Из Басры я привез один рассказ:
Близ рощи финиковых пальм, однажды
Мы шли, томясь от голода и жажды.
Обжора некий к нам в пути пристал.
Терпели голод мы, а он страдал.
Он влез на пальму, есть плоды пустился...
Потом упал и до смерти убился.
В еде бедняга удержу не знал;
Съел, видно, слишком много и упал.
Страж прибежал: «Убийцу укажите!»
А я сказал: «Почтенный, не кричите!
Живот беднягу с дерева сорвал,
Объелся он без меры и упал».
Как цепи на ногах, большое брюхо.
Раб живота не внемлет зову духа.
Объестся саранча, как ловко с ней
Справляется тщедушный муравей!
Воздержан будь, исполнись божьим страхом!
Нутро навек насытится лишь прахом.
Разносчик сахарный тростник на блюде
Носил повсюду, где толпились люди.
Остановясь пред неким стариком,
Сказал: «Бери, а долг отдашь потом!»
И старец так разносчику ответил —
И в сердце я ответ его отметил:
«Терпенья у тебя не хватит ждать,
Когда я долг смогу тебе отдать».
Не будет сладок сахар тростниковый,
Коль долг над головой висит суровый.
Владыка, правивший страной Хотан[164],
Дервишу подарил цветной кафтан.
Как роза тот расцвел, душою светел,
Надел подарок и царю ответил:
«Пышна одежда шаха и мягка,
Но лучше — рваная моя хырка!»
У нищей кошка в хижине жила;
Всегда голодной кошка та была.
Прокралась кошка во дворец эмира
В тот час, как там готовились для пира.
И заметалась, увидав вокруг
Гулямов грозных, разъяренных слуг.
И вырвалась, визжа от перепуга:
«Пусть буду я, и мыши, и лачуга!
Мне лучше всех дворцов старухин кров.
Пиры не стоят палок и пинков».
Не радует зиждителя вселенной
Уделом недовольный раб надменный.
Чуть зубы у ребенка одного
Прорезались, вздохнул отец его;
«Хоть я любить его не перестану,
Но где я, нищий, хлеб ему достану?»
Услышала слова его жена
И так ему ответила она:
«Не бойся за него, побойся неба!
Кто зубы нам дает, пошлет и хлеба.
Ведь бог сильнее всех, в конце концов.
Ты больше не бросай подобных слов!
Тот, кто живое породил созданье,
Предначертал и жизнь, и пропитанье.
В руках жизнетворящего судьба
И будущее божьего раба.
А ты, как раб строптивый пред владыкой,
Не веришь божьей милости великой».
Бывало — камень в руки брал абдал[165] —
Тот камень в серебро он обращал.
Для мудрого, в чьем сердце веры пламень,
Равны в цене и серебро, и камень.
Он, как младенец — алчности далек —
Равно глядит на злато и песок.
Вот — пред царем склоняются дервиши;
Ты им скажи: «Владыка вас не выше!»
О благородный, спи на ложе праха,
Но в прах не падай и у трона шаха.
Жил некто; лук был пищею его,
И не имел он больше ничего.
Ему сказали: «Как ты жив, убогий?
Иди, воруй, кругом богатых много!
Пусть наживешь ты даже кличку «вор»,
А вечный голод хуже, чем позор».
Тот воровать пошел. Его поймали,
Сломали руку, всё на нем порвали.
И плакал он: «Куда теперь пойду?
Вот сам я на себя навлек беду.
Жил в мире, лук и хлеб ячменный ел я,
Но беса жадности не одолел я.
Не лучше ль свой ячменный хлеб и лук
Позора этого, и слез, и мук».
Вчера свободный, плакал он в темнице,
Добром чужим решивший поживиться.
Дирхем накормит вас и напоит,
А Фаридун Ираком был не сыт.
Тревоги шаха — о стране огромной...
Но сам, как падишах, дервиш бездомный.
Счастливей тот, чье сердце — не в цепях,
Чем скованный заботой падишах.
Так сладко спят усталые крестьяне,
Как царь не спит на золотом айване.
Во сне равны сапожник и султан,
Когда их разум дремой обуян.
Людей уносит сон, как наводненье,
Степняк ты или царь — в том нет значенья.
Идет вельможа — спесью опьянен, —
Порадуйся, бедняк, что ты — не он!
Что права не дано тебе такого —
Теснить и мучить бедняка другого!
Жил муж, душой высок и нравом прост;
Он дом построил, высотой — в свой рост.
Сказали: «Строить мог бы ты привольно!»
А он: «С меня и этого довольно.
Зачем чертог высокий возводить,
Когда и здесь я век могу прожить?»
Эй раб, не строй жилища в руслах силей!
Здесь прежде строили — и уходили.
Ты — на степном, разбойничьем пути —
Едва ль свой дом захочешь возвести.
Султан могучий, славный жил когда-то.
Склонялся век его к черте заката.
Владыка этот сына не имел —
И шейху завещал он свой удел.
Почтенный шейх, прияв бразды правленья,
Забыл молитвы и уединенье.
Он в трубы бранные велел трубить,
Пошел соседей грабить и теснить.
Такой десницей сильной обладал он,
Что всех царей окрестных устрашал он.
И вот — увидя: всем грозит война,
Окрест объединились племена.
И не на жизнь, а на смерть вышли в драку,
Кольцом стеснили старого вояку.
В предвиденье позорного конца,
К былому другу шейх послал гонца:
«Силен мой враг. Перед последней битвой
Ты поддержи меня своей молитвой!»
Дервиш ответил: «Что он мир презрел?
В довольстве малым жить не захотел?»
Не знал Карун, свои богатства множа,
Что мир душевный золота дороже.
Да, щедрость — признак истинный добра;
Но щедрость сердца выше серебра!
Ведь если вдруг подлец Каруном станет,
Он делать подлости не перестанет.
У щедрого пусть даже хлеба нет,
Он людям раздает духовный свет.
Ведь щедрость — пашня, а богатство — семя.
Ты сей, и нивой всколосится время!
Не верю, чтоб забыл нас хоть на час
Творец, из глины изваявший нас.
Нет в себялюбии пути к высотам.
Вода в низине отдает болотом.
Стремись дарить! Потоку щедрых вод
На помощь небо горный силь пошлет,
Когда скупец богатый разорится,
Ему на путь добра не возвратиться.
Но если сам ты — перл, пусть ты в беде,
Тебе судьба не даст пропасть нигде.
Дорожный камень мохом обрастает,
Никто на камень взгляда не бросает.
А золота крупица упадет —
Ее хозяин со свечой найдет.
Коль из песка хрусталь прозрачный плавят,
Неужто ржавым зеркало оставят.
Богатство, власть — приходит и уйдет...
Но вечно слава добрая живет.
Рассказ я помню необыкновенный:
Жил в неком граде старый муж почтенный.
Седой свидетель амровых времен,
Он был судьбою щедро одарен.
И был у старца — жизни утешенье —
Сын, как небесное благословенье.
Был юноша разумен и учен,
А красотой блистал, как солнце он.
Такой он редкой красотой лучился,
Что старец кудри снять ему решился.
И темя сына, как ладонь Мусы,
Он сделал, чтоб лишить его красы.
И на пол под рукою брадобрея
Упали кудри, мускуса чернее.