Некоторое неудобство для руководителей страны создавало то, что хозяевами кубышек было все же не очень много людей, в правительство входящих, а большинство все же на самом деле думало, что они «за права трудящихся» — и это большинство как раз и составляло «опору и защиту» немногочисленных «богатеньких буратин». Но лишь до тех пор составляло, пока не знало о загашниках. А временами «опора» принимала решения, как-то не очень соответствующие мечтам борцунов на мировую революцию. Например, после очередного «совещания по мерам борьбы с голодом» правительство было вынуждено поддержать предложение «группы товарищей» о передаче Путиловского и Обуховского заводов под управление Министерству промышленности Забайкальской республики. То есть их передавать было даже не особенно жалко, Путиловский практически стоял из-за отсутствия заказов и сырья — да и рабочих было кормить нечем, Обуховский просто стоял пустым, но это создавало прецедент…
Однако деваться было просто некуда, в данном случае вокс попули прозвучал ну очень уж сильно, так что не услышать его было нельзя. А еще было нельзя проигнорировать тот очевидный факт, что забайкальцы как раз управлять предприятиями умеют очень неплохо, и их работа приносит вполне ощутимую каждым рабочим пользу. Правда, против этого решения категорически выступил Гершон Радомысльский, который правил Петроградом — он-то пятой точкой чувствовал, что такое решение сильно понизит его авторитет в городе — но его мнение поддержало настолько ничтожное меньшинство членов ЦК, что пришлось утереться. И управлением этими двумя заводами занялся Федор Андреевич…
Управлять заводами было просто, сложно было обеспечить эти заводы сырьем. Сложно, но все же возможно — хотя теперь этот процесс выглядел вообще фантасмагорично: эшелоны везли чугун из Забайкалья, на Обуховском заводе из части этого чугуна варили сталь, там же половину стали (на «броневых» станах) превращали в стальной лист — и затем все это шло в цеха. В которых количество рабочих увеличивалось буквально с каждым днем. То есть все это заработало лишь к декабрю, когда товарищу Артему удалось все же найти и привлечь на работу хотя бы небольшую часть старых рабочих, разбежавшихся еще два года назад — но когда эти рабочие стали получать зарплату забайкальскими деньгами, в проходной завода очередь выстроилась.
Правда при этом у товарища Артема сложились очень напряденные отношения с товарищем Зиновьевым: рабочим нужно было где-то жить, а, несмотря на то, что население города сократилось чуть ли не втрое, почти все приличное жилье заняли разнообразные приезжие, активно зазываемые в город в том числе и городскими партийными властями. И вот этих «понаехалов», в подавляющем большинстве вообще нигде не работающих, привезенные в город Федором Андреевичем «части охраны заводов» просто вышвыривали на улицу. Не совсем все же на улицу: зима однако, на улице народ и замерзнуть может. Так что выселяемым выдавали ордера на комнаты в построенных по приказу Зиновьева бараках. Понятно, что вой стоял до небес, однако городские «власти» ничего с этим поделать не могли: «охранников» товарищ Артем с собой привез много…
Овсей-Гершон Радомысльский (то есть конечно же Григорий Евсеевич Зиновьев) побежал жаловаться на самоуправство товарища Артема Ленину — но не добежал. Перенервничал, наверное, поскользнулся при залезании в вагон — и ударился головой о железную ступеньку. Три раза подряд ударился. Федор Сергеевич к этому печальному инциденту отношения вообще ни малейшего не имел, однако господин Радомысльский фигурировал в особом списке господина товарища Малинина и вопрос был лишь в том, как скоро с ним произойдет подобный несчастный случай. А тут все так удачно сложилось…
Волнений особых в городе несчастье не вызвало: среди тех, кто не понаехал, товарищ любовью не пользовался ни малейшей — а среди разного рода большевиков, в том числе и чекистов, авторитет товарища Артема стал крайне высоким: с ним в город приехали жратва и топливо, а все прочее было на текущий момент глубоко второстепенным. Мировая революция — это, конечно, хорошо, но пакет с сухим пайком, которого на пару дней хватит всей семье, гораздо актуальнее.
Такие пакеты ценой в два рубля (забайкальских или, на худой конец, царских — принимались царские серебряные рубли и полтинники, а мелочь принималась по курсу сорок копеек за рубль) выдавались три раза в неделю бесплатно (хотя и «в счет зарплаты») каждому честно работающему железнодорожнику, охраннику, чекисту или рабочему на «забайкальских» заводах, а еще они просто в магазинах продавались. В принципе, ничего в нем особого не было: два фунта муки пшеничной, фунт сахара, два фунта пшена — все это было расфасовано по бумажным пакетикам. А в картонных пеналах там лежало по полфунта сухого молока, унция соли и — снова в пакетике, но уже из «пергаментной бумаги –две с половиной унции яичного порошка. Такие 'продуктовые наборы» изготавливала филадельфийская компания, правда принадлежащая лично «товарищу Буряту» — но об этом практически никто не знал. Как никто не знал, на какие шиши эта компания приобретала в Америке все эти продукты. Зато их наличие в торговле сильно повышало авторитет большевиков вообще и персонально товарища Артема.
