Дервиш в блаженном хмеле изнемог,
Внимая зову: «Эй! Не я ль твой бог?»
Кому любовь — стекло, а ужас — камень,
Не страшны ни мечи вражды, ни пламень.
Жил в Самарканде юноша. Был он
Индийскою красавицей пленен.
Она, как солнце, чары расточала,
Твердыню благочестья разрушала.
Казалось, красоту, какую мог,
В ней воплотил миров зиждитель — бог.
За нею вслед все взгляды обращались.
Ее встречавшие ума лишались.
Влюбленный наш тайком ходил за ней.
И раз она сказала гневно: «Эй!
Глупец, не смей, как тень, за мной влачиться,
Не для твоих тенет такая птица.
Не смей за мною по пятам ходить,
Не то рабам велю тебя убить!»
И тут влюбленному промолвил кто-то:
«О друг, займи себя другой заботой.
Боюсь, ты не достигнешь цели здесь,
А потеряешь даром жизнь и честь!»
Упреком этим горьким уязвленный,
Вздохнув, ответил юноша влюбленный:
«Пусть под мечом я голову мою
В прах уроню и кровь мою пролью.
Но скажут люди: «Вот удел завидный!
Пасть от меча любимой — не обидно».
Меня позорить можешь ты, бранить, —
Я не уйду. Мне без нее не жить.
Что мне советуешь ты, ослепленный
Тщетою мира, лишь в себя влюбленный?
Она лишь благом истинным полна,
Пусть хоть на казнь пошлет меня она!
Мечта о ней меня в ночах сжигает,
А утром снова, к жизни возрождает.
Пусть у ее порога я умру,
Но жив, как прежде, встану поутру!»
Будь стоек всей душою, всею кровью.
Жив Саади, хоть и сражен любовью.
Сказал от жажды гибнущий в пустыне:
«Счастлив, кто гибнет в водяной пучине!»
Ему воскликнул спутник: «О глупец,
В воде иль без воды — один конец».
«Нет! — тот воскликнул. — Не к воде стремлюсь я,
Пусть в океане духа растворюсь я!
Кто жаждет истины, я знаю, тот
Без страха бросится в водоворот.
Не дрогнет в жажде знанья, не остынет,
Хоть знает он, что в тех волнах погибнет.
Любовь, влюбленный, за полу хватай.
«Дай душу!» скажет — душу ей отдай.
Ты внидешь в рай блаженства и забвенья,
Пройдя геенну самоотреченья.
Труд пахаря во дни страды суров,
Но пахарь сладко спит после трудов.
На сем пиру блаженства достигает
Тот, кто последним чашу получает.
Мне это раз поведали дервиши,
Те, что душой царей земных превыше:
«Один старик, не ведая, чем жить,
Близ храма милостыню стал просить.
Ему сказали: «Здесь — не дом вельможи,
Ты милостыни здесь не жди, прохожий!»
«А чей же это дом? — старик в ответ. —
Чей дом, где бедным милостыни нет?»
«Умолкни! — крикнул страж. — Исполнись страха!
Не видишь разве? Это дом аллаха!»
Михраб[111], сиянье увидал старик,
И на ступени пав, издал он крик:
«Ведь это божий храм, жилище чуда!
Как мне без радости уйти отсюда!
Мной ни один бедняк не пренебрег,
Неужто здесь не пустят на порог?
К тебе я, боже, руки простираю,
С пустой рукою не уйду я, знаю!»
Так простоял тот старец круглый год
У врат, куда молиться шел народ.
Сурово мимо шли единоверцы.
И вот у старца ослабело сердце.
И сторож в час обхода своего
Увидел умирающим его.
Старик пред смертью щебетал, как птица:
«Блажен, кто в дверь предвечного стучится!
Он вечный рай обрел!» Я не слыхал
Досель, чтобы алхимик унывал;
И он без счета тратить злато будет,
Пока из камня злата не добудет.
Ценою злата можно все добыть,
Но только сердца друга не купить.
Красавица тебе ли надоела,
Ну что ж, бросай, ищи другую смело.
Упреков кислоликой не сноси,
Огонь струею свежей погаси.
Но если нет по красоте ей равной —
Стезею прочь не уходи бесславной.
И оторвись, — когда нельзя простить, —
От той лишь, без которой можно жить.
Дервиш не спал, и не пил, и не ел,
Молился он, других не делал дел.
И на моленья голос внял ответный:
«Эй, старец! Все твои молитвы тщетны!
В мир уходи. Как люди все, живи.
Небесной недостоин ты любви!»
И вновь дервиш не спал, не ел, молился.
Тут в нем мюрид ближайший усомнился.
Сказал он: «Все мольбы твои — тщета.
Не для тебя небесные врата!»
«О дерзкий раб! — дервиш ему ответил. —
Надеждой путь отверженного светел!
От этих врат мне некуда уйти,
Другого нет передо мной пути.
Не думай, коль от пира ты отбился,
Что я и сам от бога отвратился.
Лишь попрошайка, получив отказ,
В другую дверь стучать бежит тотчас.
Пусть я отвержен, но в любви и вере
Я тверд. И я другой не знаю двери!»
И смолк, и вновь он пал главой во прах,
И вновь раздался глас в его ушах:
«Явил ты доблесть на стезе суровой,
И здесь тебе прибежище готово».
Однажды в ярость некий старец впал,
Что все молитвы сын его проспал:
«Эй, сын, трудись, не спи, пока ты в силе!
Ты сана не достигнешь без усилий.
Когда бы Сулейман беспечно спал,
Он мудрецом великим бы не стал.
Стремись же к пользе, будь в трудах всечасно.
И знай — судьба бездельников несчастна.
Раз молодая женщина пришла
К отцу и жаловаться начала:
«Отец мой! Муж меня совсем не любит...
Ах, вижу я, он жизнь мою загубит!
Гляжу, как к женам ласковы мужья,
И плачу. Знать, одна несчастна я.
Всяк льнет к жене, как голубок к голубке
Как дольки миндаля в одной скорлупке,
Все люди, погляжу я, кроме нас!
А муж мой улыбнулся ль мне хоть раз?»
Отец ее был мудр и духом светел;
И он с улыбкой дочери ответил:
«Неласков, говоришь, с тобою он?
Зато хорош собой, умен, учен!
Жаль человека потерять такого
И худшего в сто раз искать другого...
Будь с ним поласковей. Коль он уйдет,
Ведь на тебя бесчестие падет».
Раз на невольничьем базаре был я,
И там раба, из жалости, купил я
И отпустил. А он: «Куда пойду?
Где я тебе подобного найду?»
Жил в Мерве врач, как пери, светлоокий,
В саду сердец, как кипарис высокий.
Не думал он, леча своих больных,
О чарах красоты и глаз своих.
И женщина одна мне рассказала:
«Когда я у него лечиться стала,
Сама хотела дольше я болеть,
Чтоб ежедневно на него смотреть».
Порою неожиданно бывает,
Умом могучим страсть овладевает.
А если страсть сумеет власть забрать,
То головы рассудку не поднять.
Железные перчатки раздобыл
Один борец и биться с львом решил.
Но лапа льва к земле его прижала,
И сила у борца в руках увяла.
А зрители: «Эй, муж! Ты что лежишь,
Как женщина? Что льва ты не разишь?»
А тот вздохнул, не в силах приподняться:
«Увы, со львом не кулаками драться!»
Как лев могучий был сильней борца,
Так страсть порой сильнее мудреца.
Кулак — будь он в железной рукавице,
В бою со львом свирепым не годится.
О пленник страсти, позабудь покой!