Речи девок всё крутились около оборотней. Не диво!
Бусый забеспокоился и прислушался, выделяя среди прочих голос Осоки. Но Осоку россказни подружек о пугающем и непонятном, казалось, весьма мало трогали. Она рассеянно слушала, сама что-то говорила, но довольно отстранённо, больше пропускала мимо ушей, как… как? Бусый задумался и понял. Как взрослый – болтовню детей, взявшихся его напугать безобидными небывальщинами. После того, что Осоке пришлось пережить наяву, могли ли смутить её душу пустые побасенки?
Да какое Осоку, они и Бусого смутить теперь не могли…
– А правду ли сказывают, что Медведь этот появился всего лет десять назад? – прорезал общий гул знакомый голос Берёзки. – Вроде раньше про него никто и слыхом не слыхивал?
– Врут, – тоненько приговорили из другого угла. – Моя бабушка про него баяла, когда я под стол пешком хаживала. А она от своей бабушки слышала.
Раздался смех, обладательнице тонкого голоска напомнили, что под стол она пешком ходила очень недавно, ныне ещё была от горшка два вершка, да и бабушка её в старухи ну никак не годилась.
А Бусый опять вспомнил Колояра.
Просто потому, что на его памяти первый разговор о Медведе случился как раз в тот год, когда они крепко сдружились с Колояром. Вроде примерно тогда стали люди время от времени встречать этого странного зверя. Видели его всегда в сумерках и всегда издали, где-нибудь на вершине холма, на краю леса. И на глаза он попадался не всякому человеку, а как будто с разбором…
– Ясно, с разбором, – прогудел от двери мужской голос. – Дурень ли косолапый, девка нашего брата вкусней…
– Сам дурень, – окоротили парня сразу несколько девчонок.
У двери случилась возня, Бусому глаза открывать было лень, но, если он что-нибудь понимал, болтуну за поганый язык досталось по голове прялкой, да не одной. Потом дверь бухнула. Парня выставили во двор.
…Да, не всякому человеку являл себя тот Медведь. И не в любой день, а только если следовало ждать больших бед. То-то в осень, когда его стали замечать особенно часто, над Железными горами выросла небывалая туча, а земная твердь донесла отголоски сотрясений и корчей. Не говоря уже о приходивших оттуда шайках бывших каторжников наподобие Резоуста…
И мог ли быть добрым предвестником зверь, у которого на спине лежал человек! Да какой!
– Слышала я, девоньки, – летом и зимой совсем голый…
– Живой ли?
– А кто его разберёт, за кровью, за ранами!
– Соседушки дальние! Из ваших видел ли кто?
Оказалось, видели многие. Медведя и его страшноватую ношу видели в разные годы в самых разных местах и Щеглы, и Барсуки, и Лисицы… Да пожалуй, мало нашлось бы родов, в которых Медведя того вовсе не замечали хоть раз. Возле деревни Белок он, правда, пока вроде не появлялся, хотя наверное можно ли было сказать?
Кто таков этот Медведь и чего ради таскает израненного человека, никто толком не знал. Если людоед-оборотень наподобие Резоуста, ищущий место, где бы устроиться и спокойно свою жертву сожрать, что-то долго ему, выходит, такое место не попадается.
– А может, – вдруг выговорила Осока, – он того человека хранит, спасти пытается…
Выговорила очень негромко, может, один Бусый услышал её, и то потому, что за спиной лежал, совсем рядом.
– Следы-то оставляет ли? – спросила Берёзка.
Тоненький голос ответил, что – да, после того, как Медведь исчезал в зарослях, люди находили следы исполинских лап. Другие девки заспорили, утверждая, что порой вовсе даже ничего не удавалось найти.
– А ты что станешь делать, Берёзка, если у деревни своей его встретишь?
– Со всех ног домой побегу, – без хвастовства ответила непугливая Зайка.
Ей принялись советовать:
– Через плечо отплеваться не позабудь.
– Поршеньки[33] с левой ножки на правую, с правой на левую перемени…
Бусый поневоле задумался, что хорошего может принести встреча с не живым и не мёртвым, без смерти умирающим человеком, год за годом неприкаянно носимым по лесам в стужу и в комариный зной.
«Вот бы удалось человека того пожалеть и спасти? Вывести из заколдованного Безвременья, обогреть, раны его исцелить…»
– А ты что скажешь, бабушка Белка?
Большуха сидела над своим веретеном в молчаливой задумчивости, то ли слушая бойкие девичьи разговоры, то ли размышляя о чём-то своём. Водительница рода не поторопилась с ответом, её и не понукали, кто бы посмел. Знала мудрая Белка, что слово её выслушают без сомнения, поверят и другим передадут. Велика честь, а и хлопот не счесть…
Наконец большуха начала говорить:
– Первый раз про Медведя сама я услышала лет шесть тому от большухи Клестов. Встретил его подружкин старший внук, встретил в начале зимы, когда медведям по хорошему-то уже пора в берлоге лапу сосать. Подумал сначала: шатун, ан глядь – на спине-то человек! Пока смотрел, Медведь прямо на глазах и растаял как туман на реке. Парень уж подумал было – приблазнилось. Ближе подобрался и увидел следы. Лапищи, чуть не лыжа целиком в след уместилась. А позже в ту самую зиму замечали Медведя ещё в трёх или четырёх родах, тоже издалека. Мороз свирепый, а человек на звериной спине лежит, считай, голый. Пытались было его у Медведя отнять… что там, близко подойти никто не сумел… Да, так вот, шесть лет тому. А допрежь – в самом деле ничего вроде не было.
