Во-вторых, муж рассказал, что и он, и его товарищ по несчастью (второй «заказной») прибыли на зону почти одновременно с выговорами в личных делах от тюрем (разных, кстати), где они содержались до лагеря. У одного выговор объявлен за 3 дня до этапа, у другого за 4. Начальник зоны понял все сразу: «Что, — говорит, — денег с вас хотели за этап?». Со второго хотели 25 000 рублей за «приличный этап», с моего — столько же в долларах. Ни тот, ни другой денег не дали. Результат превзошел все наши ожидания: это очень приличная зона, да и этап обошелся малой кровью. А исходящие номера жалоб моего мужа в прокуратуру (на незаконный выговор — он осложняет дальнейшую жизнь) ему так никто в Бутырке и не сообщил. Похоже, их просто не отправляли. Зайду на неделе в Бутырку непременно, поинтересуюсь исходящими-то. Или сразу в прокуратуру.
Кстати, то же самое касается и суда: муж в апреле отправлял свои замечания на протокол. Ответа нет до сих пор. Зайду и в Пресненский суд. Судья Олег Гайдар, сразу после нашего дела получивший повышение и перевод в Мосгорсуд, неплохо парировал доводы адвокатов об отсутствии доказательств в деле: «А следствие догадалось». И я, и еще несколько человек, — мы это слышали, а я вела параллельный протокол. Там много чего в протоколах не оказалось.
В-третьих, муж рассказал про сам этап. Купе на 12 человек, полки в три яруса. Это «столыпинский вагон». С собой — сухой паек, кипяток дают раз в день. Куда везут — неизвестно. Говорить запрещено. За пачку сигарет «Парламент» у старшего офицера можно узнать все: куда, какая зона, кто начальник, какие условия. Достать дополнительный кипяток нельзя и за сигареты.
Бывает
Пока я жила на зоне (почти 4 дня: трое суток «чистыми» плюс отъезд-приезд), встретила несколько человек — самых разных — приехавших из тюрьмы в Медведково. Люди рассказывали удивительные вещи: там, оказывается, построили новый корпус — по всем европейским нормам. Там чистые, большие дворики, там нормальные камеры, где есть вентиляция и все, включая плечики для одежды. Есть тюрьма в Капотне, где без взяток, на законном основании, родственники передавали домашнюю еду каждый день. Поминали при этом известный ларек в Бутырке: просроченные продукты и копченая куриная грудка за 500 рублей. Когда я передавала мужу ту же курицу с воли нелегально, не отрывая ценников, он и его сокамерники удивлялись: неужели никому нет дела до того, что происходит в 4 километрах от Кремля?
И попав на зону, мы — после Бутырки — удивляемся нормальным людям, просто исполняющим свой долг. Исполнять долг и подчиняться требованиям закона — это просто. Когда ты живешь на зоне, ты привыкаешь к тому, что у тебя, например, проверка два раза в день — в 16 и в 21:00. В это время ты должен быть на месте, в отведенной тебе комнате, и рапортовать проверяющим, кто ты и откуда. Проверяющий при этом громко стучит в дверь, и сам ее не открывает — мало ли что. На двери при этом есть внутренний замок — его надо открыть, кстати. Приватная жизнь.
У наших соседей жил мальчик — его не сдавали в детскую комнату, он большой для этого, там для младенцев кроватки — а наш бутуз был подрощенный, лет 6–7. Он обожал проверки: «Папа, папа, а когда проверка?». А папа у него серьезный: со звездой на одном плече и с паутиной на другом. Не знаю пока, что означает это сочетание, но выглядит внушительно.
Зеки
Зеки, к которым приехали родные (их 15 человек, включая моего, плюс завхоз, плюс таджик-уборщик Леха), очень стараются взять любую работу на себя. «Мама, посиди, я сам все помою», «Я сам почищу картошку», «Мама, отдохни» — самые частые слова, что слышишь на кухне. Разговоры самые обычные: Валька вышла замуж, Петя в армию ушел, клубника в этом году уродилась. Говорим о тюрьме, о порядках на зоне только когда на кухне одни тетки: делимся информацией. Тетки говорят — да я и сама увидела — что зона честная: офицеры реально стараются, крутятся, пытаются как-то накормить своих подопечных и обеспечить им человеческие условия. Работают здесь в основном местные, деревенские жители — крепкие, надежные и веселые. В общем, порядочные кулаки. И тетки, и зеки говорили мне, что муж придет в себя уже к осени — откормят. От Бутырки долго отходят.
Сидят здесь в основном жители области и москвичи. По особо тяжким статьям посылают в лагерь строгого режима — он у нас по соседству — так что совсем страшных зеков у нас на зоне нет. Осужденных стараются распределять в отряды «по интересам». Отряд — это от 80 до 120 человек, которые живут в одном бараке. Работать при этом они могут в самых разных местах. В нашем отряде нет блатных — эта публика собрана в отдельном, «черном» отряде. Там свои порядки и свои законы, то есть понятия. Не плохие, не хорошие — просто свои. К ним мало кто приезжает, туда почти не ходят передачи: ведь если ты не соблюдаешь лагерные правила (а многие правила блатные не могут соблюдать исходя из понятий), то и передачи, и свидания ограничиваются.
