— Неужели каждая пылинка — это часть умершего подземного жителя? — шёпотом, чтобы не разбудить Птичку, спросила Вера.
— Нет, — тихо ответила Подснежница, — только та, которая замирает на лету в солнечном свете, и какое-то мгновение кажется, что она даже блестит. Это танец золотистой пылинки.
— А почему это происходит именно летом? Почему пылинки танцуют? Откуда взялись сами подземные помощники? Почему у них зелёные тела? — задавала Вера вопрос за вопросом.
Подснежница задумалась и медленно произнесла:
— Когда-то давно, когда мир был моложе, жила на свете Трава.
— Кто? Кто жил на свете? — вмешался Лилле: он только что проснулся, свесил голову и смотрел на Веру сонными глазами.
— Что случилось? — пробормотала спросонья Птичка. — Скажите и мне!
— Ну вот, — вздохнула Подснежница, — мы разбудили их своей болтовнёй.
— Нет, — поспешила Вера, — это не болтовня! Мы говорили о подземных помощниках… они такие странные…
— Так вот, — продолжила Подснежница — когда-то жила на свете гордая, высокая Трава. Она родилась на солнечной поляне и никогда не видела людей, зато каждый день перешёптывалась со Старым Кривым Деревом, единственным обитателем той поляны. Трава уважала Кривое Дерево за мудрость, но втайне думала, как же ей всё-таки повезло родиться именно травой, такой сочной, гибкой, такой прекрасной. Рассвет начинался для неё с мысли о собственной красоте — единственной в мире, неувядающей: в ту пору Трава была ещё слишком молодой и не знала, что на земле кроме лета, кроме рассвета и заката, кроме всего, к чему она привыкла, есть ещё и осень — время, когда растения умирают. Но однажды в конце августа Старое Кривое Дерево пожаловалось Траве:
— Я почти сто лет живу на свете, и не было ещё ни одного года, чтобы я не подумало, как же быстро приходит осень!
— Осень, — задумалась Трава, — что такое осень?
— Это, — объясняло Дерево, — тучи, которые собрались над лесом; это лес, в котором поселилась Зябкая Сырость; это сырость, от которой гниёт пожухлая трава; это трава, на которую упало перо утки; это утки, которые летят на юг, исчезая за тучей…
Вот так Трава узнала о том, что ждёт её впереди. Она опечалилась, долго не хотела разговаривать с Деревом и молча смирилась бы со своей участью, если бы не один случай. Это было в солнечный безветренный день, когда по-особенному пахнет чабрец и уже лениво и невысоко летает шмель. В такой день пришли на поляну юноша и девушка. Они взялись за руки и стали танцевать так легко и быстро, что Трава замерла от восторга, глядя на них. Казалось, они кружились в самых лучах солнца, едва касаясь земли.
Но скоро они упорхнули, и Траве сделалось горько и грустно — не оттого, что закончился танец и лето тоже закончилось, а оттого, что не ей, Траве, дано это волшебство — танцевать в лучах солнца. С тех самых пор она стала роптать на Создателя за то, что он дал ей слишком короткую жизнь и не научил танцевать. С каждым днем её жалобы становились всё злее и настойчивее, и небо наконец услышало её. Несчастная Трава обратилась в людей с зелёной кожей, тонкими ногами и руками.
— Танцуйте! — услышали они.
Но ноги не слушались их, руки беспомощно свисали, и никакой танец у них не получался, сколько они ни старались.
Наступила глубокая осень, и травяные люди один за другим стали погибать от холода. Те, в ком ещё оставалась жизнь, ложились на землю лицом вниз и громко плакали. Там, под землёй, мы услышали их стоны и поднялись к ним. Когда мы узнали историю неудачливых танцоров, нам ничего не оставалось, как приютить их у себя. В благодарность они обещали помогать нам во всём. И вот уже сменилось очень много поколений травяных людей, а мы до сих пор живём в дружбе и помогаем друг другу. Когда травяной человек умирает и обращается в пыль, летом мы пускаем её по ветру, чтобы в лучах солнца она закружилась в своём единственном танце. Теперь вы знаете историю подземных помощников. — Подснежница улыбнулась и посмотрела на Веру, потом на Птичку.
Та снова засыпала и, мерно качаясь на спинке стула, неразборчиво бормотала:
— У-у-учень тересная стория. — Её большие белые веки медленно-медленно поднялись.
— Никогда бы не подумал, — отозвался с высоты Лилле. — Больше похоже на сказку.
— Может, — задумчиво произнесла Подснежница. — Только золотистая пыль — это душа травяных людей. Клянусь белизной снега!
— Т-тересная сказка, — бубнила во сне Птичка.
Лилле спрятал голову, Подснежница расположилась на откидном кресле, Вера — на диване. А Подснежник неустанно вёл домомо.
