Николаевича за то, что он не решился идти со своими снимками дальше. И то, что у него все равно получилось построить неплохую жизнь, уже прекрасно. «Но разве объяснишь это Марку?» – думала я.
Петя легонько ударил Марка в плечо, чтобы тот замолчал.
– Ну логично же, согласись, Петь, – сказал Марк.
– Да логично, логично. Но Вера обожает его, поэтому помалкивай.
Слушать дальше я не стала. Бросила быстрое «пока» и выскочила в коридор. Пока неслась до набережной, все еще чувствовала, как внутри от несправедливого высказывания Марка и снисходительного тона Пети все бурлит, но стоило увидеть Дмитрия Николаевича, как захотелось улыбаться. Меня ждал час искусства, час вдохновения и час вместе со «Сменой» без оглядки на страхи.
Дмитрий Николаевич был одет в длинное старое, выцветшее черное пальто с поднятым воротником. Позади него над городом нависали свинцовые тяжелые тучи. На секунду я подумала, что мой учитель сам по себе хорошо бы получился сейчас на снимке. «Может, сфотографировать?» – мелькнула в голове мысль, но я не успела достать «Смену». Увидев меня, Дмитрий Николаевич быстро кивнул, выбросил сигарету и сказал:
– Твоя задача – сделать снимки, которые максимально полно отражают характеры людей. Да, это незнакомцы, ты их не знаешь, но ведь какое-то впечатление они будут производить. Вот тебе это впечатление и надо передать.
Ладошки у меня вспотели от волнения. Подходить к незнакомым людям и просить позировать было немыслимо для меня. Я застыла около Дмитрия Николаевича и ждала, как цыпленок ждет, что сделает мама-курица, чтобы повторить. Сначала все прохожие были ничем не примечательны, затем, наконец, появилась женщина лет шестидесяти в широкополой шляпе. Она шла неспешно. Руки у нее были увешаны кольцами. Еще даже не подойдя к ней, я уже догадывалась, что у нее насыщенные сладкие цветочные духи.
Дмитрий Николаевич кивком головы указал мне на нее.
Чувствуя, как натянулись от напряжения все мои внутренности, я пошла к ней, пытаясь заранее сформулировать просьбу так, чтобы в одно предложение сразу уместить и объяснение происходящего, и вопрос, можно ли ее сфотографировать. Конечно, когда я начала говорить, то сбилась, речь получилась путаной, и, наверно, только из вежливости женщина дослушала меня до конца. Осознав, что именно я хочу от нее, она улыбнулась и легко согласилась. Как вспышкой, меня поразила эта открытость происходящему. Я не сомневалась, что на ее месте обязательно бы запаниковала и начала искать подвох.