Но мучить я его не буду боле, —
Так тяжко было мне в твоей неволе».
Кто сам не знает, что такое гнет,
Тот состраданья к слабым не поймет.
Ты оскорблен правителем законным?
Не будь же груб с бесправным подчиненным!
Как тут Бахрамовых не вспомнить слов:
«Не будь, правитель, к подданным суров!»
Джунейд[146], хранитель правды и святыни,
Увидел пса беззубого в пустыне.
Огромный пес, что прежде льва хватал,
Сегодня от шакалов убегал.
Он — бывший горных серн ловцом вчерашним,
В пустыню изгнан был козлом домашним.
Так жалок пес и так измучен был,
Что с ним учитель хлеб свой поделил.
Сказал: «Кто лучше? Я иль пес несчастный?
Неведом путь грядущего опасный.
Коль твердо путь пройду я до конца,
То не лишусь я милости творца.
А если заблужусь в духовном мраке,
Не стану ли несчастнее собаки?
Издохнет бедный пес, — но не придут
За ним. И в вечный ад не уведут».
Таков твой путь!.. Все, кто — с душой живою,
Не преклоняются перед собою.
В том праведных духовная краса,
Что числили себя не выше пса.
Об голову захида расколол
Пьянчужка лютню. Он с пирушки брел.
Захид, едва забрезжил луч рассвета,
Пришел к пьянчужке: «Вот тебе монета!
Ты пьян был, темя мне раскровянил.
Но ты, глупец, и свой барбат[147] разбил!
Я жив, на лбу из пластыря заплата.
А чем тебе кормиться без барбата?»
Кто злобою людской не пощажен,
Возвышен будет, к свету вознесен.
В пределах Вахша, средь пустыни дикой,
Жил некогда отшельник — муж великий.
Он был суфий по сущности своей,
Не клянчил подаянья у людей.
Врата пред старцем счастье распахнуло,
Но двери для людей к нему замкнуло.
Завистник некий мудреца того
Решил унизить, оболгать его:
«Остерегайтесь от его обмана, —
Он злобный див на троне Сулеймана!
Как кошка, моясь, он намаз[148] творит,
А сам за дичью бедною следит.
Для славы мучит он себя жестоко!
Пуст барабан, да слышен звук далеко».
Так говорил он, толпы собирал,
Так он мужчин и женщин потешал.
И тут мудрец из Вахша, духом ясный,
Взмолился: «Пусть покается несчастный!
А если прав он, боже, как мне быть?
Как душу мне свою не погубить?
Не прав ли был, когда меня хулил он?
Мое нутро дурное мне открыл он!»
Прав он, коль я им право обвинен;
А коль не прав — скажи: «Изыди вон!»
Пускай невежда скажет: «Муск воняет!..»
Глупец, он свойства мускуса не знает!
Он скажет: «Неприятно пахнет лук!..»
Ты на него не обижайся, друг.
Не купит муж разумный, светоч знаний,
Бумажку с письменами заклинаний.
Ты светел будь! И не найдет злодей
Изъянов в чистой сущности твоей!
Когда тебя враги язвят жестоко,
Проверь-ка, нет ли у тебя порока.
Мне друг лишь тот, кто правды не таит
И о моих пороках говорит.
К Али-халифу некто в затрудненье
Пришел, прося: «Ты тяжбе дай решенье!»
Эмир великий, покорявший свет,
Просящему разумный дал ответ.
И молвил некто, бывший близ владыки:
«Неправильно решил ты, муж великий!»
И Лев-Али сказал: «Ну, удружи —
Как лучше нам решить их спор — скажи?»
Открыл тот море мудрости глубинной.
Источник солнца не замажешь глиной.
Одобрил Лев-Али его ответ:
«О друг, ошибся я! Ты — прав; я — нет.
Но выше нас один, чье «Тайна» имя.
Что мы пред ним, со знаньями своими?»
То был — Али. А нынче властелин
Убил бы старца, не щадя седин.
А в лучшем случае — схватить велел бы,
Ни за что ни про что избить велел бы.
Мол, нас, владык, ты не бесчести впредь!
Против рожна бессмысленно переть!
О друг! Нет к слову истины доверья
У тех, в чьей голове — высокомерье.
Наука — скука им, и впрок нейдет.
Степной тюльпан на камне не растет.
Коль перлы ты достал из бездны знанья,
Дервишам их раздать — благодеянье.
И пред тобой, едва весна придет,
Воспрянет куст и роза расцветет.
Не расточай ума перед тупою,
Надменной и презрительной толпою.
Кто сам себя великим возомнит,
Тот осуждения не избежит.
Себя не превозносит благородный.
Хвалящийся, не жди хвалы народной!
Халиф Омар базаром проходил
И на ногу дервишу наступил.
Дервиш Омара не встречал дотоле;
Он выругался, застонав от боли:
«Ты что — ослеп? Иль переулок мал?»
И так ему властитель отвечал:
«Я не ослеп. Но не суди же строго!
Мою вину прости мне, ради бога!»
Так обращаться с подданным своим
Им было свойственно — мужам святым.
День будет: пред величием смиренных
Поникнут от стыда главы надменных.
Страшись суда и, духом восскорбя,
Прощай, эмир, страшащихся тебя!
Не притесняй стоящих под тобою, —
Ведь есть рука и над твоей рукою.
Жил некто; никого он не хулил,
Добро и в скверных людях находил.
И после смерти другу он приснился;
А тот: «Скажи мне, где ты очутился?»
И дух, раскрыв уста, как вешний цвет,
Как соловей, пропел ему в ответ:
«Я не унижен здесь и не обижен
За то, что мной никто был не унижен».
Однажды Нил — небесный водонос —
Большой воды Египту не принес.
К горам и небу лица обратили
Египтяне, дождя послать молили.
И хоть взывал и плакал весь народ,
Не плакал безответный небосвод.
И наконец Зун-Нуну[149] сообщили,
Что дни беды в Египте наступили.
«О мудрый, помолись о бедняках!
Ведь внемлет сам твоим словам аллах!»
И в Медиан[150] ушел Зун-Нун. И вскоре
Пошли дожди; Нил разлился, как море.
Весть в Медиан лишь через двадцать дней
Дошла, что Нил в разливе от дождей.
И встал Зун-Нун, что о дожде молился,
В Египет — восвояси устремился.
«Скажи учитель! — некто вопросил, —
Зачем ты к нам молиться приходил?»
Зун-Нун сказал: «От бедствий не укрыться
За грех чужой — ни муравью, ни птице.
В Египте хуже нет людей, чем я!
В том бедствии была вина моя.
И вот поистине свершилось чудо,
Когда поспешно скрылся я оттуда!»
Так, добрый счел себя причиной зла.
Добро тебе за добрые дела!
Кто за людей пожертвует собою —
Прославится народною хвалою.
Великий, кто себя не вознесет,
Величье истинное обретет.
Лишь тот от праха суеты и тленья
Очистится, кто жизнь прошел в смиренье.
Ты, что увидишь будущие дни,
Меня молитвой доброй помяни!
Не плачет Саади, что стал он прахом. —
Он был и в жизни — прах перед аллахом.
Не сетуя, он принял свой удел,
Хотя весь мир, как ветер, облетел.
Пройдут века, рассыплются гробницы...
И снова прах над миром заклубится.
Но, кто еще так пел, как Саади,
В саду расцветшей мысли? — Сам суди!
Смолк соловей! Меня в мазар