– Девушка, разменяете рубль?
– Нет, – ответила Аня.
– Вот беда, – пригорюнилась Ника, – сдачи нет. Давайте поступим так: я куплю вам стаканчик, а потом разобьете деньги в кассе и вернете мне их.
– Да, пожалуйста, – согласилась Аня, удивившись странности предложения. Отчего бы Веронике самой не сбегать в кассу?
Вскоре Ника с улыбкой протянула Ане вафельный стаканчик, они вдвоем отошли в сторону, и тут в глазах женщины мелькнула злость.
– Ты кто? – прошипела она, удерживая на лице милую гримасу. – Отчего преследуешь нас?
– Я? Нет! – испугалась Аня. – Просто мороженое хотела.
– Врешь! – обозлилась Вероника. – Видела тебя в метро, и в ГУМе постоянно за спиной маячила.
– Вы ошиблись, – проблеяла Аня и хотела убежать, но Ника схватила ее за руку.
– Ты воровка, охотишься за кошельком!
– Ой, нет!
– Сейчас милицию позову.
– Ника, не надо, – взмолилась Аня.
Вероника отшатнулась.
– Откуда знаешь мое имя? Живо отвечай.
Что было делать?
– Я Анна Амалия, – тихо сказала девушка, – дочь Леонида Зорина от брака с Валентиной. Я сестра Мадлен…
Лицо Ники посерело, уголки ее губ начали опускаться вниз. Огромным усилием воли Гостева взяла себя в руки, потом вынула кошелек и забормотала:
– Сделай вид, что занята расчетом за мороженое. Запоминай: станция «Холщевики», там сядешь на автобус до деревни Глебовка, пройдешь ее насквозь, выйдешь к реке, найдешь узкий мостик, попадешь в другое село, его тоже пересечешь, увидишь вдали лесок, а в нем избенку. Жду там завтра, в пять вечера. А сейчас уходи, пока Мадо из туалета не вернулась… Вот, держите, девушка…
В руке у Ани оказалась двадцатикопеечная монета, Ника сверкнув улыбкой, помахала рукой в сторону:
– Мадюша, я иду!
Повторяя, словно заклинание, адрес, Амалия доехала домой, а назавтра отправилась в неведомые Холщевики.
Ника не обманула: станция с таким названием имелась на Рижской дороге, автобус и впрямь довез до Глебовки. Обнаружились мостик, село, лесок и почти сгнившая избушка.
Когда Аня вошла в нее, Ника уже сидела на железной кровати.
– Что надо? – довольно грубо осведомилась Гостева.
– Ничего, – растерялась Аня.
– Хватит ломаться, говори цену.
– Какую? – еще сильнее впала в недоумение Амалия.
– За молчание. Ты решила нас шантажировать? – налетела Ника чуть ли не с кулаками на Анну. – Откуда узнала правду про Мадо? Кто раскрыл тайну удочерения? Уж не Сильвия ли Альбертовна надумала подзаработать? Одной рукой документы оформляет, другой сведениями торгует… Дрянь!
– Я сама вас нашла, – заплакала Аня. – Мама умерла, она…
И полился ее рассказ. Анечка очень торопилась сообщить Веронике правду, она боялась, что Гостева уйдет, не дослушает, не поймет…
– Садись на кровать, – неожиданно ласково перебила ее Ника, – в ногах правды нет.
Глава 33
В избушке они провели несколько часов.
– Мы не можем поддерживать с тобой дружбу, – спокойно объясняла Ника, – на карту поставлено будущее Мадо, да и наше тоже. После ареста Леонида и Аллы все залегли на дно, я не знаю остальных членов группы, у нас была строжайшая конспирация. Информацией в полном объеме владел лишь Зорин, но он, похоже, никого не выдал, наверное, они с Аллой приняли яд. Первое время после ареста профессора я тряслась от ужаса, мне идея делиться с Западом секретами никогда не нравилась, но Игорь, мой муж, был иного мнения, он фанатик и, как мне кажется, вновь… Но сейчас речь о другом. Нас допросили, вызвали не в КГБ, а в обычную милицию и задали вопросы, очень простые, вроде такого: «Зорин с женой погибли в горах, как вам кажется, нет ли в их кончине чьего-нибудь преступного замысла?» Мы с Игорем ответили одинаково: «Учились у профессора, но после завершения занятий более с ним не встречались. Работали в разных местах, абсолютно не пересекались ни в каких сферах. Зорин старше по возрасту и значимее по статусу, о каких близких отношениях может идти речь?»
Гостевых отпустили, а через день Ника поняла: за ними следят. Супруги сделали вид, что ничего не заметили. Спустя энное время наружное наблюдение сняли, но Гостевы не расслабились ни дома, ни на работе. Пара вела себя умно, с упоением ругала отечественную обувь и восторгалась товарами западного производства. Полное обожание всего советского могло вызвать подозрение, нормальный человек тех лет мечтал о югославской мебели, болгарской дубленке, чешской люстре из хрусталя и сервизе «Мадонна», произведенном в братской ГДР. Вот Гостевы и «косили» весьма удачно под обычных обывателей. Поругались они лишь один раз, когда Ника начала уговаривать Игоря взять младенца Зориных.
– Никаких подозрений не будет, – забыв о предосторожности, говорила Вероника, – мы давно стоим в очереди на ребенка. Всем известно, что здоровые младенцы-сироты от нормальных родителей редкость. Сильвия говорит, будто на данном этапе в московских приютах такой ребенок только Нина. Мы берем девочку, она одна, выбирать не из кого. Все объяснимо. И потом, по документам фамилия ее Шульгина.