Муж скоро должен получить «зеленую бирку» — это облегченный режим. У него в отряде большинство зеленобирочных. Это означает, что я чаще, чем раз в два месяца, смогу делать ему передачи (уже раз в месяц) и чаще приезжать — сейчас положено раз в три месяца. Впрочем, есть и другие, вполне законные методы усилить ему питание, но это уже маленькие хитрости нашего городка, не буду о них. О взятках речи не идет. Судя по всему, здесь это не принято.
Что касается взаимоотношений между зеками, то здесь они разительно отличаются от тюремных. В тюрьмах люди стараются сплотиться — во всяком случае, так было в Бутырке, — и пытаться совместно противостоять. То ли здесь противостоять особо нечему, то ли еще почему, но здесь каждый за себя. Пока я знаю о трех вариантах совместных действий. Во-первых, если кто-то крысятничает — например, крадет еду из общего холодильника — такого человека совместно выгоняют из отряда (это очень плохо). Во-вторых, это обмен информацией (строго дозированный обмен — здесь лишних слов не говорят): про каждого новенького приходит неведомыми путями малява из тюрьмы, от смотрящего — как человек себя зарекомендовал. На мужа пришла весьма позитивная характеристика, что существенно. В-третьих, отношение к «петухам»: выявляют их быстро, относятся нейтрально, но в любом отряде они живут обособленно, у них даже есть отдельный умывальник. Общение с ними не поощряется. Причем среди гомосексуалистов попадаются и преинтереснейшие люди: музыканты, банкиры, художники. Но дела это не меняет.
Местное начальство исподволь (на зоне много дурацких ограничений) поощряет у зеков садоводство и огородничество. Поэтому у многих бараков имеются грядки.
Тотемные животные
На нашей зоне (куда я уже рвусь, как в санаторий — потому что там нет телефона, интернета, зато есть прекрасная духовка на кухне и интереснейшие собеседники) никогда нет тишины. То из комнаты отдыха доносятся звуки от треклятой группы «Любэ» (шансон, особенно уголовный, на зоне никогда не слушают), то кто-нибудь — исключительно из сердобольности — поставит погромче новости «Первого канала», чтобы все были в курсе событий (хотя власть здесь оценивают трезво) и послушали о снижении ставки рефинансирования. Когда все смолкает наконец, — вступают овчарки, они под окнами. Их много, и это мощный хоровой коллектив. В отличие от группы «Любэ», под них можно спать. Особенно если у тебя на голове спит чудный кот.
Скажу сразу, я собачница, и коты для меня — как кинза к хинкали, то есть предмет обаятельный, но необязательный. То есть, я была такой до встречи с Этими Котами. Жителей города Бзоц и его окрестностей смело можно считать продолжателями и хранителями дела древних египтян: здесь культ котов. И они прекрасны. Лагерные овчарки тоже относятся к котам с некоторым почтением: во всяком случае, если кот идет погулять, собаки отворачиваются. Кот идет по своему маршруту, ни на кого не оглядывается и дорогу никому не уступит. Впрочем, может подойти пообщаться, если ему вдруг стало интересно.
В отряде моего мужа четыре кота: кот цвета баклажана Тимофей (наглый и обаятельный беспредельщик), белоснежная кошечка Мася и, соответственно, два котенка. Это — на восемьдесят человек. То есть у каждого кота в служителях примерно 20 человек. Им отдается все: они кушают сливки (если уговорить), они ходят в ошейниках, им в передачах пересылают наполнитель для туалета, а у Маси есть золотая цепочка поверх ошейника. В нашем гостевом бараке царь — Максик, названный так мамой одноименного стоматолога из МОНИКИ, загремевшего на нашу зону по каким-то своим стоматологическим делам. Каждый приезжающий на зону хочет забрать Максика с собой на волю, но это невозможно, его никто не отдаст. Да и Максик может расстроиться — ему на зоне исключительно вольготно и сытно. Максику 4 месяца, он вечером выбирает, к кому он пойдет спать; подкуп запрещен — тем более что Максик неподкупен. Его нужно долго уговаривать, чтобы он съел курочку. Молоко — только «Можайское», и никакого другого. Вчера ночью он спал на моей подушке, то есть на моей голове — и безо всякой курочки, это был его собственный выбор. Мои акции так сильно поднялись, что курочку, не съеденную Максиком, моему мужу разрешили взять с собой в барак. На том и расстались. До следующего свидания.
Изъятая тетрадь
Начальник Бутырки дал мне неделю на то, чтобы мой дневник был удален из интернета
Пояснения жены:
Эту тетрадь, которую мой муж закончил писать перед этапом, мне передавали десятки рук: сотрудники Бутырки, чужие адвокаты, родственники арестованных. Всем — огромное спасибо и удачи. В тексте есть неактивные ссылки на Приложения: они в конце, это некоторые пояснения о явлениях и событиях, которые могут быть непонятными для людей с воли, — но общеизвестны для «бутырских». Текст практически не редактировала: только кое-где расставляла активные ссылки на свои посты, которые были опубликованы на Slon.ru в те дни, когда от мужа приходили какие-то известия; плюс, в некоторых местах не выдерживала и оставляла в скобках свои комментарии, но совсем немного, и я их отметила. Еще на всякий случай полностью изменила имена заключенных.