Я отступил, держа шарманку за спиной.
- Отдай, - все тем же тихим голосом проговорила Ирчик, и это было не требование, а добрый совет.
Я знал, что выгляжу странно, но ничего не мог с собой поделать.
- Ма! - крикнула Ирчик.
Наверху открылась дверь:
- Что?
- Скажи ему, он шарманку забрал!
- Кто?
По лестнице послышались шаги. Дрогнули железные перила у меня под ладонью; покупательница сперва обогнула меня., потом удивленно заглянула мне в лицо:
- Что случилось?
- Он шарманку забрал, - повторила Ирчик. - Я в подвале нашла шарманку, а он забрал.
- Ты спускалась в подвал?!
- А что такое, там классно…
- Вот жалею, что взяла тебя.
- Так скажи ему, пусть отдаст шарманку…
Я вынул игрушку из-за спины. Проклятая девчонка вырвала ее прежде, чем я успел что-то объяснить. И тут же повернула ручку…
- Нет! - рявкнул я так, что даже Ирчик слегка испугалась.
Покупательница нахмурилась:
- С какой это стати вы кричите на ребенка?
- Прошу прощения, - сказал я через силу. - Прошу прощения. Это не очень хорошая вещь. Эта музыка… вызывает у меня очень плохие… будит плохие… воспоминания. Я прошу… прошу - в конце концов, она грязная, мало ли что там в подвале…
Покупательница с сомнением посмотрела сперва на меня, потом на шарманку. Повелительно протянула руку, и Ирчик, хмыкнув, подала игрушку матери.
- Гм, - сказала покупательница, разглядывая шарманку. - Тут написано - “Народная французская песенка… “Зачем ты сломал мой цветок?”
- Что? - спросил я тихо.
- “Зачем ты сломал мой цветок?” - с улыбкой подтвердила покупательница.
Плохо помню дорогу домой.
Кажется, сделка все-таки намечалась. А может быть, все-таки сорвалась.
Когда я добрался наконец до своей квартиры, было уже совершенно темно. Не снимая мокрой обуви, я прошлепал на кухню и вытащил из морозильника бутылку водки.
Нет, я не алкоголик. Но бутылку водки в морозильнике держу. Просто так, на всякий случай.
Потом, приняв теплый душ, переодевшись и согревшись, я вполне спокойно подумал: сделке этой не быть. Ну, есть такие вещи, которые находятся за границей возможного. И вот когда ты пытаешься перепрыгнуть эту границу - случается всякая чепуха… Я еще хорошо отделался, подумал я.
Выпитая водка сделалась буфером между мной и всей этой чертовщиной; во всяком случае, я сумел заснуть почти сразу.
Дом был продан. Мое финансовое положение значительно поправилось. Я купил навороченный компьютер и новый “Фольксваген”, а кроме того, съездил на зимний курорт в компании очаровательной юной модельки. “Миска” звонко смеялась и клялась, что приносит мне везение.
Наступила весна. Моделька надоела мне, однако везение не кончалось - выгодные сделки шли одна за другой.
Был апрель, когда я задумался о приобретении хорошей дачи. Мне предложили задешево почти достроенный дом в уже знакомом садовом кооперативе. Я механически отметил в графе “Расстояние”: “далеко”…
И поехал на смотрины. Нужный мне номер участка нашелся раньше, чем над верхушками деревьев показались медные флюгера, но я не удержался и направил машину вперед по разбитой дороге, решив взглянуть на жизнь новых обитателей столь памятного мне особняка - хотя бы издали…
Кованые ворота особняка с флюгерами были открыты. Посреди мощенного камнем двора бил фонтан; у крыльца, в палисаднике, сидела на корточках - ко мне спиной - и возилась в земле крупная девочка, по-видимому, Ирчик.
В мои планы не входило быть замеченным и узнанным. Поэтому я медленно проехал вперед, кое-как развернулся и все так же медленно двинулся обратно; когда я поравнялся с воротами, Ирчик - а это была она - поднялась.
У ног ее, в палисаднике, мне померещилось сначала черно-пурпурное тряпье. И только проехав десять метров вперед, я понял, что это цветы - уже подросшие, с рваными листьями, с велюровыми черными бутонами.
Я бросил машину посреди дороги и бегом кинулся назад.
