Коль в доме мир и добрая жена —
Жизнь у того поистине полна.
Коль женщина скромна, умна, красива,
Стремится к ней супруг ее счастливый.
В единодушье с милою женой
Найдешь ты в мире бренном рай земной.
Когда жена добра, мягкоречива,
Она прекрасна, пусть и некрасива.
Душа, исполненная доброты,
И светлый разум выше красоты.
И добронравная, лицом дурная,
Не лучше ли, чем пери, нравом злая?
Жизнь мужа нрав подруги облегчит,
А злая горем сердце отягчит.
Жена доброжелательная — счастье.
От злой жены беги, как от напасти.
Индийский попугай и ворон злой
Не уживутся в клетке золотой.
От злой жены или душой отчайся,
Иль по миру бродяжить отправляйся.
Да лучше в яме у судьи сидеть,
Чем дома на лицо врага глядеть.
От злой жены, сутяжницы завзятой,
Рад за моря отправиться богатый.
Та кровля благодати лишена,
Где целый день ругается жена.
Жену-гуляку ты побей хотя бы,
Не можешь — дома сам сиди, как бабы.
Ты мужа, что не справится с женой,
Одень в шальвары и подкрась сурьмой.
Когда жена груба, лукава, лжива,
Ты не жену привел, а злого дива.
Коль в долг жена возьмет и не вернет,
Весь дом твой прахом по ветру пойдет.
А добрая, без тени подозренья —
То не жена — творца благословенье.
Когда жена, перед лицом твоим,
Мужчинам улыбается чужим,
Когда она разврату предается,
Тут у меня и слова не найдется.
Когда твоя жена начнет блудить,
То лучше больше ей живой не быть.
Лицо жены твоей должно быть скрыто,
Ведь это женской скромности защита.
Когда в жене ни разуменья нет,
Ни твердости в ее сужденье нет,
Ты скройся от нее хоть в бездну моря...
Ведь лучше умереть, чем жить в позоре.
Женою доброй, честной дорожи,
А злую отпусти и не держи.
Как говорили меж собой два мужа,
Преступных жен поступки обнаружа;
Один: «От жен все беды к нам идут!»
Другой: «Да пусть их вовсе пропадут!»
Друг! Надо снова каждый год жениться, —
Ведь старый календарь не пригодится.
Ходи босой, коль тесны сапоги,
В пустыню от домашних ссор беги.
О Саади, сдержи насмешки слово,
Увидевши несчастного иного,
Которого жена его гнетет;
Ты сам ведь испытал весь этот гнет.
Муж некий жаловался старику:
«Беды такой не ждал я на веку.
Жена моя беременна, сварлива,
А я, как нижний жернов, терпеливо
Сношу такое, что не дай вам бог».
Старик ответил: «Что ж, терпи сынок.
Ты ночью — Верхний жернов, почему же
Днем нижним камнем стыдно быть для мужа?
Иль розу ты с куста решил сорвать
И боли от шипов не испытать?
Иль думал, что на дерево взберешься
И на его колючки не наткнешься?»
Пусть отроческий возраст незаметен,
Ты знай, что женский круг ему запретен.
От круга чуждых сына осеня,
Храни его, как хлопок от огня.
Пусть с юных лет разумным сын твой будет —
И честь твою потомство не осудит.
А если не воспитан сын — умрешь
И славы по себе не обретешь.
Коль слишком мягко сын тобой воспитан,
Как тяжко будет жизнью он испытан.
Ты любишь сына, так сдержи его,
В чрезмерной неге не держи его.
Пусть с малых лет ему твоя указка
И поощренье будет и острастка.
Начни учить ребенка без угроз,
Не нужно доводить его до слез.
И пусть полюбит труд птенец твой юный,
Будь ты богаче самого Каруна.
Не верь казне, что держишь ты в руках, —
В беде казна рассеется во прах.
Придет беда — богатый обеднеет,
Но труженика дом не опустеет.
Твой сын, — ты знаешь ли, что будет с ним?
А вдруг в отчизне станет он чужим?
Коль добрым он ремесленником станет,
В нужде он к людям руку не протянет,
Слыхал, как Саади прославлен стал?
Он кораблем морей не рассекал,
Он в детстве получал пинки богатых...
А ныне, как султан, живет в палатах.
Кто приказанья мудрого поймет,
Тот сам потом приказы отдает.
Кто в детстве ни наук, ни мук не знает,
Потом судьбы удары испытает.
Пусть будет сын здоров, одет и сыт,
Пусть на других без зависти глядит.
Заботлив будь и строг, и будет благо,
Чтоб он не вырос нищим и бродягой.
И прочь дурных учителей гони,
Чтоб сын не стал беспутным, как они.
В соседнем доме пир, огней сиянье...
Звучали струны, смех и восклицанья.
И вот мутриба[180] пенье понеслось
И в сердце каждого отозвалось.
Был друг со мною — отрок периликий.
Сказал я: «Слышишь песни, слышишь клики?
Пойдем, на пир веселый посмотри,
Собранье, как светильник, озари!»
И опечалясь, голову склонил он;
И словно сам с собою говорил он:
«Пока я безбородый, не с руки
Мне средь мужчин сидеть не по-мужски.
И нет постыднее греха и горя
Явиться женщиной, себя позоря.
Пусть молод я, моя мужская честь
Мне не позволит среди низких сесть!»
Отец, запомни: сыну нет возврата,
Коль с юных лет попал он в сеть разврата.
И не жалей его, пусть пропадет,
Потомства не оставивши, умрет.
Зачем за разорителем юнцом
Бежишь? Возьми жену, устрой свой дом.
Над этим розовым мгновенным цветом —
И соловей другой с другим рассветом.
Пусть на пиру он, как свеча, высок —
Ты не стремись к нему, как мотылек.
О, сколько жен прекрасных, добронравных
Над роем этих низких и бесславных.
Юнец, когда он вцепится в полу,
Его не отдерешь ты, как смолу.
Грех этот, как трясина, непролазен.
Вглядись: как гуль[181], кумир твой безобразен.
Твоим пристрастьем он не дорожит,
За все дары не поблагодарит.
Лишен ума, и счастья, и свободы,
Порока раб, игралище невзгоды,
Опомнись, о доживший до седин!
Ведь может так и твой погибнуть сын.
Муж развращенный и сластолюбивый
Купил гуляма с внешностью красивой.
Когда невольник молодой уснул,
К нему хозяин руку протянул.
Об голову хозяина все блюда
Разбил гулям, — погибла вся посуда...
Касайся, о мудрец, не каждых щек,
На коих — обольстительный пушок.
Тот муж поклялся богом и пророком
Не обольщаться низменным пороком.
И вскоре, с перевязанным лицом,
Собрался в путь, — он славным был купцом.
Вел караван. Когда же ночь спустилась,
Пред ним ущелье тесное открылось.
Проводника спросил он: «Как зовут
Ущелье? Что за люди там живут?»
Ответил тот: «Дорогу эту знают,
Ее ущельем Тюркским называют».
Муж содрогнулся, будто самого
Увидел он гуляма своего.
Сказал он: «Здесь устроим мы стоянку,
А в путь пойдем при свете, спозаранку.
Коль в Тюркское ущелье я войду,
Боюсь — в беду опять я попаду!»
Не будь рассудком в страсти отуманен,
Иль будешь ты, как тот купец, изранен.
Кормя раба, для блага своего,
Ты в трепете воспитывай его.
Не очутись, мудрец, в беде великой,
Коль раб твой станет вдруг твоим владыкой.
Раб должен воду, кирпичи таскать, —