Впрочем, оставался вариант, что за саамами стояло не государство, а какие-то частные американские компании: национализированная саамами компания A/S Sydvaranger продавала почти всю добываемую руду американским US Steel и Bethlehem Steel. А еще — шведам, так что понять, кто на самом деле максимально погрел на этом руки, было непонятно.
Похоже, что больше всего выгод доставалось шведам: саамы у них сразу же заказали постройку нескольких ГЭС, кучу прочих товаров начали закупать — так что в эпоху кризиса у шведов получалось довольно серьезно поддерживать свою промышленность. Да и довольно многие закупки в Бельгии и Германии саамы оплачивали шведским золотом, еще времен Унии — так что точно сказать, кто помог саамам отделиться от Норвегии, было решительно невозможно…
Осенью тридцать второго, когда ситуация с урожаем окончательно прояснилась, отдельное заседание ЦК подвело итоги «безуспешной борьбы за урожай и против голода». С урожаем все действительно было весьма грустно, собрать получилось даже чуть меньше семидесяти трех миллионов тонн зерна. То есть собрали столько, что людям поесть — есть зерно, а вот скотину подкормить — нет его. То есть почти нет: курам на прокорм зерна собрали практически достаточно — потому, что четверть полей в Нижнем Поволжье засеяли чумизой, которая в среднем по восемнадцать центнеров с гектара дала. А вот насчет голода тоже «имел место быть элемент безуспешности»: невозможно успешно бороться с тем, чего нет.
Правда были «отдельные проявления»: единоличник, засеявший свои поля непротравленным зерном, собрал мало что мало, так еще и урожай у него оказался сильно зараженным, в пищу непригодным. Больше всего это проявилось на Волыни, в Подолье и в Среднем Поднепровье — но «частник» все равно производил меньше половины зерна в стране, так что даже это особых проблем не вызвало. А вот удивление у Николая Павловича вызвало — удивление, насколько диким может быть украинский мужик. Правда товарищ Артем ему причины этой дикости все же объяснил:
— Там тебе не Россия, там каждый мужик — куркуль, никто никому помогать по-соседски не будет. Вот украсть что-то у соседа — это за милую душу, а вот помочь в тяжкую годину…
— Но ведь они все же христиане, как можно человечину-то…
— Вот такие они христиане. Ты, главное, когда будешь новые госхозы на отобранной земле организовывать, местных на работу ни в каком виде не набирай: они что смогут украсть — украдут, а что украсть не смогут — то испортят.
— И куда мне этих… в общем, этих девать?
— Да куда угодно. То есть никуда их не девать, пусть сидят у себя возле хатки своей да в огороде возятся и горилкой травятся. Нужно не их, а детей их людьми делать. По селам школ понаставили?
— Ну да.
— Но школы-то четырехлетки? А закон у нас простой: обязательное среднее образование. Обязательное! Так что если семилетки в селах этих не ставить, то детей придется обучать в школах-интернатах. Ты не волнуйся, я этих школ быстро понастрою.
— А учителей…
— И учителей подберу. Правильных учителей, большевиков! Они дурь эту местечковую у них из голов быстро выбьют. У меня еще одна задумка есть, но это к тебе вопрос будет, у меня средств не хватит ее исполнить. Если еще один закон принять, о том, что дети после семилетки должны и дальше образование получать…
— Хочешь гимназий много организовать?
— Я все больше начинаю верить, что ты из помещиков. Не гимназий, хотя мне десятилетняя программа образования нравится — инженеров с врачами из кого еще готовить? Но их-то нам не миллионы нужны, так что думаю я о другом: училищ фабрично-заводских нам сильно побольше нужно. Мужиков-то куда стране столько? А рабочих не хватает — вот пусть отпрыски мужицкие после школы в ФЗУ идут, кто в старшую школу не годится, будут перековываться на рабочий класс. Сам смотри: в пятнадцать он семилетку закончит, три года в ФЗУ. Потом пару лет на заводе, причем не возле спела родного, а куда распределят, затем в армии отслужит — и вернется уже нормальным человеком.
— Неплохая задумка, надеюсь, что средств на ее исполнение мы изыщем достаточно. И рабочих рук на стройки сейчас появилось много: жрать-то все хотят, а провиант — он только за деньги продается.
— А с провиантом в стране как?
— Как и у тебя в Харьковщине: запаса еще года на два хватит. Тут проблема другая: запас-то есть, людей, кто запасом распорядиться может, нет. Возьмешь еще и Полтавщину в управление?
— Это ты официально предлагаешь? Я не…
— Я не предлагаю, и вообще это не я. Президиум ЦИК постановил учредить Слобожанскую область путем объединения Слобожанщины и Полтавщины. Надеюсь, помощников ты себе уже вырастил, так что дерзай!
— Товарищ Бурят!
— Федор Андреевич, ну сам подумай: кого еще во главе здесь ставить? Ты ведь в мыслях и Волынь с Подольем уже обустроил — так давай, воплощай эти мысли в жизнь. А мы, конечно, поможем… чем сможем.
— Интересно чем?
— Что за вопросы дурацкие? Конечно, советами полезными и моральной поддержкой, чем еще-то?