Во дворе никого не было. Фонтан плевал в небо толстой энергичной струей; помню, как я, спотыкаясь, бежал к палисаднику. Помню, как цветы - их было сто штук, не меньше - разом обернули ко мне бутоны. Над землей пронесся не то шепот, не то вздох, помноженный на число пурпурных стеблей; бутоны задрожали, будто распираемые изнутри, будто в каждом из них сидел некто, желающий вырваться наружу…
(Я видел, как они лезут из каждого палисадника. Из цветочных горшков. Как взламывают асфальт под вашими окнами, как прут из песочниц на детских площадках. Как прорастает ими мой город, и все города, и любой клочок земли, где живут люди…)
Я закричал что есть силы и прыгнул в палисадник, и музыка, чудовищная музыка зла, грянула торжествующе, земля под моими ногами загорелась, бутоны - один за другим - начали набухать, лепестки задрожали, и я знал, что сидящее внутри них вот-вот обретет наконец свободу…
Я проснулся от собственного вопля. Соседи стучали в стенку, а минут через двадцать в дверь позвонила милиция.
В соседях у меня - очень немолодая, очень бдительная супружеская чета. Если бы меня, не дай бог, взялись бы громко убивать среди ночи, преступники оказались бы сильно ограничены во времени.
Я объяснил ментам, что мне приснился страшный сон. Те пригрозили оштрафовать и меня, и соседей за ложную тревогу.
Они уехали, а я потихоньку оделся, спустился во двор и минут через двадцать поймал на перекрестке такси. Водитель поначалу отказывался везти меня за город, но я предложил ему столько, что он сразу перестал ворчать.
Я расплатился с ним у полосатого шлагбаума. В будке с разбитым стеклом было темно и тихо.
Я шел мимо старых покинутых домов, и мимо недостроенных и тоже покинутых, было темно и холодно, а главное, я не знал, что буду делать. Единственное, в чем я был уверен, - что сделать что-нибудь обязательно надо, что луковицы будущих всходов уже посажены в землю, но есть еще время до того момента, когда черные лепестки раскроются.
Ключей у меня не было. Я перелез через ворота.
Занимался поздний осенний рассвет. Палисадник был пуст, если не считать тусклой опавшей листвы. Я долго сидел на ступеньках между мраморными бульдогами, потом несколько раз обошел дом по кругу и наконец нашел то, что искал, - подвальное окошко, решетка которого была заперта не на замок, а на толстую проволоку, Я выдавил стекло, развязал проволочный узел и спустился в темноту; переступая через кучи хлама, нашел наконец выключатель, щелкнул и зажмурился.
Это был тот самый подвал, где Ирчик отыскала игрушечную шарманку. Банки с олифой, какие-то коробки и канистры, свитки линолеума, старые этюдники, палитры, пыльные альбомы - и на стене почему-то карта мира, нарисованная на прорезиненной клеенке. Клеенка во многих местах обгорела, и карта свисала лохмотьями, страшными, похожими на обуглившуюся плоть.
…Был ли хоть какой-то смысл в том, что я сделал?
Не знаю. Не сделать этого я все равно не мог.
Сгорело все. Котел взорвался, проводку замкнуло, перекрытия обрушились. В целости остались только чугунные решетки и флюгера.
Вычислить меня было делом техники. Тем не менее никто - никто! - меня ни о чем не спросил. Может быть, потому, что сына художника, нынешнего владельца дома, вот-вот должны были осудить за торговлю наркотиками.
Тем не менее карьера моя закончилась, а сам я оказался здесь. И вот уже много лет живу от укола к уколу. Неужели все дело в том, что когда-то мальчишкой, играя в футбол, я сильно ударился головой о лоб какого-то семиклассника?!
Сразу после очередного укола я знаю, что так оно и было. Мне просто не повезло. Теперь придется долго лечиться.
Но, когда проходит время и надо мной смыкается ночная тишина, я, закрывая глаза, вижу чудовищные цветы, прорастающие сквозь прорехи в обгорелой клеенчатой карте. А неподалеку, в ординаторской, твердым женским голосом бормочет телевизор; я вслушиваюсь в это бормотание, и мне кажется, что в кресле дикторши сидит знакомая старуха, а за спиной у нее покачиваются бархатные черные бутоны.
Я вспоминаю дымящиеся развалины.
Развалины дома с флюгерами.
Мне становится страшно, и одновременно я почти горжусь. Я сделал мало, очень мало, но я хоть что-нибудь сделал. Я не позволил бутонам раскрыться… Это все, что я смог.
Хотя когда-нибудь, я знаю, - а может быть, прямо сейчас, - любовно выращенный кем-то цветок наконец-то размыкает лепестки.