– А как судишь, бабушка, он кто – Медведь?
– А человек при нём – кто?..
Большуха негромко рассмеялась.
– Откуда ж я вам, девоньки, знаю? Вы Соболя попытайте и дядьку Лося, они двое у нас далеко глядят, много видят… Я-то что, я толку не ведаю. Скажу только: есть люди, бают, будто не к добру Медведь появился, в наказание за грехи людские Тёмными Богами нам послан. Ждать надо, мол, чуть не Ночи Великой, что тридцать лет и три года длилась. Ой, милые, не верится мне что-то в такое вот наказание. Куда, коли так, Светлые-то Боги смотрят?.. Я вот какое слово разумное слыхивала. Вроде бы Медведь этот – Предок рода, что отвратил его от себя дремучими непотребствами… Душа беспутного племени, покинутого Богами. Мается, бедная, в скитаниях вечных, ищет доброго пристанища своему последнему сыну… Вот это, сдаётся мне, и в самом деле могло бы правдой быть.
А Бусому, незаметно вновь задремавшему, снилось, как по ночному лесу, легко находя себе дорогу между могучими стволами, стремительно скользит косматая тень.
Тень эту отбрасывает при луне огромный медведь. Бежит он без видимой спешки, размашисто и свободно, длинными стелющимися скачками. Под роскошной шубой размеренно вздуваются и опадают железные мускулы. Мощно отталкивая от себя землю, зверь плывёт над нею по воздуху, бесшумно касаясь лесной подстилки широченными когтистыми лапами. Бежит медведь издалека, и впереди путь ему предстоит скорее всего неблизкий, но это не останавливает великана, ему зачем-то нужно бежать, и он бежит, не обращая внимания на усталость.
На спине у медведя, уткнувшись лицом в тёплый пушистый мех, лежит человек. Он не открывает глаз, его неприкаянная душа плавает в мглистом сумежье[34]жизни и смерти. И ещё б ей не плавать! Обнажённое до пояса тело горестно изувечено, диво, что в нём ещё бьётся сердце, ещё держатся последние крохи тепла. Человек не чувствует боли. Раскинувшись на медвежьей спине, он витает в блаженном забытьи, ему чудится, что он младенец в пелёнках, что мама держит его на руках и баюкает, бережно укачивая, напевая знакомую колыбельную… Впрочем, бодрствующей толикой сознания он всё-таки понимает, что это лишь чудится. А жаль.
Ему так хочется к маме, умершей много лет назад, он уже было направился к ней, но Предок Медведь зачем-то остановил его. И уговорил повременить. Ослушаться Прародителя было нельзя, и человек задержался в этом мире. Пообещал ждать, сколько хватит сил…
Сил совсем немного. Это не огорчает его. «Мама…»
Медведь торопится. Он несёт человека куда-то очень далеко, и ему нужно успеть завершить свой путь до того, как у правнука иссякнут последние силы. Если он не успеет, правнук умрёт. Умрёт, так и не свершив своё предназначение. Медведю нужно успеть, и он без устали спешит через ночной лес. Как тяжело ему ни было бы…
Последнее письмо
В это самое время чернокожий Ульгеш сидел в неполном десятке вёрст от Бусого, в общинном доме Зайцев, в отгороженном уголке, что несколько месяцев прослужил жилищем им с наставником Аканумой. Сидел при светце – так называлось устройство для лучины, коим здесь пользовались вместо добрых масляных ламп – а кругом, занимая всё ложе почившего старца и половину его собственного, лежали книги. Книги деяний императоров Мавуно, древних и не очень, вроде Кешо, «Описания стран и земель» Салегрина Достопочтенного, почитаемые многими как непревзойдённые, а с ними рядом – «Дополнения» и «Удивительные странствия» Эвриха из Феда, столь же многими ценимые даже больше классических «Описаний». Другие тома несли изображения знаков звёздного неба, их страницы пестрели пометками, сделанными рукой Аканумы.
Дедушкины пальцы всегда были в чернилах. Потом их обагрила кровь. И уже никогда больше они привычным движением не поднимут перо. Не раздастся ворчливый голос, бранящий ленивого внука за то, что перо опять плохо очинено и брызгает, марая листы.
Тихо шипели угольки, падая в длинное корытце с водой. Ульгеш всхлипывал, размазывал по щекам слёзы и понимал, что его немужественные всхлипы сквозь меховой коврик, отгородивший угол, отлично слышат венны. Он пытался справиться с собой, но не мог.
Хорошо же знал его дедушка… Он предвидел, что Ульгеш сразу перероет все книги и за обложкой Эврихова «Похвального слова Кимноту» отыщет это письмо.
Мальчик с первого раза запомнил его наизусть, но продолжал перечитывать, и учитель Аканума незримо держал его за руку, наставляя в пути.
«Мой маленький Ульгеш! Если ты нашёл это послание, значит, я не ошибся в расчётах, и моя линия судьбы уже пресеклась. Не грусти, ибо я не жалею о том, как распорядился временем, милосердно отпущенным Свыше.