Когда к Петлякову приехал «начальник отдела авиационной радиоаппаратуры», поглядеть собрались почти все инженеров КБ. Не на начальника, а на привезенный им прибор. Потому что венчала этот прибор радиолампа, причем не самая простая. Мало того, что сделана она была из меди, так к ней были привинчены две ручки для переноски — потому что высотой лампа была больше полуметра и весила она полтора пуда. Народ на лампу поглядел, порадовался — а затем сразу два отдела принялись придумывать, куда на самолет впихнуть холодильник, способный охлаждать ежеминутно до хотя бы комнатной температуры по пять ведер почти что кипящей воды. А еще один отдел приступил к решению другой задачи: где к самолету привинтить очень непростую антенну, которая будет радиолучи испускать в нужную сторону. И, главное, не испускать их в стороны ненужные: товарищ Вишняков предупредил, что если человек просто под работающей «пищалкой» постоит пару часов, то скорее всего на следующий день он останется без волос. Что, впрочем, его не сильно расстроит, потому что жить этому облысевшему «от радио» товарищу останется в лучшем случае неделю…
— Вячеслав… извините, отчества не знаю… — начал было Владимир Михайлович.
— Просто Слава, не дорос я еще до отчества.
— Ну хорошо. Слава, а вы насчет излучения от лампы всерьез или чтобы никто в ней ковыряться не полез?
— Совершенно всерьез. Даже более чем всерьез. На самом деле человек, час простоявший в луче этого передатчика, даже облысеть не успеет: его тело будет поглощать от трехсот до шестисот ватт мощности и человек просто изнутри сварится. А чтобы просто ослепнуть, ему и пяти минут хватит, я всего лишь людей пугать не стал понапрасну.
— Ничего себе «понапрасну»!
— Именно понапрасну: у передатчика длина волны от десяти метров и выше, так что экран даже из сетки для забора ее перекроет полностью. Но вот технику безопасности соблюдать надо, вот я и попугал народ немножко. Я им еще сказал, что для потери потенции хватит десяти минут, если без экрана работать — вроде прониклись.
— Не с того вы, похоже, начали, — улыбнулся Владимир Михайлович. — Одной потенции было бы вполне достаточно.
— Да я не сразу и сообразил… у нас-то народ все это знает, ТБ соблюдает.
— Ладно, что сделано, то сделано. Технический вопрос: если мы поставим баки с водой по бокам фюзеляжа, на работе антенны это не скажется?
Однако работа с Вишняковым над Пе-8 занимала лишь малую часть времени Петлякова, как и доработки крыла «пешки». Самая большая часть общей работы отводилась на «глубокую модернизацию» Пе-3: конечно, немцы на высоте в тринадцать километров «радиомашину» не достанут — но это пока. Так что нужно было и истребитель «довести» до соответствующей высотности. С бомбардировщиком это сделать получилось довольно просто: используя старый опыт на самолет поставили централизованную установку наддува, которая подавала воздух уже в компрессоры моторов. Вариант на первый взгляд не самый умный, но именно он оказался самым дешевым в исполнении. Но на истребитель-то централизованный компрессор просто некуда воткнуть — и тут уже пришлось потрудиться головой всерьез. И не только петляковцам, в КБ Климова народ тоже ломал головы (и даже экспериментальные моторы) — но пока поднять истребитель выше одиннадцати с половиной километров не удавалось…
Василий Сергеевич Молоков на доклад к товарищу Сталину был вызван внезапно — тем более внезапно, что он вроде доклад для него должен был подготовить только через неделю. Но раз вызывают — надо идти, а доклад… черновой вариант был уже готов, так что, если его не зачитывать, а своими словами пересказывать, то получится вполне… цензурно. Впрочем, своих слов для цензурного рассказа о проделанной работе ему все же не хватило:
— Да, товарищ Сталин, мы провели летные испытания машины, изготовленной по проекту товарища Лавочкина в Тбилиси. Общее заключение всех летчиков, принимавших участие в испытаниях, вкратце пересказать можно буквально двумя словами: это не самолет, а летающая душегубка.
— А если более подробно?
— Я все же доклад еще не до конца подготовил, но попробую… своими словами. Если машину оценивать в целом, то на первый взгляд она выглядит лучше, чем Гу-82: скорость почти на пятнадцать километров выше, маневренность хоть немного, но получше. Других преимуществ нет.
— Зато, как я понимаю, есть недостатки?
— Вот о них я и собирался сказать, просто слова пытался подобрать… не матерные. Я не знаю, кто проектировал систему охлаждения двигателя, но делал этот человек работу явно через жо… через задницу. Примерно через десять-пятнадцать минут полета температура в кабине поднимается до шестидесяти градусов Цельсия… у машины даже прозвище на аэродроме было «летающий крематорий», и чтобы не изжариться, пилот вынужден открывать кабину. А это сразу все преимущества пускает коту под хвост: скорость падает на пятьдесят километров, на виражах машина становится неустойчивой — зато грохот мотора полностью забивает любые другие звуки. Мы пробовали: при открытой кабине радио становится бесполезным. И летчик ничего не слышит, и на земле только шум мотора в динамике слышно. Таким образом, заявленные товарищем Лавочкином характеристики машины можно поддерживать минут десять после вылета.
— Это… очень интересно. Вы закончили?
— Да только начал… извините, товарищ Сталин!
— Даже не извиняйтесь, мы не на светском рауте, а на работе. Продолжайте.