— Ну спасибо! Тогда еще найди мне профессоров в Полтавский мединститут. И — я тебе попозже списочек пришлю — в педагогический. Сам понимаешь: учителей потребуется много…
Иосиф Виссарионович, внимательно изучив предоставленный ЦК план на следующий год, поинтересовался у Струмилина:
— Станислав Густавович, вы, как сосед, Андреева пожалуй лучше всех знаете.
— Нет, лучше всех — это Глеб Максимилианович, они вдвоем считай каждый вечер что-то обсуждают. Хорошо так обсуждают, если окна летом открыты, то даже у меня обсуждения эти слыхать бывает.
— Поэтому и спрашиваю у вас, мне столь громкие обсуждения не очень нравятся. К тому же вы вроде вообще один знали раньше, что Наранбаатар-хаан…
— Нет, это-то многие знали, просто все кто знал, считали это делом не особо значимым. Он же Бурят!
— Ну да. А вот вы задумывались, почему товарищ Бурят… почему его считают непогрешимым правителем?
— Потому что его таким назначил масс Богдо Гэгэн. Ну, если на христианский манер считать, это как если бы апостол Петр его своим представителем на земле объявил.
— С этой точки зрения понятно, но ведь у него действительно в Монголии столько получилось полезного сделать, что мысль о непогрешимости…
— А, вы про это? Я тоже много об этом думал, потом с людьми разными поговорил. Не знаю, верны ли мои выводы, но мне кажется что он непогрешим просто потому, что вообще ничего не делает. Ведь кто ничего не делает, то и ошибок наделать не может?
— Как это — ничего не делает?
— А вот так. Я вам пример приведу… не как на самом деле было, а как я себе представил. Вот бродил он много лет в монгольских степях, горах и пустынях, ничего не знал, что в стране родной творится…
— А бродил ли?
— Вот в этом сомнений ни у кого нет: он тамошние земли так знает, как может знать разве что проживший в тех краях минимум лет десять геолог. Я у товарища Карпинского спрашивал, как скоро месторождения найти возможно… в общем, лет десять, а то и больше, он там бродил и в земле ковырялся, внимания не обращая на то, что в мире творится. А затем к людям вышел, почувствовал, что дела идут в России как-то странно… у бурятов порасспрашивал что и как… а затем поинтересовался: — А вам что, все это нравится?
Буряты ему отвечают: — Нет не нравится. Мы бы вообще всех этих иностранцев поубивали бы.
А он интересуется: — а почему не убиваете? У вас оружия не хватает или врагов слишком много?
Буряты в ответ: — а нет у нас вождя, который народ поднял бы и на врага повел!
А Николай Павлович им в ответ: — Ладно, я вождем буду. Идите и врага поубивайте, — после чего поднялись буряты и поубивали всех, до кого дотянулись. Потом, когда бурятская армия дала ему силу, он просто стал на должности назначать людей, нужную работу делать любящих и умеющих. И так во всем: он просто смотрит, что люди делать хотят — и если дела эти на пользу России, то он говорит: идите и делайте, ибо это мой приказ. А еще он не дает другим мешать тем, кто на пользу России работает. И опять: не сам не дает. Того же Малинина он почему главным в МВД поставил: жандарм порядок наводил. Ведь его когда-то Деникин направил к Колчаку за порядком следить, и товарищ Малинин на месяц там полицию организовал, причем для защиты простых людей от произвола военных. Вот товарищ Бурят и ему сказал: теперь в Забайкалье порядок наводи — а что порядком считать, сам же и определил. Товарищу Кузнецову задачи поставил — потому что у того люди были, но не знали они, как правильно силы свои приложить…
— Так это что, любой мог придти и сказать «я главный»? Почему тогда к тому же Семенову люди не пошли?
— А потому что у Николая Павловича все указы… как бы это сказать-то? Все его указы просто узаконивают то, что большинству людей как раз и необходимо. Не всем, а именно большинству. И я, наверное, неправильно сказал, что он сам ничего не делает. Он делает, он думает, что сделать нужно сейчас, а что можно будет попозже сделать, и думает кто что сделать может и кому помочь вот сейчас важнее всего. Даже не так: он поначалу в Забайкалье своем работал Госпланом, а потом… то есть сейчас, просто следит за тем, чтобы Госплан работал. Раньше его знаний хватало, чтобы в небольшой республике все планировать, а теперь нужны знания десятков, сотен человек — и он просто следит, чтобы эти знания шли на пользу общему делу. И чтобы приложению этих знаний ничто не мешало. И никто не мешал. Поэтому он сейчас больше все новое изучает — но опять, не для того, чтобы что-то новое внедрять, а чтобы просто понимать, кто стране пользу приносит, а кто себе выгоды ищет стране во вред…
— Да, Станислав Густавович, понять вас… непросто, но основное, мне кажется, я все же понял. Одно не понял: почему ему тогда буряты поверили, что он вождем может стать хорошим?
— Это что-то… религиозное. Мне товарищ Кузнецов говорил: к людям Николай Павлович из путешествий своих вышел… в общем, у бурятов по узорам на одежде понятно кто этот человек и откуда. Так вот, по одежде Николая Павловича каждый бурят сразу определял: человек он не простой, его какой-то местный верховный бог по фамилии Заарин Тенгри такой одеждой одарил. А Заарин Тенгри, по монгольским верованиям — это тот, кто Темучина провозгласил Чингисханом…