Дело в том, что я довольно долго не знала, отправили ли мужа из Бутырки на этап, и если отправили, то куда именно (тюремное начальство делится такой сверхсекретной информацией с родственниками осужденных не быстро и неохотно: мне, например, до сих пор никто официально не сообщил, где находится мой муж). Он в середине лета неожиданно позвонил сам с чьего-то нелегального телефона и сказал, где он. Продиктовал почтовый адрес и название Богом Забытого Областного Центра. Меня в тот момент как обухом огрели. Я прекрасно знала это место. Здесь сидели мой дед и мой прадед как сильно зажиточные кулаки. Дед вышел незадолго до войны, потом сразу ушел на фронт и погиб. И мой отец, родившийся в поселке при лагере, возил меня по этим местам, когда я была еще ребенком (он рано умер, и сейчас не у кого переспросить забытые или не рассказанные мне подробности). Папа советовал все запомнить, но никому-никому не рассказывать. И я привыкла об этом молчать, как о позорном пятне в биографии. Когда приехала к мужу, ожили детские картинки: вот речку помню — главную областную достопримечательность, церковные синие купола, усадьбу, где сейчас сельсовет, помню очень хорошо: она метрах в двухстах от ворот колонии, где сейчас сидит муж. Тоже, в общем, раскулаченный.
Позвонив, муж сразу попросил книг. А еще учебников и тетрадей — для товарищей по несчастью. Муж взялся обучать их языкам. Ну, я и отправила. В родные-то места.
У меня есть взрослый сын. Я с детства рассказывала ему про Богом Забытый Областной Центр; фотографии деда и прадеда всегда висели у нас в гостиной. Сейчас он хочет поехать со мной и увидеть все своими глазами. Пусть съездит. И хорошенько подумает о своих будущих детях. А я хочу, чтобы наша семья прекратила уже топтать лагерную пыль в тридцати верстах от Богом Забытого Областного Центра. Ведь мы все страшно активные, домовитые и хозяйственные — это у нас от кулацкого прадеда. Пора, наверное, разомкнуть этот круг.
Жизнь других
Дневник жены
Вот до сих пор не могу понять, как живут работающие женщины, чей муж сидит в тюрьме. Сама всю жизнь работаю, но понять, как справляются другие, не могу: я содержу специального человека, за хорошую зарплату, который вот уже полтора года ездит по тюрьмам, по почтам, по судам, по инстанциям, по адвокатам. С конвертами, с передачами, с посылками, с подписками; с праздниками поздравляет (то есть с конвертами опять же), гонорары развозит, какие-то немыслимые проблемы решает — то с доставкой в тюрьму норвежского рыбьего жира в капсулах, то с покупкой телогрейки черной утепленной: в тюрьме дают, но холодную, а зиму на зоне неплохо было бы и пережить. Или вот посылку на зону отправить — это отдельная задача, требующая самоотречения: посылка должна весить до 20 кг (если чуть больше, она через месяц вернется к отправителю — тюрьма не примет) и должна быть упакована строго в одну почтовую коробку, а таких больших коробок в Москве не сыщешь, есть только в одном почтовом отделении на Коровинском шоссе.
В общем, надо иметь силы и средства. Хотя — многие обходятся и без этого. Передадут батон хлеба в месяц — мужик и счастлив. Между прочим, далеко не всем и это дано. Да и не в батоне дело.
Проверка
Едем на зону, на свидание. Едем — это я и еще одна жена, бывалая, ее муж дольше сидит, в той же зоне, по той же статье. Проезжаем Московскую область, еще область, еще… Начинаются наши, кулацкие деревеньки. Начинаются сразу с завораживающих рукописных объявлений на картонках вдоль палисадников: «Продаю шпалы». И рядом — образцы продукции, кубов по пять. Кому продает? Зачем продает? Где взял? Кому надо? Загадки, загадки, загадки.
Приезжаем. Шлагбаум. Закрыт. У нас автомобиль, забитый продуктами питания даже не под завязку, а сильно плотнее. От шлагбаума до входа непосредственно на зону идти с километр. Спрашиваю бывалую жену, у нее двадцатое свидание: было ли такое? Не было. Что делать, непонятно: нам все это физически не донести, нечего и пытаться.
Шлагбаум охраняет строгий солдатик, незнакомый. Не пускает нашу машину ни за что. Проговаривается, в конце концов, и небывалое явление разъясняется: на всех близлежащих зонах — большая проверка из Москвы, раз в пять лет такая бывает.
Не унываем, бросаем машину и налегке идем на разведку. Спрашиваем дежурного в окошечке, чего и как. Говорит, что машину не пропустят, не положено, с собой на свидание можно взять только 20 кг продуктов строго по описи. То есть, можно взять три арбуза на двоих, и этим жить три дня. Моя опытная подруга по несчастью стучит в закрывшееся было окошко, за которым дежурный инспектор в парадной форме, похожий на памятник самому себе, окошко снова открывается, и подруга неожиданно говорит памятнику: «Вась, ты белены объелся? Какие 20 кг? Как машину бросим в поле на три дня? Как продукты оттуда допрем?» Вася приходит в себя и начинает шептать через свое окошечко, размером примерно в две сигаретные пачки: «Девки, шухер, проверка. Но к вечеру должна уехать, тогда и машину пропустим, на стояночке у нас под окнами поставите, потихоньку продукты перенесете, как стемнеет».