История двенадцатая. Первое стихотворение
Вера лежала с закрытыми глазами. Лежала и думала. О всякой чепухе. О том, что Подснежница поклялась белизной снега. А если история травяных людей — выдумка? Что тогда? Получается, снег должен потерять свой белый цвет. Вера тут же представила себе разноцветный снег. В самом деле, было бы здорово, если бы каждый год цвет снега менялся. «Но какой бы мне больше всего понравился? — размышляла она. — Зелёный? Жёлтый? Синий? Сиреневый? Хм-м-м… Конечно! Самое подходящее для снега — цвет апельсина! А вот красный — нет, совсем не то. Лучше пусть останется белым, чем будет красным». В Верином воображении вырастали сугробы оранжевого снега… откуда-то взялся сачок — и она принялась ловить снежинки, как самых обычных бабочек-лимонниц. А снежинки всё не таяли, и вот уже сачок был полон. Она прибежала домой: «Варя! Варя! Видишь, каких я тебе снежинок наловила!» Показала сачок — а в нём пусто, только крупные прозрачные капли стекали по сетке. Варя смеялась, а Вера чуть не плакала: «Ну посмотри сама! Посмотри в окно на оранжевый снег». А сестра всё смеялась, и не верила, и не смотрела в окно. Одно за другим откуда-то выплывали слова, цеплялись друг за друга, и незнакомая мелодия сопровождала это непонятное движение слов. Так Вера сочинила своё первое стихотворение.
Чудесная картина —
Чудеснее любой:
Снег цвета апельсина
Летает над тобой
И надо мной летает,
А ты твердишь: «Пустяк!
Так вовсе не бывает,
Бывает, но не так.
Бывает снег белее
Сметаны с молоком.
Он падает на ели,
Он укрывает дом.
И снега цвет старинный
Останется навек!»
Но краской апельсинной
Заворожится снег,
Дороги запорошит,
Заворошит пути.
Мой самый снег хороший,
Лети себе, лети!
И ель укроет сына —
Ельчонка от ветров.
Снег цвета апельсина
Снежнее всех снегов.
«Снежнее всех снегов, снежнее всех снегов», — повторялось у Веры в голове. И она уснула крепко-крепко, как будто не спала целый год.
История тринадцатая. Ингерлаат
Веру разбудило недовольное рычание Лилле:
— А долго нам ещё ехать? Эти ленточки исщекотали мне нос!
— Примерно столько же и ещё чуть-чуть! — отозвался Подснежник из-за окошка. — Мы сейчас под Карелией, проехали Лоухи.
— Что-что, Лопухи? — переспросила Птичка.
— Да нет же, Лоухи! — ответила Подснежница.
— А-а-а… Лоухи… — вздохнула Птичка. — Как это, наверное, далеко от моей родины! От моей Гренландии!
— Брось, Птичка, — пробурчал Лилле, — все знают, что ты уже сто лет живёшь в нашем городке!
— А Подснежники этого не знали! И потом, почему вы думаете, что до этого я не могла прожить ещё сто лет где-нибудь на далёком острове?
— Разве птицы живут так долго? — спросила Вера.
— Не могу ответить за всех птиц, но мой возраст мне точно известен!
Птичка нахохлилась и спрятала голову под крыло. Тяжёлые слёзы покатились на пол — словно разбились ёлочные шарики.
— Не верите… — всхлипывала она, — как хотите… Только я всё равно родилась в Гренландии!
Вере стало обидно за Птичку. Она подумала, что ей и в самом деле есть о чём вспомнить, и сказала:
— Я верю тебе, Птичка! Расскажи про свою жизнь в Гренландии!
Птичка подняла голову, посмотрела на Веру и вздохнула.
— Конечно, — ласково произнесла Подснежница, — мы послушаем. Да, Лилле?
Лилле молчал. Он явно не верил Птичке. Но это её не смутило, и она начала свою историю. Голос её зазвучал как-то торжественно и слишком серьёзно, так что никто во время рассказа не перебивал её:
— Ну какая жизнь может быть у птицы? Самая обычная: от начала и до конца. Если только не случается в ней чего-то такого, о чём стоило бы рассказать другим. Нет, я не видела жарких стран, не сидела на спине у слона, не перелетала Амазонку и не разносила весть о войне. Зато мне повезло родиться в удивительной стране и любить удивительное создание. Очень давно я появилась на свет неподалеку от городка Кангерлуссуак. Это, можно сказать, южная часть нашего острова — Гренландии. Там растут невысокие, но такие упрямые, такие жизнелюбивые цветы, каких — я уверена — не увидишь даже в странах, где растения не знают, что на земле бывает зима. Когда я родилась, над Кангерлуссуаком пронёсся очень сильный ветер: он повалил несколько карликовых берёз и разрушил немало гнёзд. Но мы остались целы: каким-то чудом ветер не тронул наше гнездо, а пролетел мимо.
Другие птицы завидовали нам и считали, что такая удача связана с моим рождением. Тогда меня так и назвали — Ингерлаат, что означает «тот, кто движется мимо».
Понемногу я училась летать. С каждым днём мои крылья крепли. С каждым днём я поднималась всё выше и улетала всё дальше от дома, на север, в сторону залива Диско. Но потом, конечно, возвращалась. Однажды, узнав о моих дальних полётах, старая куропатка Найара рассказала мне про ледник Якобсхавн, который живёт в заливе Диско. Он такой огромный, такой высокий, что от его холода умирают птицы. Она предупредила меня: «Ингерлаат! Нечего тебе делать в краю ледников и айсбергов! Нельзя простой маленькой птице улетать так далеко от дома. Холод Якобсхавна сильнее жалкого тепла твоего тела!» Но её слова не испугали меня — наоборот: все мои мысли занял этот ледник, целью моей жизни стало взлететь на его вершину — и ещё выше. Однако до Якобсхавна сначала надо было добраться. А это, поверьте мне, очень нелегко.