Ника уламывала мужа долго, Игорь остерегался брать дочь Зорина, но в конце концов дрогнул и дал свое согласие.
– Мы назовем девочку Мадлен, – сказала Ника.
– Идиотское имя, – вскипел Игорь и поежился от ветра. Супружеская пара, постоянно боявшаяся слежки, приобрела привычку все серьезные моменты своей жизни обсуждать на улице, на набережной Москвы-реки.
– Вовсе нет, – вклинилась я в рассказ Ани, – один раз они все же потеряли бдительность и бурно повздорили дома, не зная, что скандал происходит в присутствии Насти, лучшей подруги, ставшей почти родственницей.
– И на старуху случается проруха, – кивнула Аня. – Наверное, их в то время ни в чем не подозревали и не прослушивали квартиру. Да и техника была иной. Насколько знаю, всякие там записи велись через телефон. Он работал как микрофон, даже когда трубка лежала на рычаге, но стоило вынуть шнур из розетки, и «слухачи» лишались ушей.
Я глянула на Аню.
– Мой отец был тоже ученый, в погонах с большими звездами, он работал на оборону, очень хорошо помню, как иногда они с мамой зачем-то клали подушку на телефонный аппарат. А потом один раз, поздно вечером, пришел мужчина и сделал нам штекер на провод. Родители получили возможность отключаться от сети, но это было тайной. Мне строго-настрого запретили рассказывать кому-либо о новом устройстве. Может, нечто подобное имелось и у Гостевых? Хотя не помню, когда в СССР появились импортные телефонные аппараты? Их-то можно было спокойно отсоединять.
– Не заморачивайся ерундовой проблемой, – вернула меня к основной теме беседы Аня. – Игорь был против имени Мадлен, но Ника вновь настояла на своем. Всем окружающим, удивленным столь необычным выбором, Вероника говорила:
– Я обожаю книги Бальзака, а там есть героиня Мадлен.
На самом же деле Ника решила таким образом сохранить память о Зорине и Алле. Первый слог «Мад» – это начало фамилии родной матери – Мадина, а второй, «Лен», – намек на имя отца – Леонид. Вот почему Нина, утратив свое собственное имя, не стала какой-нибудь там Таней, Леной, Наташей…
– Я обязательно расскажу дочери правду, – объясняла Ника Ане, – поэтому и назвала так девочку. Но пока невозможно ей открыться, Мадо еще мала. А твое появление в нашей семье мигом возбудит подозрения у соответствующих структур. Умоляю, оставь нас в покое. Если КГБ поймет, что Валентина обманула всех, что ты родная дочь Леонида, что мы неспроста взяли Мадо, знаем, чья в ней течет кровь, то плохо будет всем!
Аня молчала. В словах Ники был резон. Но… С одной стороны, Амалия понимала: следует навсегда исчезнуть из жизни Гостевых, а если посмотреть с другой – она лишалась всякой надежды воссоединиться с сестрой. В конце концов Аня дала Нике честное слово в течение десяти лет не приближаться к Мадо.
– Это же не навсегда, – попыталась утешить девушку Вероника, – надеюсь, красных цветов не будет и когда-нибудь…
– Каких цветов? – изумилась Аня.
Ника с явной неохотой пояснила:
– В нашей группе существовал сигнал опасности. Если тебе передадут бумажку, а на ней нарисована ярко-красная ромашка, это означает, что дело плохо, мы под колпаком, надо заметать следы. Когда исчезли Леонид и Алла, кто-то положил мне в сумку такое оповещение. Не знаю имени того человека и не понимаю, где его встретила. Может, в магазине, в очереди? Анечка, ради общего спокойствия сиди тихо!
Амалия уехала домой и целый месяц держала данное слово, но потом не утерпела, взяла бинокль и отправилась на хорошо знакомый чердак. «Я обещала не подходить к ним, не лезть с дружбой, но посмотреть-то издали можно, – оправдывала она себя. – Ничего плохого не делаю, никому не мешаю, никто меня не заметит».
Амалия поднялась на чердак, но вынуть оптику не успела – на лестнице послышались шаги, потом заскрипела дверь, открывавшая вход в подкрышное пространство… Аня особо не испугалась, на чердак иногда заходили жильцы, в основном женщины, которые развешивали там белье, у швеи на этот случай имелось укрытие. Вот и сейчас Анечка живо скользнула за старый шкаф и притаилась. Незаметно выглянув, девушка увидела того, кто пришел, – не тетку с тазом мокрых простыней, а довольно молодого, крепкого мужчину, который встал у окна, лицом к стеклу. Анечка боялась пошевелиться. Некоторое время на чердаке стояла тишина, потом незнакомец вдруг произнес:
– Пятый первому, прием…
До ушей Ани долетел треск, попискивание и неразборчивое бормотание, но в отличие от девушки наблюдатель великолепно понял, что ему говорят, и ответил:
– Нет возможности, закрыты занавески. Да, везде. Понял, конец связи.
Постояв еще некоторое время у окна, мужчина ушел. Перепуганная Аня просидела в укрытии еще долго, прежде чем поняла: он не вернется, наблюдение снято.
На плохо слушающихся ногах, Амалия доковыляла до подоконника, вынула бинокль и покрылась потом. Гостевы жили в многоподъездном доме старой постройки, на фасаде имелась тьма окон, и все они, кроме тех, что относились к апартаментам Ники и Игоря, весело сверкали горящими люстрами. Лишь Гостевы задернули тяжелые драпировки. Везде, даже на кухне.