А авторитет товарища Бурята тоже быстро рос, в феврале его избрали членом Политбюро. Кое-кого на это сподвигнуло то, что товарищ Бурят как-то очень быстро договаривался с буржуинами насчет денег, а других то, что действия забайкальцев, им руководимых, очень наглядно демонстрировали, что под его руководством промышленность быстро на ноги становится. Да и с голодом его методы борьбы оказались весьма эффективными. Хотя с точки зрения «политики партии» методы эти были «не совсем правильными», поэтому в Политбюро он был избран хотя и подавляющим большинством голосов, но два голоса оказались «против». Голоса товарищей Ленина и Троцкого — и эти товарищи решили свое мнение сделать решающим на предстоящем Съезде…
Съезд, состоявшийся в марте двадцать первого года, особого интереса у Николая Павловича не вызвал. Разве что тот мелкий факт, что в ЦК его избрали подавляющим большинством голосов (он получил пятьсот двенадцать против четырехсот семидесяти у идущего следующим Ленина) слегка польстило его самолюбию, да и вхождение в ЦК Кузнецова (четыреста четыре голоса) и Артема (триста восемьдесят два) его порадовало. Теперь по его мнению в ЦК стало уже шесть честных большевиков. Шесть из двадцати пяти…
Небольшая, но все же победа — хотя далась эта победа с огромным трудом. И породила несколько непримиримых врагов: когда зимой товарищ Троцкий направил войска в Сибирь для сбора продразверстки, на пути этих войск встала Забайкальская армия, не пропустившая «Красную армию» дальше Челябинска. Однако то, что зерна из Сибири привезли даже несколько больше, чем было запланировано вывезти с помощью продразверстки, в данном случае не привело к реальным боевым действиям. Которые, как товарищ Бурят очень подробно объяснил тому же Сталину, с неизбежностью привели бы к восстанию сибиряков против Советской власти, и было еще непонятно, кто в такой войне победил бы.
Как эту информацию донес до Ленина Сталин, его волновало крайне мало, но на Съезде Ильич к высокой трибуны вещал о том, что продразверстку необходимо немедленно заменить продналогом. По сути дела такая же обираловка, разве что послабее: размеры налога Ильич предложил установить вдвое меньше разверстки.
— А вы считаете, что крестьянин понесет зерно государству если мы установим, как вы говорите, свободную торговлю зерном? — поинтересовался у товарища Бурята товарищ Сталин после того, как Съезд завершил свою работу.
— Во-первых, это не я говорю, а Ленин. Во-вторых, нам, большевикам, должно быть вообще безразлично, продаст мужик зерно государству или же напрямую рабочему. В-третьих, куда он излишек зерна еще-то денет?
— Но мужик захочет зерно продать по очень высокой цене.
— А у нас в республике не хочет. И знаете почему? Потому что на государственных полях мы зерна тоже собираем немало, собираем столько, что его вполне хватает для того, чтобы в городе продуктов было в достатке. И, не имея возможности увезти это зерно туда, где его не хватает, он просто вынужден его продавать даже дешевле, чем его продает республика.
— А у нас зерна для городов недостаточно.
— Я вам открою великую тайну: у нас тоже. Однако жизнь показывает, что если государство продает на таком, как говорит ваш Ильич, свободном рынке лишь треть от общей потребности, самую малость больше трети, то остальное на рынок привозит этот самый мужик, покрывая все потребности горожан. И он все равно продает плоды своего труда дешевле, чем государство.
— Это почему?
— Это потому. Еще при Николае Павловиче — я императора имею в виду — Егор Францевич подсчитал, что для заполнения рынка чего угодно чем угодно при доле государства в треть… точнее, в тридцать семь процентов на этом рынке приводит к тому, что все прочие поставщики данного товара вынуждены давать цены уже ниже казенных. Не потому что этих процентов рынку хватит, а потому, что покупатель, видя с нужной частотой наличие товара государева, предпочтет более дорогой товар не покупать, ожидая, пока и ему казенный достанется. Загадка природы человеческой: если товара на рынке всего-то эти тридцать семь процентов, то покупатель уже думает, что его куда как больше половины или даже трех четвертей. И продавцу товара частного то же видится…
— А Егор Францевич — это кто?
— Канкрин, он министром финансов был. Умнейший, замечу, господин, не чета этому болвану Преображенскому.
— Все равно выглядит как пустые рассуждения.
— Да пусть как угодно выглядит, у нас в Забайкалье это прекрасно работает. И в Сибири тоже работает, наши закупщики зерно там у мужиков на треть ниже обычной цены закупили. Мирно закупили, так что и республика довольна, и мужик.
— Однако у нас сейчас и трети нет. У нас мужик на рынок вообще ничего не поставит, ему самому жрать нечего!
— А вот это действительно печально. Значит, правительство, вместо того, чтобы делом заниматься, одними языками ворочает. Земли-то пустующей вон сколько!