— Мы, конечно, натурных испытаний не проводили, но у нас в ЛИИ все же народ опытный. И по общему мнению как инженеров, так и летчиков покинуть машину, если ее сбили, возможно лишь если самолет перевернуть кабиной вниз. Но и в этом случае вероятность того, что при выпрыгивании пилот столкнется с задним оперением, весьма велика. Товарищ Федрови машину назвал «крылатой диверсией».
— А другие испытатели?
— Товарищ Сталин, на аэродроме разные слова применяют, но то на аэродроме, а в помещениях эти слова обычно не употребляются. Я могу лишь свои впечатления здесь изложить…
— То есть вы все же сами на машине Лавочкина летали?
— Откровенно говоря, не поверил товарищу Стефановскому, вот и рискнул… лично проверить, но машину в воздух не поднимал, я же не испытатель. Мне хватило и того, что я пятнадцать минут в кабине на земле провел при работающем моторе: просто сидел в ней, ногой на тормоз давил — а когда взялся за ручку, сразу понял, что товарищ Стефановский — очень сдержанный и исключительно вежливый человек. Я просто руку обжег, не до волдырей, конечно, но весьма чувствительно. Мое личное мнение — машина для ВВС не пригодна. Но я-то больше по большим машинам, транспортным, на худой конец по бомбардировщикам…
— Вы сейчас — начальник ЛИИ, так что отговорки по поводу размеров машин значения не имеют. А вот раскаляющаяся ручка управления — имеет. И еще: мы рассмотрели вашу просьбу о направлении на фронт. Прямо сейчас вы такое направление не получите, просто некого пока на ЛИИ ставить. Но весной — думаю, что вы действительно в транспортной авиации можете принести стране большую пользу.
Бабочки — вообще самые страшные творения природы. Вроде они такие маленькие, в чем-то даже беззащитные — а махнет одна такая своим крошечным крылышком, и товарищ Лавочкин назначается всего лишь заместителем начальника ОТК на Тбилисском авиазаводе. Собачья, откровенно говоря, должность, даже «расстрельная»: если завод выпускает за ворота брак… То есть если это завод авиационный, а бракованный самолет упал — то такое название уже не выглядит метафорой. Но это если брак пропустить — а можно и не пропускать. Ну да, инженера ОТК на заводе разве что собаки любят, да и то, если их прикармливать — однако важность его работы все же понимают… в большинстве своем. Однако проверять качество машин, разработанных человеком, которого ты когда-то просто предал и постарался в глазах начальства превратить в ничтожество, очень обидно. Потому что внезапно это начальство решило, что ничтожество — это ты сам.
Гудкову-то легко было проблемы с охлаждением мотора решать: на него и ЛИИ, и НИИ ВВС, и ЦИАМ работали — но самолет называется именно Гу. А мог бы и Ла — но Шахурин в прошлом году такую чистку в наркомате устроил, что в наркомате и обратиться за помощью стало не к кому. И самое паршивое, что это уже навсегда: постановлением НКАП он, Лавочкин Семен Алексеевич был лишен звания главного конструктора второй степени — а, следовательно, навсегда лишился права лично конструировать самолеты. Если бы товарищ Лавочкин узнал, кто повинен в его бедах, то на территории страны крапивницы скорее всего вообще исчезли. Но он этого не узнал — и бабочки продолжали весело махать крылышками. И тайфун в Техасе лишь усиливался…
Глава 5
На аэродром в Монино первые три «серийные» М-2 пришли в середине декабря. Неделю летчики с завода обучали уже летчиков АДД, на «европейское» Рождество самолеты из Монино слетали поздравить фашиста, а на следующее утро Александр Евгеньевич примчался в Кремль.
То есть не совсем на утро — утро он провел в Филях, где долго и подробно обсуждал с Владимиром Михайловичем эту интересную машину и ее «проблемы», а как раз к приезду Сталина в Кремль генерал-лейтенант Голованов там же и оказался:
— Товарищ Сталин, я займу у вас буквально пару минут…
— Ну, если пару, то занимайте.
— Я думаю… я абсолютно уверен, что нужно немедленно снимать с производства Ер-2!
— И это мне говорит генерал, два года эти машины хваливший с утра до глубокой ночи и с ночи до утра?
— Завод нужно немедленно перевести на производство М-2. Вчера я на ней слетал к немцам…
— Вам же запрещено…
— Это было даже безопаснее, чем ехать по Москве на велосипеде: немцам действительно просто нечем машину достать на высоте! На высоте в тринадцать километров, между прочим — а вот с этой высоты… не буду обманывать, мы опускались до восьми километров, но под прикрытием новых истребителей Петлякова… так вот, с восьми километров кидать в фашиста почти четырехтонные бомбы — это прекрасно! Прекрасно видно, куда они кидаются — потому что летели днем, прекрасно видно, что получается… в Орше больше нет железнодорожной станции, на ее месте котлованы метров, думаю, по пятнадцать глубиной. А сейчас уже, и я практически уверен в этом, не стало станции и в Могилеве. На эти цели мы планировали направить до двух полков тех же «ерок», и бомбардировку проводить ночью, то есть практически вслепую… А ведь товарищ Мясищев передал в АДД только три машины! Я с ним утром переговорил… если ему передать завод, то он будет выдавать по пять машин в месяц, если не больше. Но по пять, начиная с февраля, обещает точно.