Нужны теперь твой труд, твое стремленье! —
Погибнет все во время наводненья.
Слезами грудь, о зрячий, ороси!
Глаголящий, о милости проси!
Не долго будет плоть души престолом,
На срок ты одарен живым глаголом.
Молись, пока не поздно! Может быть,
Не сможешь после смерти говорить.
Внимай, гляди, покамест видит око!
Не спи перед расплатою жестокой!
За каждый миг благодари творца. —
Гроша не стоит клетка без птенца.
По смерти сожаленье бесполезно.
Жизнь — высший дар, а время — меч железный.
Судьба пресекла жилу одному[197],
А друг хотел последовать ему.
И некто мудрый из укрытья вышел,
Когда надгробный вопль и стон услышал.
Сказал: «О плачущий, внемля тебе,
Мертвец порвал бы саван на себе!
Сказал бы он тебе: «О чем ты стонешь?
Я умер; скоро ты меня догонишь.
Смерть неизбежно всем нам предстоит.
О чем же так душа твоя скорбит?»
Мудрец, чей сын, как ранний цвет увянет,
Сам над собой, наверно, плакать станет.
Ребенка рано темный рок увел,
Но чистым сын пришел и чист ушел.
Ты сердце в чистоте храни всечасно,
Прийти в грязи на страшный суд опасно.
На сокола надвинь ты колпачок,
Чтоб сам с руки сорваться он не мог.
Там, где живешь ты, жили в дни былые...
И ты исчезнешь, и придут другие.
Ты будь богатырем или царем,
Уйдешь отсюда в саване одном.
Видал ты окруженного кулана?
В ущелье не уйдет он от аркана.
И сколько силы ни дано тебе,
Но вызова ты не бросай судьбе.
В пристрастье к миру, друг, не будь беспечен,
Ведь даже звездный свод над ним не вечен.
Вчера — ушло, а завтра — нам темно.
Считай, что жизнь — мгновение одно.
Джам потерял жену. Ее повил он
Шелками. В горе безутешен был он.
И вот взошел он, долго быв без сна,
На башню, где покоилась она.
На теле шелк истлевший увидал он,
Задумался и сам себе сказал он:
«Я шелк блестящий снять с червя велел,
И червь могильный шелк блестящий съел».
Нет, кипариса здесь не вырастало,
Который с корнем смерть не вырывала.
Юсуфу лик прекрасный жизнь дала,
Но смерть его из жизни унесла.
Два бейта, что я слышал у мутриба,
Как на углях, мне печень сжечь могли бы:
«И мы уйдем навеки! И без нас
Цветение наступит сотни раз!
И тир и дей[198] сто раз взойдут над нами...
А мы — мы глиной будем, кирпичами!»
Отшельнику, что богу поклонялся,
Однажды слиток золотой достался.
Был ум его богатством помрачен
И помыслами грешными смущен.
Всю ночь не спал он, жадностью объятый...
Он думал: «Заживу теперь богато!
Довольно унижения сносить
И подаянья по миру просить.
Дворец построю мраморный; а крышу
На балках бальзамических возвышу.
В одном покое будет зимний сад,
Другой покой — для пира и услад.
Во что одет я? Рвань! Одни заплаты!
Я облачусь в парчовые халаты.
Не буду пищу сам себе варить,
Мне слуги будут яства подносить.
На чем я сплю? Солома, войлок рваный;
В постели буду спать благоуханной».
Так о роскошной жизни он мечтал,
И мозг его от помыслов пылал.
Мир и духовный свой покой забыл он,
И совершить намаз святой забыл он.
Мечтаньями своими опьянен,
В пустыню утром устремился он;
И увидал, войдя в мазар старинный:
Кирпичник месит чан могильной глины.
Дервиш, мечтаний призрак сокруша,
Вздохнул: «О близорукая душа![199]
Куском ли золота себя обманешь,
Когда и сам ты завтра глиной станешь?
Пусть ты проглотишь алчно свой кусок,
Второй кусок тебе не будет впрок.
Что с кирпичом златым ты делать будешь?
Ведь им поток Джейхуна не запрудишь!
Ты о богатстве бренном возмечтал,
А сам богатство духа растоптал.
Ослеп ты сердцем к вещей укоризне...
Страсть, как самум, сожгла посевы жизни.
Сурьму беспечности с ресниц отмой! —
Прах будет завтра для тебя сурьмой».
Два мужа меж собою враждовали,
Дай волю им — друг друга б разорвали.
Друг друга обходили стороной —
Да так, что стал им тесен круг земной.
И смерть на одного из них наслала
Свои войска; его твердыня пала.
Возликовал другой; решил потом
Гробницу вражью посетить тайком.
Вход в мавзолей замазан... Что печальней,
Чем вид последней сей опочивальни?..
Злорадно улыбаясь, подошел
Живой к могиле, надписи прочел.
Сказал: «Вот он — пятой судьбы раздавлен!
Ну, наконец я от него избавлен.
Я пережил его и рад вполне.
Умру — пускай не плачут обо мне».
И наклонясь над дверцей гробовою,
Сорвал он доску дерзкою рукою.
Увидел череп в золотом венце,
Песок в орбитах глаз и на лице.
Увидел руки, словно в путах плена,
И тело под парчой — добычей тлена.
Гробницу, как владения свои
Заполнив, кишели муравьи.
Стан, что могучим кипарисом мнился,
В трухлявую гнилушку превратился.
Распались кисти мощных рук его,
От прежнего не стало ничего.
И к мертвому исполнясь состраданьем,
Живой гробницу огласил рыданьем.
Раскаявшись, он мастера позвал
И на могильном камне начертал:
«Не радуйся тому, что враг скончался,
И ты ведь не навечно жить остался».
Узнав об этом, живший близ мудрец
Взмолился: «О всевидящий творец!
Ты смилостивишься над грешным сим,
Коль даже враг его рыдал над ним!»
Мы все исчезнем — бренные созданья...
И злым сердцам не чуждо состраданье.
Будь милостив ко мне, Источник Сил,
Увидя, что и враг меня простил!
Но горько знать, что свет зениц погаснет
И ночь могил вовеки не прояснет.
Я как-то землю кетменем копал
И тихий стон внезапно услыхал:
«Потише, друг, не рой с такою силой!
Здесь голова моя, лицо здесь было!»
Я на ночлеге, пробудившись рано,
Пошел за бубенцами каравана.
В пустыне налетел самум, завыл,
Песком летящим солнце омрачил.
Там был старик, с ним дочка молодая;
Все время пыль со щек отца стирая,
Она сама измучилась вконец.
«О милая! — сказал старик отец. —
Ты погляди на эти тучи пыли,
Ты от нее укрыть меня не в силе!»
Когда уснем, навеки замолчав,
Как пыль, развеют бури наш состав.
Кто погоняет к темному обрыву,
Как вьючного верблюда, душу живу?
Коль смерть тебя с седла решила сбить,
Поводья не успеешь ухватить.
О клетка из костей, о гость мгновенный,
Душа в тебе подобна птице пленной.
Когда из клетки птица улетит,
Назад ее ничто не приманит.
Мир — только миг; но мудрым, в блеске пира,
Миг откровения — дороже мира.
Шах Искандар весь мир завоевал
На миг и бросил все, чем обладал.
Он счастлив был бы сбросить власти иго,
Но не отсрочили ему ни мига.
Что кроме славы доброй иль дурной
Нам на стезе останется земной?
Ты спишь в рабате