Понятно. Но до вечера еще далеко, только солнце взошло. Вася выписал разрешения на свидания, и мы пошли в бухгалтерию оплачивать комнаты. По дороге встречаем разнообразное начальство с зоны — в парадной форме, а также товарищей проверяющих, которых много и их видно издалека: незнакомых людей с любопытствующими лицами. Если видим местного начальника одного, подходим, плачемся. С каждым встреченным начальником ситуация все более определяется. Выглядит все примерно так: «Девки, да вы что, важная проверка, ничего нельзя, все строго, но к вечеру, может быть, подойдите часикам к шести, а лучше в четыре, может, и пропустим, да где машина-то, да завозите скорее, пока никто не видит, выгружайте, оставляйте на стоянке, бегом, какие 20 кг, все берите».
У нас в стране живет довольно много прекрасных людей, и некоторые из них работают начальниками в далеких провинциальных зонах.
Почта
Перед свиданием успела забежать на почту, каталоги на будущий год должны были уже придти, можно вроде уже и подписку мужу оформить. Захожу на почту — так и есть, подписная кампания в разгаре — поверх объявления про то, что почта оборудована системой Интернет (что лажа), висит уже более реалистичное полотно: бумажка, на которой старательно выведено: «Уголок подписчика». Сажусь в соответствующий уголок к бутафорскому компьютеру, он уже почти скрылся за банками, бутылками и пакетами — деревенская почта попутно выполняет функции продуктово-хозяйственного магазина, с уклоном в бакалею и стиральные порошки. Имеется еще одно объявление: здесь, на почте, можно получить юридическую консультацию. Похоже, что силами почтальонши.
Пока заполняю бланки, приходят два охранника с зоны, пытаются положить деньги на телефон, здесь это тоже на почте делается. Нельзя сегодня, говорит им почтальонша, напряжение слабое. Солдатики привычно кивают и уходят.
Чувствую себя потрясенной и раздавленной от величия физических процессов, от внезапно открывшейся перед тупым городским жителем неразрывной связи между напряжением и телефонным счетом. Тем не менее, подписные бланки заполнила правильно, чем поразила почтальоншу в самое сердце. Ну что ж, один — один. Похоже, долго еще будут рассказывать старожилы про приезжую тетку, правильно заполнившую семь подписных бланков на газеты и басурманские журналы, включая Newsweek и Forbes (почтальонша онемела), и вложившую в это сомнительное предприятие 14 тысяч рублей с копейками.
Покупаю заодно местную прессу. Вот губернатор с иконой на первой полосе, вот Орбакайте с сыном на второй, вот про Arctic Sea на третьей с туманным намеком, что здесь без Моссада не обошлось, и три десятка местных объявлений: «Ремонт холодильников. Рассрочка». Очевидно, это местный народный промысел. И еще два: «Бальзамирование покойных на дому». Memento mori.
Просвещение
Пока бегала на почту, сумки с продуктами стояли посреди улицы: здесь народ честный, а собаки воспитаны в строгости. Забыла про котов. Посреди моих баулов обнаружился один с сосиской в зубах, два килограмма сожрал. Посмотрел на меня лучистыми глазами, отошел не торопясь, достойно. Потом мне заключенные про своих котиков рассказывали, как они их от проверки прятали (животные на зоне — строжайший запрет). Прятали за пазуху. Свободолюбивые тюремные коты рвались из-за пазухи и орали. Проверка делала вид, что не слышит мяуканья.
Зашли в лагерный барак, затащили баулы. Вася строго обыскал, поводил металлоискателем, прощупал каждый пакетик, заглянул вовнутрь каждой курицы. Вася понимает, что ни телефон, ни коньяк, ни лекарства мы с собой не понесем, риск очень большой, могут за нахождение «запрета» и свидание отменить, и потом весь срок неприятности будут. Вася старается не портить жизнь нам, а мы — ему. После коротких переговоров Вася разрешил взять с собой с десяток DVD и плеер. Вообще-то нельзя, но уж это — ладно. Все равно потом эти DVD через три дня Васе и останутся, все новинки с «Горбушки».
Каждую жену и ее багаж обыскивают в той комнате, где ей предстоит три дня жить. После обыска Вася, уходя, оборачивается: «Извините, я тут все раскидал». Да чего уж.
Приводят мужа. Доходяга, но хотя бы розовый. Сразу из Бутырки был бледно-зеленый. «Привет, — говорит, — какие новости? «Роснефть», я слышал, продают? «Сургутнефтегаз» купит? Жулики там у вас, на воле». Ага, тебя не спросили. В Бутырке муж сидел сначала с бывшим гендиректором «Томскнефти», сейчас она в «Роснефти», юкосовский актив, а потом с бывшим чиновником из РФФИ, который устраивал аукцион имени «Байкалфинанс-груп», — в связи с чем муж любит делать прогнозы, кого к ним после очередного аукциона пришлют. Вот недавно в зону заехал генерал из Минобороны, тоже жертва аукционов. Срок у него большой получился: половину дали за аукционы, а половину — за незаконное хранение оружия, хотя оно именное у него было, от Путина. Муж говорит, генерал пока в неадеквате: все вспоминает, как с Чайкой в баню ходил. Про таких в зоне говорят — не отдуплился еще. Генералу предлагали сесть в милицейской зоне, на выбор: Рязань или Нижний Тагил. Генерал отказался, говорит, менты — подлый народ.